Крик застрял в горле, язык будто закостенел – Мила не могла ни шевельнуться, ни позвать на помощь. Так и лежала, отчаянно вглядываясь в темноту, но никого, конечно же, не видела.
– Чегось глазья повылупляла? Спи, шелапутная! Ночь уже к рассвету котится, а ты всё ёрзаш!
Что-то невесомое пощекотало лицо, и тяжесть спала. Судорожно вздохнув, Мила, смогла, наконец, повернуться на бок. Но когда попыталась привстать с постели – её мягко толкнуло в грудь, и, ещё не коснувшись подушки, она уснула.
Разбудила Милу баба Жоля – безжалостно стащила одеяло и сразу принялась ругать.
– Ты что же не заперла за мной? И окно нараспашку! Ведь говорила тебе! Предупреждала!
– Доброе утро, – Мила с трудом разлепила глаза. – Я привыкла спать с открытым окном. Не могу без свежего воздуха.
– Свежего воздуха ей подавай, – проворчала бабка и с одобрением осмотрела пустые тарелку и кувшин. – Понравились тебе пирожки? Не слишком кислила густянка?
– Мне? Д-да… понравились. Спасибо вам за хлопоты. – спросонья думалось плохо, и Мила не стала заморачиваться таинственным исчезновением приготовленной бабкой снеди.
– Вот и хорошо. Сейчас ко мне пойдём. Завтраком тебя накормлю. Будешь пенку с молока? Ты любила, я помню. Такая раньше была славная пышечка, а теперь тоща да голенаста, что аистиха.
Отказываться было бесполезно, и, наскоро умывшись над стареньким тазом, Мила поплелась за бабкой. Пострадавший палец её больше не беспокоил, а про ворчливый голос и визит летучей мыши она странным образом позабыла.
Утро было залито солнечным светом. По траве рассыпались золотинки росы. Где-то высоко в кроне старого вяза заливался мелодичными переливами дрозд.
У заборчиков лиловели густые заросли душицы, белели колпачки колокольчиков, желтели шапочки пижмы. И Мила невольно подумала, какой из них может получиться красивый венок.
Когда-нибудь и ты сплетёшь такой венок. Непременно сплетёшь. – вспомнилось ей вдруг, и на миг сделалось зябко и тревожно.
Но когда на соседний заборчик вознёсся полыхающий рыжиной петух да издал приветственное «Кукарррекккуууу!» – Милу отпустило.
У бабы Жоли было чисто и пустовато, в сенях стояли ведро да веник вверх прутьями. У стены маленькой кухоньки громоздился сундук с откинутой крышкой, доверху заполненный посудой. Неказистый столик и парочка табуретов, печь, углом выступающая из стены и вдоль окна на веревочке свежие ещё пучки распустившейся душицы и зверобоя – таков был нехитрый скарб бабки.
– Долго ты собиралась. Но правильно, что приехала. Саня всё ждала… да вот не дождалась… – баба Жоля вздохнула и повинилась. – Чтой-то я с утра тебе мозги парю. Сейчас блинцами займусь. Капустными. Не забыла их вкус?
Забыла. Потому что никогда не пробовала. – хотела ответить ей Мила, но бабка вдруг шикнула на кого-то, замахала фартуком.
– А ну, поди вон! За нами не приглашённым увязался. Нечего девку смущать! Ещё успеешь насмотреться.
– Вы с кем разговариваете? – растерянно поинтересовалась Мила.
– А вон, вишь, ужак пополз? Его и гнала.
Через порожек тонкой верёвочкой действительно проскользнула змея, и Мила порадовалась про себя, что не заметила её раньше. Змей она боялась ещё больше, чем жаб, хотя и никогда не встречала.
– Они здесь свободно ползают??
– Змеи-то? Не. Только этот шуршит, когда не летает. А иной раз котом прибежит. За сметаной моей охотится.
Выдав эту загадочную тираду, Жоля разрезала капустный кочан на четыре части, и, нашинковав каждую меленько и тонко, присыпала солью и хорошенько пожамкала в плошке. Потом вбила яйцо, пару щепоток муки, поперчила, ещё досолила.
– Тебе большим блином пожарить? Или, лучше, оладушками? – спросила Милу, потянувшись за сковородой.
– Делайте как вам удобнее.
– Да мне всё равно. Хочется тебя побаловать, вот и интересуюсь.
Водрузив сковородку на печь, бабка принесла банку золотистого топлёного масла и похвасталась:
– Я только на таком готовлю. Гораздо вкуснее получается.
Она отколупнула приличный кусок, бросила на раскалившуюся сковороду и, когда раздалось уютное шкворчание, выложила ложкой несколько ровненьких небольших лепёшек.
– Саня их иначе готовила. Добавляла чтой-то для вкуса. Так и не призналась в рецепте, унесла с собой. Она много чего по-своему стряпала и всё особенное, вкусное. Да что я говорю, когда ты сама всё знаешь.
Мила давно порывалась сказать, что ничего не знает и вообще не помнит ни её, ни какую-то Саню. Но каждый раз, когда хотела это сделать – словно что-то мешало, удерживало от признания.
– Шчас поешь и провожу тебя до дому, за столько лет позабыла поди дороженьку? – поддев лопаточкой тонкую поджаристую лепёшечку, бабка перевернула её другой стороной. – Дом-то, понятно, не обжитой, запущенный, но хоть посмотришь на свое наследие.
– Какое наследие? – изумлённо переспросила Мила.
– Дак бабино. Саня тебе одной дом оставила. Ты теперь в нём полноправная хозяйка.
Ключ! – стремительно пронеслось в голове. Вот значит, для чего его переслали! Но почему не приложили записку, почему ничего не объяснили?
– Но… Я ничего не знаю ни про какое наследство! Должен же был позвонить нотариус? Или написать? – представления о вхождении в наследство у Милы были самые смутные.
– Э-э-э. – махнула на неё лопаточкой Жоля. – Какой там нотариус, Милушка. У нас в глуши проще пусчоса встретить или вон мерников. Третьего дня Янке возле запруды наре примерещилась. Спасибо у неё красная лента в волосах была. Ею и спаслась.
Мила взглянула на бабку – не шутит ли? Но та без улыбки перекладывала на тарелку приготовленные оладьи.
– Вот, угощайся. Шчас и густянку поставлю. А может, хочешь смятаны? Она у меня слаще сливок!
– Спасибо. Я так поем, – Мила потянулась за оладушком. Тот оказался хрустящим снаружи и мягким внутри, а уж каким вкусным!
– Вот и хорошо. Ты ешь. Ешь. Идти порядком придётся. По просеке через лес почти до самой болотины. Сапоги мои наденешь, от мошкары подкурим полынь. Справимся как-нибудь. А на ночёву опять в Лёхин дом вернёшься. Ему он теперь без надобности.
Глава 2
Мила доедала последнюю оладушку, когда в дом к бабе Жоле ворвалась худая растрёпанная тётка в ярко-синем спортивном костюме и красных лаковых босоножках и заголосила уже от порожка:
– Спаси-помоги, Апанасовна! Спаси! Не оставь семью без кормильца!
– Чаго орешь, Руська? Опять что ли дурань твой евнику в картишки удачу продул?
– Нет, что ты! После прошлого раза он к евне и не подходит! Хуже всё, Апанасовна! Ох, как хуже! Блазень он словил! Стукотит теперя внутри, тянет в пущу!
– Когда успел? – баба Жоля нахмурилась и полезла в сундук, загремела посудой да склянками.
– С реки принёс. Они с Петром ночью рыбалили да поплевали в воду с пьяных глаз. Вадзяник за то и пустил блазень! Пётр успел откреститься, а мой дурань принял! Помоги, Апанасовна! Я в долгу не останусь!
– Ох, Руся! Не ко времени всё! – попеняла бабка, выставляя на стол парочку пузырьков да потёртый мешочек, накрепко увязанный суровой ниткой. – У меня дело срочное, а блазень-то быстро не снять. Теперь отложить придётся. Такая досада.
– Уж прости, Апанасовна, не к кому ведь больше податься! Дед Новик уже совсем сдал, день с ночью путает. Да и никто лучше тебя блазень не отшепчет. Сама ведь знаешь.
– Знаю. Шчас прихвачу кой-чего и пойдём. – баба Жоля выскочила в сенцы, а тётка поддёрнула широченные, явно не по размеру, штаны и виновато взглянула на Милу.
– Вы извините, дэвонька. Я вам сеанс перебила. Не по злобе – по нужде. Апанасовна самая сильная в деревне шептуха. Да и время не терпит! Если блазень сразу не отвадить – прилипнет на всю жизнь.
– Ничего страшного, я подожду… – Мила прихлёбывала холодный кисловатый квас и словно смотрела сериал про непознанное.
Вадзяник, блазень, шептуха – какие ещё сюрпризы ожидают её здесь? Тётка Руся говорила поразительные вещи, и по реакции бабы Жоли было видно, что она не врёт.
– Да вы не бойтесь! Днём у нас безопасно. Балуют, конечно, не без того. Но больше по-доброму. Иное дело – ночами… – Руся всё смотрела на Милу, и той сделалось неловко под изучающим колючим взглядом.
Спасибо, что быстро вернулась бабка со старым веником в руках, и тётка Руся перенесла внимание на неё.
Быстро сложив в корзинку заготовленные вещички, баба Жоля погладила Милу по волосам и попросила «обождать».
– Ты, Милушка, здесь пока перебудь. А заскучаешь – пройдись по деревне, навести любимые местечки. Только к лесу не суйся сама – вместе пойдём, поняла?
– Поняла, – покладисто покивала Мила, совершенно не представляя, чем себя занять. Вопреки заявлению бабы Жоли любимых местечек у неё здесь быть не могло, но, поразмыслив, она всё же решила прогуляться.
Рубяжы занимали низину, окружённую лесом. Чуть больше десятка домов с садами и небольшими огородиками являли собой уютную и мирную картинку. За ними протекала неширокая речка, почти скрытая густой порослью камыша. На берегу разросся ковром розовый клевер да торчали из травы сине-лиловые свечи шалфея, и над всем этим великолепием жужжали и сновали полчища насекомых.
Идиллический пейзаж поманил Милу, и она неспешно направилась в сторону реки. В этот утренний час ей не встретился никто из местных, только на бревне у крайнего дома сгорбилась одинокая фигура деда в ватнике и залатанных валенках. На спутанных, давно нечёсаных волосах стожком торчал свалявшийся серый колпак. Сивая поросль почти полностью прикрывала лицо, оставляя видимым лишь бугристый нос и хитро прищуренные выцветшие глаза.
Увидев Милу, дед оживился и помахал ей, позвал поближе. И когда девушка подошла – постучал рукой по бревну, приглашая присесть. Разговаривать ни с кем не хотелось, но Мила послушалась, неудобно было отказать старому человеку.
– Ошибся я, принял тебя за Саню. Уж опосля разглядел, что не она. Саня-то статная была, видная, белая что смятана. А у тебя кости да кожа. Вона как ключицы торчат – ущипнуть не за что. И волос в цвет крумкача. – дед захихикал и подтолкнул Милу в бок. – Да ты не косись на меня, я не со зла. Что вижу – об том и спяваю.
Дед примолк, шумно поскрёб в бороде и будто бы закимарил. От него крепко несло табаком и давно не знающим воды и мыла телом. Мила старалась пореже дышать, а потом и вовсе собралась улизнуть потихоньку, но дед вдруг шевельнулся и обронил загадочное: «Ты в доме ищи, они в доме схаваны. И чтобы побач никого, ясны?»
– Что искать? О чём вы? – Мила подумала, что ослышалась, но дед лишь громче захрапел в ответ.
– Дедушка Новик, вот тебе гостинчик! – сзади, неуклюже подпрыгивая, подбежала чудная особа. Подумать о ней иначе было невозможно – низенькая и тощенькая, лет прилично за шестьдесят, она щеголяла в детском весёленьком платьице и тапочках с заячьими мордахами, редкие волосёнки были подхвачены с двух сторон красными пластмассовыми заколками точно под цвет родимого пятна на лбу.
Особа постучала деда по коленке и, не дождавшись никакой реакции, положила на бревно подвявший незнакомый Миле цветок. Крутанувшись на носочках, покосилась на Милу из-под редкой нестриженной чёлки и довольно резво припустила к реке.
Бедняжка! Она явно была не дружна с головой!
Мила невольно пожалела нелепую девочку-старушку. Печально всю жизнь прожить такой вот придурашной.
Постояв еще немного – подождала, вдруг дед проснётся. Но тот лишь глубже осел на бревне, продолжая раскатисто похрапывать. Будить его было бы неправильно, и девушка решила пересказать их короткий разговор бабе Жоле. Уж она точно найдёт объяснение странному пожеланию, Мила не сомневалась в этом.
Настроение немного понизилось. Мила в принципе не любила загадки и неясности. Поэтому и приехала в такую даль получив по почте то письмо. Приехала еще вчера и до сих пор ничего не прояснила, а только сильнее запуталась.
Гулять расхотелось, но сидеть в доме, поджидая бабу Жолю, хотелось еще меньше. И Мила нехотя, но всё-таки пошла вслед за местной блаженной.
Над рекой стояла лёгкая дымка, деревья на том берегу казались нарисованными акварелью. Тусклое солнце запуталось среди их ветвей, подсвечивая капельки тумана розовым и золотым. И где-то за ними в глубине будто бы шевелились и двигались непонятные смутные тени.
Большая серая цапля спланировала к воде. Издав резкое хрипловатое "фраарк, фраарк, фраарк", неподвижно застыла, поджав под себя длинную тонкую ногу.
– Водовик её не любит, – щуплая фигурка придурашной чёртиком вынырнула из пелены, заставив Милу подскочить от неожиданности.
– Цапля без спросу таскает рыбу и пугает русалок! Её только наре не боятся. Они плохие, хотели меня забрать на дно.
Девочка-старушка скривила и без того морщинистое личико, словно собиралась заплакать, но вместо ожидаемых слёз громко и раскатисто рассмеялась.
– Хотели да не смогли! Откупилась от них ленточкой. Червоной! Наре любят ленточки.
– Наре – это русалки? – чувствуя себя довольно глупо, всё же спросила Мила.
– Наре – потайныя. У них хвосты как у рыб. А русалки – утоплые. Им даже одёжу выдают. Там. – придурашная махнула в сторону реки, а потом что есть силы притопнула тапочкой, едва не потеряв её. – Видишь ноги? Вот у них тоже такие. Потому, что из людей.
– А кто придумал такое название? Наре. – Мила спросила просто чтобы что-то спросить. Рядом с девочкой-старушкой она чувствовала себя немного беспокойно. Та казалась совершенно непредсказуемой и неизвестно, как могла повести себя в следующий момент.
– Люди… – последовал расплывчатый ответ. – Тебе такая же ленточка нужна. Червоная. Без неё к реке лучше не приходить.
– Ты – Янка? – сообразила, наконец, Мила, вспомнив рассказ бабы Жоли.
– Янка, Янка, Янка, – болванчиком закивала её собеседница. – А ты – Мила. Я тебя помню.
– Откуда? Мы разве встречались?
– Мы разве встречались, – повторила Янка тоненьким голоском и следом всхлипнула, скривилась. – Позабыла, как меня дразнили? Ты и Лёшка-окаяныш! Янкой-без-души! Уродицей лесной! А я хорошо помню-ю-ю! Всё в головушке держу!
– Ошибаешься! Я тебя не дразнила! Я вообще первый раз в вашей деревне.
– А вот и не первый! Не первый! Не бреши! Ты к бабе Сане приезжала. Каждое лето. И дразнила меня, и камушкой бросалась.
Янка снова всхлипнула и пошла от Милы к камышам. Прежде чем нырнуть в густую поросль, обернулась и посмотрела долгим взглядом.
– Дразнили меня! – снова донеслось до девушки её бормотание. – За то его и наказали! И тебя накажут! Погоди! Дойдёт время и до тебя!
Недобрые пожелания Янки перечеркнули радость от прелести мягкого утра.
А уверенность, с какой та посулила ей кару, даже испугала. Мила не могла и представить, чем вызвана столь сильная неприязнь – не детскими же поддразниваниями в самом деле! К тому же она никогда не бывала здесь. Точно – не бывала. Но как тогда объяснить загадочное наследство? И узнавание местных? И внезапно накрывающие видения?!
Вода в реке вспыхнула золотом, искорки затрепетали от лёгкой ряби, и Мила увидела загорелого дочерна пацанёнка, скачущего по бережку. Он обернулся и, помахав ей рукой, закричал: «Милка! Милка! Иди, секрет расскажу! Про красную берёзу, что в маре растёт! У неё вместо сока – кровь, а в корнях сердце!»
Солнце осветило его со спины, заключив на мгновение в золотистый ореол, и ослеплённая Мила зажмурилась. А когда снова открыла глаза – мальчишка пропал.
– Красных берёз не бывает, – шепнула Мила растерянно, и в ответ негромко зашуршали камыши.
Взлетела в небо парочка птах, стебли заходили волнами, а из зарослей вывалилась Янка. В руке она тащила длинный стебель с коричневым початком на конце и, подойдя к напрягшейся Миле, протянула его девушке.
– Для тебя сорвала. Забирай цветочек!
