Лиза Гамаус "(Не)настоящая мать"

– Выдохнуть, – закончила за него Кристина, – и успокоиться. Там очень интересно.

Он кивнул.

Она не спросила, куда точно в Мексику, как будто Мексика – это маленький городок, где всё под рукой и спрашивать не о чем.

– Ты записываешь каждое моё слово, да? – попытался пошутить.

– Только важное, – она улыбнулась.

И почему-то в этот момент он почувствовал лёгкую грусть.

Но это уже не имело значения.

После завтра они улетали.

И, возможно, это был их последний шанс. Его и Лизы.

ГЛАВА 4. Опасные частоты

Кристина выросла в холодном питерском дворе. Кто был в Питере, тот знает, что такое двор-колодец в центральной части города. Пространство, закрытое с четырёх сторон стенами домов с отсыревшей и облупившейся от времени штукатуркой. Иногда там растёт небольшое деревце и почти всегда есть мох. Из окон квартир в ясную погоду, что бывает не так часто, видно небо и, соответственно, жёлто-серая стена.

Зато в квартире бабушки и дедушки, где жила Кристина, были огромные подоконники, и она часто сидела на одном из них с книжкой или планшетом. Остальные подоконники были заняты растениями: фикусами, агавами, пальмами.

Её дед и бабка – мастера спорта по фигурному катанию – с детства ставили её на коньки, но кто ж знал, что девчонка вырастет до метра семидесяти семи в пятнадцать-то лет. Всё потому, что отца Кристины никто в глаза не видел, а он, по всей видимости, был немаленького роста. Больше не в кого. Так что королевой льда любимая внучка не стала.

Ещё она ходила в музыкальную школу учиться играть на фортепиано. Но тоже без особого успеха – на прорыв рассчитывать не приходилось. Дед и бабка всё равно старались привить ей как можно больше понимания красоты. В Питере красота сама пристаёт и впечатывается в мозги, но если ещё ходить на курсы и лекции в разные музеи, то начинает проявляться вкус, практически у всех. Питерские – особенные в этом отношении. Говорят, ещё парижане такие.

Кристина не знала не только своего отца, но и мать. Когда ей было четыре, мать уехала в Норвегию работать горничной. Обещала вернуться через год. Не вернулась. Почему она поехала на такую работу, дед с бабкой недоумевали. Тамара была с высшим образованием, могла бы устроиться и дома, но её тянуло в какие-то неизведанные дали в погоне за своим призрачным счастьем. Сначала она писала, потом перестала.

– Она нас бросила, – вздохнула как-то бабушка.

– Знаешь почему? – на всякий случай спросила Кристина.

– Она сама не знает. В плену иллюзий.

Ей было жалко мать. И она не стала спрашивать бабушку, о каких иллюзиях та говорила.

Кристина выросла без матери.

После школы Кристина поступила на бизнес-менеджмент, чтобы зарабатывать. Но на третьем курсе поняла, что цифры для неё ненужный шум. Бросила институт, купила подержанный синтезатор и устроилась диджеем в клуб.

Там её и встретил Андрей. Сын генерала. Красивый самоуверенный, с привычкой покупать всё, что ему нравилось.

– Ты звучишь, как космос, – сказал он, услышав её микс.

Он приходил в клуб почти каждый вечер. Оказалось, что его квартира находилась в пяти минутах ходьбы от подвала, где был клуб. В квартире было всё дорого, по-современному, чисто и уютно. Зарплата члена совета директоров одного из частных банков позволяла Андрею чувствовать себя великолепно. Он жил на широкую ногу. Кристине это, естественно, очень понравилось.

Через полгода Андрей сделал ей предложение. Тихо сказал, на ухо, в лифте, когда поднимались к друзьям на двенадцатый этаж. Кристина кивнула, также тихо и также обычно, как будто они разговаривали о его любимом кёрлинге. Он достал из кармана кольцо и вслепую нацепил его на её безымянный палец. Лифт остановился. Кристина подняла руку, чтобы посмотреть на кольцо и ахнула. Там был не бриллиант, а рубин: пылающий, сверкающий, переливающийся.

В глубине души она знала, что не любит Андрея. Она вышла замуж по расчёту. Дед с бабкой рыдали от счастья. Но дед вскоре умер от инфаркта, а бабушка сразу потянулась за ним. Их не стало в один год.

Она умолила Андрея назвать их сына Петькой в честь деда. Он хотел назвать его Романом.

Как она пыталась стать матерью! Как она хотела быть непохожей на свою родную мать! Но ребёнок раздражал её, его крики резали слух, не давали спать, мешали сосредоточиться и постоянно крали её время.

– Ты даже песенку ему спеть не можешь, – упрекнула её свекровь. Хорошая, домашняя, внимательная, ухоженная, всегда с одним и тем же запахом известных французских духов. Елена Семёновна обожала Петьку, так похожего на её мужа, на Петькиного деда по отцовской линии.

– Я не умею петь, – ответила Кристина.

Андрей начал изменять. Она – тоже. Она – с женатым директором клуба, где работала раньше, Андрей – с кем-то из банка.

– Давай разведёмся, – предложила она однажды после того, как увидела его с другой в обнимку. Подействовало, и стало противно спать с мужем в одной кровати.

– Хорошо, – согласился Андрей, – но Петька останется со мной.

Кристина не сопротивлялась.

Сын рос у свекрови. Кристина видела его раз в месяц.

– Мама, почему ты не живёшь с нами? – спрашивал мальчик.

– Я лечусь, сынок. Вылечусь и возьму тебя к себе, – ответила как-то Кристина.

– Перестань сбивать ребёнка с толку. Что за ахинею ты ему несёшь? Лучше вообще не появляйся! – отрезала свекровь и была права.

Она перестала приезжать. Стыд превратился в привычку. История с её собственной матерью повторилась.

Она выучилась на акустика. Записала подкаст. Стала брать странные заказы – записывала звуки пустых церквей, шум города в три часа ночи, дыхание спящих людей.

Когда деньги закончились, она пришла в агентство суррогатного материнства. Продавать квартиру деда и бабушки не стала. Для неё это было святым местом, и она благодарила саму себя, что в ней осталось хоть что-то человеческое.

– Вы подходите, – сказала врач.

– Я знаю, – ответила Кристина.

Когда Никита впервые заговорил о Лизе, Кристина уловила в его голосе ту же ноту, что была в её собственном – когда она говорила о Петьке.

Вину.

Она не сопротивлялась его интересу.

Если бы он сделал шаг – она бы ответила. Но он сбежал в Мексику.

Она лежала на диване в московской квартире, положив руку на заметно округлившийся живот, и слушала запись: голос Никиты, смешанный с шумом дождя.

– Глупо, – прошептала она.

Но сохранила файл в папку с названием «Опасные частоты».

ГЛАВА 5. Глаза

Звонок раздался в восемь утра.

Кристина спала чутко, особенно сейчас, когда каждый толчок малыша внутри неё отзывался то внезапным страхом, то странным умиротворением. Это не зависело от неё. Она чувствовала себя одним целым с этой новой жизнью внутри неё, малыш жил, потому что она сама жила и кормила его собой с первого дня существования.

Телефон вибрировал на тумбочке, и прежде, чем ответить, она машинально нажала запись на диктофоне – привычка.

– Алло?

– Кристина, это Любовь Васильевна Сердюкова, – голос директрисы агентства был ровным, будто она диктовала отчёт, – вам нужно срочно приехать в офис.

– Срочно? В Офис?

– Да.

– Но… что, нельзя хотя бы сообщить причину такого срочного визита?

– Это касается генетических родителей ребёнка.

Холодный укол в живот. Кристина села на кровати, одной рукой упираясь в матрас. Опять что-то кольнуло. Странная какая, эта Сердюкова.

– Что случилось? – еле выговорила.

– Приезжайте! – разъединилась.

Выпила воды, почистила зубы, причесалась, бросила в сумку яблоко, натянула спортивны костюм.

Сердюкова сидела за стеклянным столом, её идеальный французский маникюр постукивал по папке с гербовой печатью.

– Никита и Лиза погибли, – без обиняков, без «успокойтесь, присядьте» – шарах!

Чёрствая, жестокая, безразличная к судьбам людей, которые рядом. Кристина – это просто клиент, она просто составляющая бизнеса. На всех сострадания не хватит. Их много, а она одна.

Кристина не дышала. Полу прикрыла глаза, чтобы не видеть это чудовище перед ней.

– В Мексике. Вертолёт. Внутренний рейс. Экскурсионный. Туман, – ей было лень говорить и повторять то, что ей сообщили из турагентства. Нервничать не хотелось.

– Когда?

– Вчера.

– Почему мне не сказали сразу?

– Были юридические формальности. На мой взгляд, вам сказали сразу, куда ещё быстрее? – Сердюкова отодвинула папку, – Теперь ребёнок, которого вы вынашиваете, остался без официальных родителей. Профессиональные риски, так сказать.

Вот ведь гадина! Откуда только появляются такие железные твари?

Кристина почувствовала, как что-то горячее и тяжёлое подкатывает к горлу.

– Я…

– Вам нужно подписать дополнительные бумаги. До родов.

– Какие бумаги?

– Об отказе от претензий на наследство. И о согласии на передачу ребёнка ближайшим родственникам.

Кристина встала. Встала, но голова немного кружилась.

– Вы что, думаете, мне нужны их деньги? Я об этом даже никогда не думала.

– А я думаю. О процедуре.

– Я никак не могу прийти в себя, вы это понимаете? Вы звоните мне внезапно и говорите, что родители моего ребёнка мертвы, как будто сообщаете о задержке рейса!

Сердюкова не моргнула. Этого только не хватало – нервных срывов и истерик.

– Вы слишком эмоциональны. Вам вредно волноваться.

Кристина схватилась за живот. Острая боль пронзила низ спины. Она опустилась на стул.

– Вызов… Скорую…

Последнее, что она увидела перед тем, как всё поплыло – лицо Сердюковой, на котором не дрогнула ни одна мышца.

Она соображала, что её положили на носилки, погрузили в Скорую и повезли в роддом. Но боль была настолько сильной, что она не могла ничего спросить и ничего понять из того, что ей говорили.

Кристина кричала так, как не кричала никогда, даже когда рожала Петьку. Помнила только, что тогда было легче. И не было страха.

– Где ребёнок? – хрипела она, когда всё закончилось, – дайте посмотреть на ребёнка! У него больше никого нет, кроме меня, ваши законы не работают, дайте посмотреть!

– Мальчик. В отделении для недоношенных. Всё будет хорошо, – сказала врач, – выживет.

Кристина закрыла глаза.

Никитин сын. Мальчик – сирота. Если бы не мой флирт, они бы не поехали ни в какую Мексику. Что я натворила! Как мало надо для того, чтобы сломать судьбу – себе, невинному существу, который родился ни для кого, бедненький, двум взрослым людям, которые просто искали для себя счастья. Невыносимо.

В палате было тихо.

Кристина лежала, глядя в потолок, и слушала, как капает капельница, точнее, смотрела. Внизу всё болело, сил не было ни на что, даже повернуться.