Тот перевел дух.
– В апреле отец первый раз упомянул о ней. О гадалке. Мы встретились в кафе, как обычно. Вы же знаете: он человек привычки. Он был очень оживлен. То и дело посмеивался, – как я сначала подумал, над моими рассказами о студентах, но потом заметил, что он смеется невпопад. Я спросил отца, что привело его в такое хорошее расположение духа. Он посмотрел прямо на меня и улыбнулся… Михаил Степанович, я такой странной улыбки у него никогда не видел прежде.
– Я вообще не знал, что Петр умеет улыбаться, – проворчал старик. – В моем присутствии он мог извлечь из себя только сухой смешок, не меняясь в лице. Да и то это давалось ему с большим трудом.
Митя, не удержавшись, улыбнулся этому описанию. И Маевский вдруг увидел его совсем другим. Парень был старше, чем ему показалось: не двадцать, скорее, двадцать пять. Всё в его лице было некрасивым: длинный кривой подбородок, обрубленный на конце, сросшиеся густые брови на разной высоте, нос, извилистый, словно он от лба долго пытался найти дорогу к верхней губе и не сразу выбрал правильный путь… И при всех этих неправильностях его лицо казалось цельным. Как будто только такой нос или только такие брови и могли существовать на нем.
– Да, папа был мужчина серьезный.
Гройс снова разлил водку по стопкам.
– За твоего отца, – сказал он. – Светлая память. Самоотверженный был человек. Никита, хватит сидеть в стороне, присаживайся к нам. Это – Дмитрий Петрович, сын моего знакомого, ученый, между прочим… Митя, это Никита, мой водитель.
Никита пожал протянутую широкую ладонь.
– И что же отец тебе ответил? – спросил Гройс.
– Он сказал: «Я повстречал человека, который изменит наши жизни. Сначала мою, а затем твою». Я решил, что наконец-то папа нашел женщину, но он отмахнулся от меня: «Тебе бы только о любви! Это всё сущая глупость рядом с моей находкой. Она бесценна, Митя». Я его спросил, что же это такое. А он прищурился и спрашивает с таким, знаете, детским лукавством: «Ты веришь в гадалок?» Я едва не поперхнулся. Папа – и гадалки? Он всю жизнь высмеивал эту паранормальную ерунду. Папа – человек цифр.
– Потомственный бухгалтер, как он однажды сказал о себе, – пробормотал Гройс.
– Я ответил, что в гадалок верю, потому что регулярно встречал этих дам у вокзалов, пока их полиция не разогнала. А вот в правдивость их гаданий – нет. Тут отец стал еще веселее. «Напрасно, – говорит, – напрасно! Одна гадалка раскинула карты и пообещала, что нас ждут богатство и слава. Слава достанется тебе, а богатством я, конечно, поделюсь». Ну, я спросил, чувствуя себя довольно глупо, можно ли ей верить. Отец так и вскинулся: «Ни в коем случае! Она только и делает, что лжет. Но я – счастливое исключение. Для меня – только правда и ничего, кроме правды».
– Да, это не слишком-то похоже на его манеру выражаться…
– Повторюсь, он был очень возбужден. Похлопал меня по руке, сказал ласково: «Митя, некоторым предсказаниям можно и нужно верить. Подробности излишни, но когда всё сбудется, ты узнаешь первым».
– Что было дальше?
– В последний раз мы с ним виделись за полторы недели до его смерти. Отец был не в таком приподнятом настроении, как в предыдущую нашу встречу, и очень погружен в свои мысли. Вы же знаете, он всегда был внимателен ко мне. Так вот, мне показалось, что он меня едва слушает. А я рассказывал ему, что планирую отпуск, и попросил у него денег взаймы. Он обещал полгода назад, что поможет с оплатой поездки.
Маевский про себя хмыкнул. «Здоровый лоб ездит отдыхать на деньги папаши. Ай, красава!». Однако вызвать в себе раздражение к Мите больше не получалось.
– И вдруг отец как-то сморщился и говорит: «Прости, Митя, но денег нет». Я сначала даже не понял. «Я всё потратил», – сказал он. А там была большая сумма, и поймите меня правильно, я считаю, что папа может распоряжаться деньгами как ему вздумается… Но при его экономности это было так странно! Я не удержался, спросил, на что именно. Он как-то занервничал и ответил: «Позже, всё позже. Прости, но пока твоим отпуском придется пожертвовать». Меня словно за язык кто-то дернул. «Это как-то связано с твоей гадалкой?» Он помедлил и кивнул. Тут мне стало не по себе, потому что отдать деньги гадалке – это настолько не похоже на отца, что даже представить нельзя! Я встревожился всерьез, но не из-за отпуска, вы понимаете? А потому что это какая-то глупость несусветная! Но он очень строго пресек мои расспросы. А через полторы недели застрелился.
– Что было в записке? – спросил Гройс.
– «Митя и остальные, простите. Устал». Михаил Степанович, я не сомневаюсь, что эта женщина каким-то образом причастна к его смерти. Она что-то такое с ним сделала… Он очень изменился в последний месяц. Однажды бросил: «Кто бы мог подумать, что к счастью нас с тобой приведет гадалка!» Я уверен, он отдал ей все свои сбережения. На его счетах пусто. Но дело не в деньгах, они меня меньше всего интересуют. Я хочу понять, что между ними было. Как она повлияла на него? Как ей удалось так легко подчинить его себе?
– Хотите отомстить? – не выдержал Никита.
Митя взглянул на него с удивлением.
– Отомстить? – Он будто пробовал незнакомое слово на вкус. – Нет, я хочу узнать, что произошло с отцом. Почему он застрелился? Мне не дает покоя этот вопрос. Если бы он просто чувствовал себя обманутым, он бы так не поступил.
– Почему?
– У него же есть я, – с тем же удивлением объяснил Митя. – Должно было случиться что-то… невыносимое, чтобы отец пошел на такой шаг. Мне очень трудно жить, не зная, что это. Михаил Степанович, я к вам поэтому и пришел.
– Не вполне понимаю, – нахмурился Гройс.
Митя поднялся, подошел к окну, ссутулившись и сунув руки в карманы. Никита и Гройс молча ждали.
Наконец он обернулся.
– Я почти уверен, что знаю, о ком идет речь. Сам я никогда не видел этой женщины. Ее имя Марианна – может быть, не имя, а этот… рабочий псевдоним. Появилась она в самом начале апреля, и по датам все совпадает: в апреле отец как раз заговорил о гадалке. Думаю, слово «таролог» он просто не смог бы из себя выдавить. Она приходила к Анастасии Геннадьевне, хозяйке дома. Это, если можно так выразиться, их семейный таролог. Я расспросил Лиду, и она вспомнила, что видела с ней отца. Видимо, он разговорился с этой женщиной, и она произвела на него сильное впечатление.
– Возможно, – согласился Гройс. – Ты поговорил с ней?
– Она исчезла, – сказал Митя. – Перестала приходить – и всё. Анастасия Геннадьевна неоднократно звонила ей сама и дала мне ее номер… Телефон выключен. Адрес ее неизвестен, фамилию она называла, но ее никто не помнит. Ее кто-то порекомендовал Анастасии Геннадьевне, но она или не может вспомнить, или не хочет говорить мне.
– Митя, чего же ты ждешь от меня? – мягко спросил Гройс.
– Отец говорил, вы можете всё и всех знаете. Она растворилась в воздухе одновременно со смертью отца. Я уверен, это не случайность.
«Ясное дело, не случайность, – подумал Маевский. – Пропивает сейчас денежки бестолкового папаши где-нибудь в Сочи».
– Мне не к кому больше идти, – продолжал Митя. – Не в полицию же. Что я им скажу? Вот вам фото, ищите женщину, которая называет себя Марианной? Вы сможете. Деньги на оплату я найду, об этом не беспокойтесь.
– Перестань! – поморщился Гройс. – Митя, я вынужден отказать без раздумий. Я не представляю, с какой стороны взяться за подобное дело, и ты сильно переоцениваешь мои возможности.
– Отец говорил…
– Отец, несомненно, говорил, что я вращаюсь в обществе жуликов и разнообразной сволоты, – перебил его старик. Судя по тому, как зарозовели Митины щеки, он попал в точку. – Но даже этого недостаточно, чтобы отыскать иголку в стоге сена. Я бы хотел тебе помочь. Но здесь я бессилен.
– Я могу ввести вас в дом, – негромко сказал Митя. – Вы хотя бы поговорите с Анастасией Геннадьевной. Мне она ничего не рассказывает, но дело в том, что я… я совершенно не способен вести подобные беседы. Я всегда всё говорю в лоб, а с ней так нельзя… Надо тонко.
– Отчего же, ты полагаешь, она будет со мной откровенничать?
– Я представлю вас энергопрактиком, – выпалил Митя.
Гройс вытаращил на него глаза.
– Что, прости?
– Подождите, не перебивайте, – начал тот, волнуясь. – Вот в чем я вижу возможность: Лида – моя девушка. Лида, дочь Анастасии Геннадьевны и Александра Ивановича. Я уже поговорил с ней. Ее мать убеждена, что в доме после самоубийства моего отца скопилась дурная энергия. Она очень… восприимчивая женщина. Лида готова ей солгать. Сказать, что для нее нашли специалиста, который может… ну, проверить здание. И очистить его. Как священник, понимаете?
– Почему бы ей тогда не обратиться к священнику?
– Она в них не верит, – сказал Митя.
– Вот как… Любопытное явление. – Гройс вдруг стал очень сосредоточенным. – Ты сказал, что встречаешься с дочерью хозяев… Как ты ее назвал? Лина?
– Лида, Лида Левашова. Она согласна помочь.
Никита при всем желании не мог прочесть мыслей старика. Взгляд Гройса остановился в одной точке, одинаково далекой и от Маевского, и от их гостя.
– И что, она… хорошая? – спросил он вдруг.
– Я не знаю, – удивленно отозвался Митя. – Я же влюблен!
Гройс встал, отошел к соседнему окну и застыл там, сложив руки на груди. Митя потоптался и сел. Эта смена караула развеселила бы Маевского, если бы он кожей не ощущал напряжение, повисшее в комнате.
Гройс провел рукой по лбу, обернулся, и Никиту поразило выражение его лица. Он чуть было не вскочил, но тут Гройс сказал своим самым обычным голосом:
– Хорошо, Митя. Я согласен. Давай попробуем сделать так, как ты предлагаешь. Поищем папину гадалку.
Глава вторая
– Дон-н-н-н-н! – сказала тибетская чаша.
Звук у нее был глубокий и низкий. Так мог бы звучать грибной суп, если бы ему дали голос.
Пожилой мужчина с окладистой бородой нес чашу в руках, переходя из комнаты в комнату. В центре каждой он останавливался и принимался водить резонатором по чаше.
За ним следовала светловолосая женщина в брюках и черном кимоно. Время от времени она говорила: «Успокойте меня, Ефим Борисович», на что «доктор» неизменно отвечал: «Силентиум эст аурум». Наконец он закончил и обернулся к ней:
– К сожалению, Анастасия Геннадьевна, вы были правы. Позвольте я вам кое-что покажу.
Из старого кожаного портфеля он извлек полупрозрачный лист кальки и тщательно смял его. Расправил, помахал им в воздухе и вышел на середину комнаты. Вокруг него беспорядочно кружились пылинки в столбе солнечного света. Мужчина сделал такое движение плечами, словно собирался размять руки, и вдруг тоненько засвистел. Одновременно он принялся поворачиваться вокруг собственной оси. Держа перед собой мятую кальку на вытянутых руках, как простыню, предназначенную для просушки, он сделал три полных оборота и вернулся к хозяйке дома.
– Полюбуйтесь.
Прозрачная бумага была покрыта черно-серыми разводами.
– Господи, это что?!
– Видите? – Он указал на петлю в верхнем левом углу.
– Похоже на змею.
– Она и есть. Даже если бы вы не сказали мне, что в доме произошло самоубийство, я понял бы это по затемнению на лаосском пергаменте.
– Эта бумага не похожа на пергамент, – вдруг сказала женщина.
Гройс про себя выругался: осторожнее надо, без издевок.
– Название условное, – выкрутился он. – На самом деле перед вами обычная калька, которую соответствующим образом обработали. Рассказывать долго, важен результат: она собирает выбросы негативной энергии и фактически создает карту местности. Видите – это ваш дом. Змея показывает, где был центр выброса.
– Это комната Петруши… – Голос у женщины дрогнул. – Он там и застрелился.
– Что ж, я проверил всё, что хотел. Ваш дом поражен, как плесенью, негативной энергией.
– Это можно исправить, Ефим Борисович?
Гройс с сомнением поцокал языком и потер лоб. Ему мешал накладной живот, он давно не выходил «в образе» и отвык таскать на себе дополнительный вес. Борода еще эта проклятая… Морда под ней потеет.
– Боюсь, мне придется задать вам много уточняющих вопросов.
– Я готова! – вскинулась Анастасия. – Хотите, мужа позову? Он в кабинете…
– У мужчин другие вибрации. Ваш супруг может всё только испортить. Я предпочитаю работать с женщинами.
– Ах, как я вас понимаю! Я всегда знала, что правильно настроенная женская энергия способствует его успехам в бизнесе. Перетекание Венеры в Марс…
– Где мы можем найти уединенное место? Ближайший час нас никто не должен беспокоить.
Хозяйка провела Гройса в комнату, выглядевшую как гостиничный номер категории люкс. Вообще весь этот дом показался ему выхолощенным, словно хозяева задались целью не оставить ни одного отпечатка личности. В будке охраны и то чувствовалось больше индивидуальности.
Хозяйка усадила его на диван, сама устроилась в кресле напротив.
– Спрашивайте, – с готовностью сказала она.
– Опишите человека, который покончил с собой. – Гройс достал блокнот.
Петр Алексеевич Селиванов. Пятьдесят пять лет. По образованию – экономист. Место работы последние четыре года: дворецкий в семействе Левашовых.
– Я предпочитала называть его батлером. Как-то современнее, нет? Хотя Петруша – он современным, конечно, не был. За это мы его и любили. Он вносил в хаос нашего бытия струю традиционных ценностей.
Она всхлипнула.
«Струя традиционных ценностей!» – записал Гройс, опасаясь, что не удержит эту блистательную формулировку в памяти. «Значит, ты для них был Петрушей? Посмотреть бы на твое лицо, Петя, когда ты услышал это обращение впервые».
– Всё это какое-то чудовищное недоразумение, – вытирая слезы, говорила хозяйка. – Он был у нас очень счастлив. И конечно, Петруша нас обожал. Заботился о нас, как о своих детях. Я только с ним смогла, наконец, полностью расслабиться.
– Что входило в его обязанности?
– Боже мой, да всё! Водители, повар, коммунальные службы, ремонт, все закупки, от продуктов до бытовой химии! Следил, чтобы техника была исправна. У меня при нем ни один винтик из шкафа не выпал. Документацией кто занимался? Петруша! Всё контролировал, абсолютно всё! Включая холодильники и спортзал. Ну что еще? Химчистка, наши машины, – это, конечно, тоже было на нем. Коля согласовывал с ним меню.
– Коля – это…
– Наш повар, кореец. Шмотки мои, разумеется, Петруша знал от и до. Он вообще-то прошел обучение в качестве горничной по ВИП-гардеробу.
Гройс искоса взглянул на женщину. Нет, ее ничего не смутило в этой фразе.
– Он все материалы, все ткани знал, – перечисляла она, – что гладить, что отпаривать, где меха хранить летом, какими средствами пользоваться… Всех наших горничных обучал. Расчеты шли через него. Зарплату выплачивал персоналу, решал, кому дать премию и в каком размере. Наш маленький смешной домовой эльф! Он даже краски для меня покупал – я художница, у меня проходили авторские выставки… – Она бросила на Гройса взгляд: произвело ли это на него впечатление. – Кристальной порядочности человек! Ни рубля не положил себе в карман. Саша, муж, его первый год проверял, а потом вообще перестал. Мы были в нем абсолютно уверены! Ах, вспомнила: единственный раз он позволил себе… знаете, оплошность.
– Какую?
– Петруша утащил у Александра Ивановича бутылку вермута. Так забавно! – Она так же легко, как до этого плакала, залилась смехом. – Он же непьющий! Но вот что-то на него нашло, представляете?
– Когда это было?
– Где-то за месяц до того, как он… Ну, вы понимаете. Саша обычно не проверяет бар, там столько всего… Он по чистой случайности обнаружил, что бутылки нет. Сначала мы подозревали Лиду. А потом спросили Петрушу, он сразу и раскололся. Не думал, что мы заметим. Просил прощения! Саша еще смеялся, что наконец-то у нас нормальный дворецкий, который ворует выпивку у хозяев.
