– Мы к Эмми. Эмили Лэндер. Я ее сестра, Бет, – произношу я.
Медбрат кивает в знак приветствия и переводит взгляд на Джори.
– А это Джори, мой друг. – Судя по всему, этого недостаточно. – На самом деле скорее часть семьи.
Нас ведут мимо безмолвных палат в длинный коридор с рядом стульев напротив помещения, похожего на кабинет. Медбрат показывает Джори, где находится ближайший кофейный автомат. Я не хочу кофе. Сажусь, но тут же вскакиваю и начинаю ходить туда-сюда. Ждем мы недолго; из кабинета к нам выходит женщина.
– Бет? Я доктор Харгривс. Как я понимаю, ваши родители в пути.
Я киваю.
– Могу я увидеть сестру?
Доктор жестом предлагает мне сесть, и я нехотя подчиняюсь, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Что-то случилось с тех пор, как они говорили с папой?
– Состояние вашей сестры совсем неважное, – тихо и сдержанно произносит она.
«Состояние неважное». Это означает, что Эмми жива. От одной этой мысли меня переполняет облегчение, несмотря на обеспокоенное выражение лица врача. «Самочувствие неважное» – так всегда говорила мама, когда мы подхватывали простуду. Теперь, когда это о моей сестре говорит настоящий врач, звучит определенно хуже.
Доктор садится рядом. За ухо у нее заткнута ручка. Я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на ее словах.
– При аварии Эмми получила черепно-мозговую травму. Когда скорая прибыла на место, ваша сестра ни на что не реагировала, дыхание было редким.
У меня вырывается всхлип, я будто наяву вижу место аварии. Джори кладет руку мне на плечо и сжимает его.
– Она говорит? Она знает, где находится? Знает, что произошло? – «Она знает, что ее муж мертв?»
Доктор качает головой:
– У вашей сестры диагностировано глубокое нарушение сознания, ее подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. Проще говоря, она в коме, хотя в случае травмы головного мозга ничего «проще» никогда не будет.
– Она умрет? – Я смотрю ей в глаза.
Мне необходим ответ, и в то же время я не хочу его знать. Знает ли доктор Харгривс, как нам важно, чтобы она вылечила Эмми? Думаю, знает, а еще у нее сотни таких семей сидели там, где сейчас сижу я, и они тоже слепо верили, что доктор спасет кого-то особенно важного для них, лежащего в этом бесцветном мрачном месте, где все пациенты чувствуют себя совсем неважно. Но все эти остальные пациенты – не моя сестра.
– Сейчас слишком рано что-либо утверждать. Состояние Эмми мы называем очень тяжелым, но стабильным. Это означает, что оно опасно для жизни, но основные показатели жизненно важных функций сейчас в норме. – Доктор Харгривс кладет ладонь мне на руку. – Я сделаю для вашей сестры все, что смогу. Пойдемте, провожу вас к ней?
Джори протягивает мне руку, и я цепляюсь за нее. На мне по-прежнему его пиджак, тот, в котором он должен был сейчас преподавать историю своему классу. Мы будто оказались в параллельной вселенной, и я больше всего на свете хочу вернуться в ту, другую, где Джори слишком занят преподаванием, чтобы отвечать на мои сообщения, а я прогуливаю работу, лежа под корнуоллским пледом папы, размышляя, что бы такого приготовить на ланч с похмелья. Какой же прекрасной была та, другая жизнь. И как глупо было с моей стороны принимать все как должное.
Мы возвращаемся в коридор с закрытыми дверьми. В дальнем конце на одной из них белая табличка, где написано: «Лэндер Эмили». Мы робко входим, и я тру глаза, вытирая слезы, иначе вообще ее не увижу. И когда наконец вижу, непроизвольно закрываю рот ладонью. Эмми в бинтах от подбородка до затылка, а светлые волосы спутались и потемнели от, как я догадываюсь, засохшей крови. Изо рта у нее торчит трубка, руки забинтованы, и от них тоже тянутся трубочки. Я наклоняюсь к сестре, взглядом спросив у доктора Харгривс разрешения. Она кивает, и я, опустившись на стул у кровати, осторожно беру ладонь Эмми в свои. Я думаю о Дуге. Он первая и единственная любовь Эмми, замечательный отец Полли и Теда, и сейчас он лежит где-то, я даже не знаю где, совсем один. Тихонько опускаю голову на краешек подушки Эмми.
– Я здесь, Эм. И Джори тоже, – говорю я.
Джори переступает с ноги на ногу, потом откашливается:
– Э-э, привет, Эмми. Как ты тут?
Она не шевелится. Аппарат рядом с кроватью негромко пикает.
– Она меня слышит? – спрашиваю я.
– Мы не знаем. – Доктор Харгривс успокаивающе поднимает ладони. – Нельзя точно сказать, в насколько глубокой коме Эмми находится в данный момент, но шанс, что она вас слышит, есть, и она скорее откликнется на знакомый голос, чем на наши.
Я киваю, не совсем представляя, что еще сказать. В коридоре слышатся голоса, и Джори выглядывает наружу.
– Твои родители здесь, – сообщает он. – И Полли с Тедом тоже.
– Хорошо, – отвечаю я. Все совсем не хорошо. Больше всего мне хочется, чтобы детям никогда не пришлось видеть свою маму вот такой.
Доктор Харгривс ведет нас в отдельную комнату с удобными креслами, куда уже проводили маму с папой. В креслах лежат подушки, посередине комнаты стоит кофейный столик с вазой с сухоцветами. В этой комнате разрушаются жизни. Не сомневаюсь, для хороших новостей подушки и цветы не нужны.
В таком маленьком помещении нас очень много. Мужской голос, который я до этого слышала при разговоре с папой, оказывается, принадлежит назначенному нам сотруднику по связям с семьей. Кивнув мне в знак приветствия, он протискивается к выходу, пообещав информировать родителей о ходе расследования. Папа раскрывает объятия, и я падаю в них. Его плечи начинают дрожать, и я обнимаю его за талию, сжимая изо всех сил. Шерстяной свитер пахнет так знакомо. Тридцать один год он прижимал меня к себе, обычно – когда я опять наломаю дров, и всегда напоминал мне, что утро вечера мудренее и все образуется.
– Ты видела ее? Она что-то сказала? – Папа отпускает меня и откашливается.
Я отвечаю, что мы пробыли у Эмми всего пару минут до их прихода и что она ни на что не реагирует. Он кивает, и еще раз, и еще, пока движения не становятся немного безумными.
Подходит мама с Тедом на руках и целует меня в лоб, а потом машет замешкавшемуся в коридоре Джори, приглашая войти. Ему явно неловко, и мама тянется погладить его по щеке. Она всегда любила Джори, с самого детства.
– Спасибо тебе, что привез Бет, – благодарит она.
Он поднимает взгляд, встречаясь с ней глазами:
– Мойра, мне так жаль…
– Я рада, что ты здесь, милый, – грустно улыбается она.
Полли стоит в уголке у окна, бледная, потрясенная, не успевшая распустить высокий хвостик после урока физкультуры, с которого ее забрали. Ей уже сказали про папу, я вижу по ее лицу. Смотрю на Теда, потом на маму, которая без слов понимает, о чем я спрашиваю, и качает головой: «Он еще не знает».
Доктор Харгривс приглашает всех сесть, хотя Полли отказывается, и начинает пересказывать то, что уже сообщила Джори и мне, но во второй раз я воспринимаю информацию лучше. Мы все очень хотим пойти к Эмми, но доктор объясняет, что по правилам отделения интенсивной терапии навещать пациентов в палате можно только по двое, так что мы решаем, что мама с папой пойдут вместе, а потом вернутся за Полли и Тедом по очереди.
– Ты согласна, солнышко? – мягко спрашивает мама у Полли. – Мы с твоим дедушкой пойдем навестим маму, а потом вернемся за тобой, хорошо?
Полли пожимает плечами и отворачивается.
Тед, за это время сумевший загнать свой игрушечный фургончик почтальона под кофейный столик, поднимает голову и сообщает:
– Мои мама с папой здесь!
Мы так и застываем на месте – все, кроме Джори, который нагибается и вытаскивает машинку.
– Ну-ка, дружок, хочешь посмотреть на машины скорой помощи? Их там много снаружи, пойдем глянем? – Он оборачивается к маме и папе: – То есть если это поможет? Я мог бы погулять с ним немного на улице, пока вы здесь, чтобы не мешать…
Все кивают. Тед крутит ручкой над головой, изображая мигалку.
– Уи-у, уи-у, уа-уа-уа! – пищит он, выходя с Джори из комнаты.
Мама с папой выходят следом за доктором Харгривс, оставив меня с Полли в комнате для плохих новостей.
Я верчу в руках подушку, не зная, как лучше заполнить тишину и что я вообще могу сказать своей племяннице. Наши отношения основываются на постоянном поддразнивании друг друга и совместном поддразнивании ее родителей. Я никогда не виделась с Полли без Эмми – я не из тех тетушек, которые водят племянниц по магазинам, или в парк, или попить горячего шоколада, и вообще меня оставляли с ней и Тедом от силы пару раз. Эмми перестала рассматривать меня на роль няни в тот вечер, когда они с Дугом рано вернулись со свидания и застали меня в компрометирующей позе с моим тогдашним парнем. Как же они разозлились! Даже хуже – они были разочарованы. Люди вообще часто разочаровываются во мне, как я погляжу.
Подхожу ближе к вставшей у окна Полли, открываю рот и снова закрываю, вместо слов осторожно гладя ее по спине. Какое-то время мы так и стоим.
– Тетя Бет, это невыносимо… – тихим срывающимся голосом наконец произносит она.
– Я знаю. – Пытаюсь подыскать нужные слова, чтобы как-то ее успокоить, но она только что узнала, что ее папа умер, а мама в коме, лежит в палате в конце коридора. Что бы я ни сказала, ей это не поможет.
Полли смотрит в пространство, и глаза у нее широко распахнуты.
– Папа должен был поехать на работу сегодня. Они никогда никуда не ездят в будни, никогда, и в этот единственный раз происходит такое.
– Не нужно так думать, – говорю я. – Мне больше всего на свете хотелось бы, чтобы в тот самый миг их не было на том самом месте, но они были, и никто из нас уже никак это не изменит.
Полли мотает головой.
– Я должна была убедить их остаться. Она умрет, да?
– Нет, – произношу я гораздо увереннее, чем чувствую на самом деле.
– Она очень плохо выглядит?
Соблазн преуменьшить степень собственного потрясения при виде Эмми велик, но Полли сама скоро ее увидит, так что, может, небольшая подготовка не помешает.
– Нет, не плохо, – осторожно начинаю я. – Просто она вся в бинтах, и потом, эти проводочки и приборы немного пугают. Не обращай внимания, просто смотри ей в лицо. Ты нужна маме, Пол. Доктор сказала, что она, возможно, слышит нас.
– А она знает? Про папу? – Полли начинает плакать, и это снова разбивает мне сердце.
– Вряд ли. Думаю, что нет.
– А вам сказали, куда они ехали? Полиция узнала? Они выяснили, как родители оказались на М5?
– Нет, – качаю головой я. – Но мы же и сами знаем. У них была назначена встреча по поводу ипотеки. Твоя бабушка считает, что они могли потом поехать в «Икею», поэтому и свернули на трассу. А магазин там не так и далеко. Бабушка теперь ужасно жалеет, что посоветовала им посвятить делу весь день. Но она ни в чем не виновата, и ты не виновата в том, что не остановила их. Вы не могли этого знать.
Полли снова и снова прокручивает произошедшее в голове, изводя себя, это видно. По дороге сюда я делала то же самое.
– Хочешь чего-нибудь? Я схожу нам за чаем или чем-нибудь еще.
Полли только качает головой.
– Ты уверена? Я все равно собиралась поискать туалет. Пойдешь со мной?
Не хочу оставлять ее одну. Но Полли снова качает головой, и я обещаю мигом вернуться.
Не успеваю выйти из реанимационного отделения, как слезы все же прорываются, крупными каплями стекают по щекам, и в этот раз я их не стираю. И не сдерживаю рыданий, хотя на меня уже поглядывают.
Из зеркала над раковиной на меня смотрит незнакомое лицо, и я вздрагиваю. Хватаю бумажное полотенце и вытираю слезы, потом поправляю выбившиеся из пучка непослушные пряди. Меня накрывает волной чистого ужаса, и теперь к нему примешивается парализующий страх, что это еще не все, что будут еще плохие новости. Я ничего не могу контролировать, потому паника только нарастает. В критической ситуации инстинкт всегда говорил мне бежать. Я беглянка, надежный член команды бегунов в ситуации «борись или беги». Но сейчас не сбежать, не исчезнуть на время, пока вновь не станет безопасно выходить. Нельзя прятаться. Я даю себе мысленный подзатыльник и как можно быстрее иду обратно в реанимационное отделение, к своей семье и нашему худшему кошмару.
Глава третья
– Ты добавила два макчикена. Ты точно хочешь два?
Мама хмурится, разглядывая экран:
– Нет, один. И я не заказывала большую картошку, они добавили ее сами!
Технологии маму неизменно озадачивают. Я мягко отодвигаю ее от экрана:
– Я сама сделаю заказ. Папе как обычно? А что будет Полли?
Я бросаю взгляд через стол. Папа сидит, ссутулившись, и пустым взглядом смотрит в толпу обедающих. Тед смотрит мультики в телефоне Джори, крепко вцепившись в свою любимую мягкую игрушку, слоненка по имени Мистер Хоботовски. Джори перехватывает мой взгляд и улыбается. Это скорее полуулыбка, притом грустная. Я печально улыбаюсь в ответ. Полли умостилась в уголке стола, уставившись в телефон. Мама передает, что она ничего не будет.
Я все равно заказываю ей гамбургер и забираю чек с номером нашего заказа, попутно захватив трубочки, салфетки и налив кетчупа в два крошечных соусника. Не очень представляю, что Тед обычно ест и пьет, но точно знаю, что картошки фри без кетчупа для него вообще не существует. Вручаю все это маме и отправляю ее к нашему столику, а сама отхожу в сторону, к кассам, в ожидании заказа. От запаха фастфуда меня мутит. Кажется таким нелепым в этот самый момент ждать заказ в «Макдональдсе». Будь здесь только мы, взрослые, или мы, взрослые, и Полли, нам бы точно не пришло в голову останавливаться на перекус, но, когда с вами малыш, выбора нет: животикам нужна еда.
Сейчас вечер пятницы, и такое ощущение, что в «Макдональдсе» сидит весь мир. Помогая маме разобраться с самостоятельным заказом через автомат, я еще как-то держалась, но теперь, стоя в очереди, я чувствую, что толпа будто смыкается вокруг меня. Я не хочу быть здесь, среди людей, смеющихся, беспечно хлюпающих молочными коктейлями. Их веселье меня оскорбляет, мне хочется закричать: «Почему вы смеетесь?! Неужели не знаете, что сегодня произошло?» Конечно, они не знают о случившемся, а даже если бы и знали, то сказали бы: «Мне так жаль, это просто чудовищно», – а потом смех и хлюпанье возобновились бы. Это же не их трагедия, верно? Не их проблема.
Мы молча заставляем себя приняться за еду, время от времени отвечая Теду, который в один присест расправляется со своим кетчупом и просит бабушку принести ему еще. Мама приносит еще три соусника, и Тед, удивленно взглянув на нее, возвращается к еде. Интересно, знает ли он, что сегодня может попросить у нас что угодно?
Полли свой бургер даже не развернула и едва прикоснулась к напитку. И, если мама с папой выглядят опустошенными, Полли вся на нервах. Не знаю, нормальная это реакция на горе и потрясение или нет. Может, нормальная. Может, она как раз и реагирует как положено. А все мы тем временем едим через силу только ради Теда, который до сих пор не знает, что его папы больше нет, и считает, что мама просто очень крепко спит. Он единственный из нас не ахнул от изумления, увидев Эмми в бинтах.
– Мамочке бо-бо! – сказал он доктору. – И она немножечко устала.
– Что будем делать? – тихо спрашиваю я. – Сегодня.
Что каждый из нас будет делать в долгосрочной перспективе, я тоже не знаю, но вряд ли это разговор для «Макдональдса».
– Думаю, Полли с Тедом останутся у нас, – отвечает мама.
– Нет. – Голос Полли звучит так решительно, что я даже подпрыгиваю.
– Нет? – переспрашивает мама.
– Я не хочу к вам, бабушка. Я хочу домой.
Я кручу в руках бумажную обертку из-под трубочки.
– Я могу остаться с ними у Эмми. Посплю на диване.
