– Боюсь, я уже слишком устал, чтобы убегать.
«Это хорошо», – сказал тот.
– Вдохновляюще.
Он поднялся из-за стола, прошёл в комнату.
Там, на стене, висела фотография, которую он давно перестал замечать. Они с Леей у какого-то белого стенда, ещё до того, как всё началось. У обоих в руках по пластиковому стаканчику с кофе, на лицах – глуповатые улыбки людей, которые верят, что конференции имеют значение.
Фотография дрогнула.
В одном слое – та же сцена, только его рядом нет: Лея стоит одна, с другим человеком, незнакомым. В другом – вообще другая женщина, с тем же стендом, а на самом стенде нет логотипа «Хронос Индастриз», только безликое название института.
Во всех версиях кто-то верит, что ещё можно всё сделать правильно.
– Ты понимаешь, – тихо сказал он, – что если я «закончУ петлю», как вы все хотите, меня как меня не останется?
«Понимаю», – без паузы ответил Хронофаг.
– И тебя – тоже, – добавил он, вдруг сообразив. – В том виде, в каком ты есть сейчас.
«В том виде, в каком я есть сейчас, быть нельзя», – спокойно сказал тот. – «Я – тоже застрял между».
Он усмехнулся одними уголками губ.
– Приятно знать, что хотя бы кто-то ещё страдает от неопределённости.
«Я не страдаю», – поправил Хронофаг. – «Я расходуюсь.
Или разрастаюсь. Это похоже».
Он сел на край кровати, чувствуя, как день – если это всё ещё был один день – наконец-то начинает тяжелеть. Не в смысле времени суток, а как гиря, подвешенная где-то внутри.
Голоса других его жизней затихли до фонового шороха. Вперед выступил один – ровный, без возраста.
Его собственный. Нынешний.
– Я не обещаю ничего, – сказал он в пустую комнату. – Но я не буду делать вид, что меня это не касается.
Слова прозвучали удивительно спокойно. Не как героическое заявление, не как приговор – как протокол: зафиксировали факт.
«Этого достаточно», – сказал Хронофаг.
– Для чего?
«Для начала», – ответил тот.
За окном город опять сменил картинку.
На секунду там проявился тот самый парк вместо башни – дети на качелях, лавочка, на которой двое спорят о чём-то очень человеческом, никак не связанном с архитектурой времени.
Потом – перечёркнутая линия, мемориальная площадь с портретом Леи.
Потом – стеклянный куб «Хронос Индастриз», сияющий, как никогда прежде.
Все три изображения мигнули, наложились.
И на этом мельтешащем фоне одна фраза, выжатая из всех голосов сразу, прозвучала особенно отчётливо:
– Это всё тянется к тебе.
Он лег, не раздеваясь.
В мире, где детство и старость живут рядом, где другие его смерти шепчут из глубины, а Хронофаг говорит почти человеческим голосом, сон стал роскошью.
Но в ту ночь – то есть в тот день, который всё ещё притворялся ночью, – он позволил себе закрыть глаза.
Не потому, что рассчитывал отдохнуть.
А потому, что знал: чем бы ни оказался его последний выбор, к нему уже идут со всех сторон – из всех миров, где он когда-то жил, умирал, отказывался и соглашался. И от того, как он встретит эти голоса, будет зависеть не только то, останется ли он собой, но и то, получит ли время наконец право на свою собственную смерть.
Глава 4. Город без стрелок
Проснулся он не от голоса и не от чужой смерти. На этот раз его разбудило тиканье.
Ровное, уверенное, как в старых фильмах. Теоретически, тиканья в его квартире быть не должно: он давно избавился от всех механических часов, которые ещё пытались делать вид, что знают, куда им крутиться.
Тиканье шло со стены.
Мартин какое-то время лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь. Раз-два-три-четыре… Чёткий ритм, без сбоев. Сердце под него даже подстроилось.
Он открыл глаза.
На стене напротив кровати висели часы. Обычные, круглые, с белым циферблатом и чёрными стрелками. Таких никогда здесь не было.
Он сел, глядя на них, как на взрывчатку.
Часы показывали 00:41.
Стрелки – обе – были на одном делении. Минуточная и часовая, сомкнувшиеся, как игла и тень.
Тиканье продолжалось.
Стрелки не двигались.
– Очень смешно, – сказал он вслух, не слишком уверенный, кому именно адресует реплику: себе, сети, городу, тому безымянному отделу, который вечно занимается оформлением аномалий.
Тиканье не отреагировало.
Он встал, подошёл к стене. Часы казались вполне материальными: рамка из дешёвого пластика, стекло, под ним – знакомое деление на двенадцать с цифрами, от которых мир так старательно отучал людей, заменяя их полосками прогресса и мягкими индикаторами «ложитесь спать».
00:41.
В первой книге его жизни – тогда ещё казалось, что она одна – он впервые увидел эту цифру на табло в квартире жертвы. Когда время вокруг уже начинало сбоить, но ещё делало вид, что просто устало. 00:41. Ночь, в которую что-то пошло не так.
Тогда стрелки тоже стояли.
Часы на стене чуть дрогнули.
На секунду ему показалось, что минутная стрелка дернулась вперёд. Но нет: звук тикания шёл, а изображение оставалось замороженным, как плохая заставка.
Он протянул руку и снял часы со стены.
На обратной стороне не было ни крепления, ни батарейки. Вообще ничего – гладкий пластик, как у дешёвой игрушки.
Тиканье при этом продолжало идти – теперь уже ниоткуда.
– Ладно, – сказал он, вздохнув. – Вариант: галлюцинации. Вариант: шутка Синхрона. Вариант: плохое утро.
«Вариант: петля решила напомнить о себе эстетически», – подсказал внутренний голос, похожий на Хроноса, но чуть ехиднее.
Он положил часы на стол.
00:41.
Телефон в кармане ожил – с опозданием, как всегда.
На экране время тоже было 00:41. В статусной строке мелькнуло: «Синхронизация временных меток приостановлена. Попробуйте позже».
– Уже пробую, – буркнул Мартин.
Календарь показывал три разных даты одновременно, календарь вообще уже давно жил собственным жизненным циклом. Но раньше хоть цифры часов менялись.
Сейчас нет.
Он сходил на кухню, включил воду, бросил растворимый кофе в кружку. Тиканье следовало за ним, как звук, который уже не привязан к источнику.
На кухне тоже были часы – встроенные в плиту, в микроволновку, на маленьком дисплее холодильника.
Все они показывали одно и то же.
00:41.
На микроволновке цифры чуть мигали, как при сбое питания. Плита выдавала поверх времени честное: «ERR».
– Опять авария в узле? – спросил он у пустого воздуха.
«Это не авария», – отозвался Хронофаг. – «Это симптом».
– Чего?
«Отсутствия направления».
– У нас его давно нет.
«Раньше его называли иначе и хотя бы делали вид», – напомнил тот.
Он допил кофе. Горячий, горький – благодарно реальный, без метафизики.
В ванной зеркальный шкафчик отразил его лицо в трёх вариантах – чуть моложе, нынешнем и на пару десятилетий старше. У каждого на запотевшем стекле тонкой полоской проступало одно и то же время.
00:41, словно кто-то писал цифры пальцем изнутри.
– Если это новая маркетинговая кампания, – сказал он в никуда, вытирая зеркало, – то у вас очень странное чувство юмора.
Надписей не стало, но ощущение того, что цифра висит в воздухе, не исчезло.
Он оделся и вышел.
На площадке, прямо напротив лифта, некогда висели большие, квадратные часы – жильцы сбрасывались на них, когда дом был новым. Сейчас циферблат был утыкан трещинами, стрелки давно сломаны.
Сегодня они стояли идеально ровно.
00:41.
Только вместо привычного тикания слышалось тонкое, нервное дребезжание – как если бы механизм пытался сдвинуть стрелки, но что-то держало их, не давая сделать ни шага.
Соседка с пятого – низенькая, в халате и с вечным платком на голове – стояла, задрав голову, и смотрела на этот немой спектакль.
– Опять сломались, – констатировала она, заметив Мартина. – Я уже два дня под них не встаю.
– А раньше вставали? – уточнил он.
– Конечно, – обиделась она. – Они всегда правильно показывали, даже когда всё остальное скакало. А теперь…
Она пожала плечами.
– Пошли, что ли, вместе с вашим этим… – она поискала слово, – Синхроном.
Слово «Синхрон» она произнесла так, будто говорила о разводе какой-то дальней родственницы: в тоне – усталое «ну да, оно есть».
– Сейчас они хоть одинаково сломаны, – заметил Мартин.
– Да толку, – буркнула она. – Везде одно и то же.
Она показала на свою дверь.
На ней, рядом с глазком, кто-то когда-то приклеил маленький электронный модуль – «бытовой помощник», который должен был напоминать о лекарствах и мусоре.
