Алинда Ивлева "Пропавший без вести"

Пропавший без вести
Алинда Ивлева

На блошином рынке Глеб покупает для оформления кафе сестры старые фото. На одном из снимков обнаруживает деда, пропавшего без вести во время ВОВ. Глеб начинает расследование…

Алинда Ивлева

Пропавший без вести

Глава 1

Барахолки Глеб не любил. Что хорошего – старые вещи домой тащить, блошиными эти развалы не случайно назвали. Антисанитария, одним словом, да и шмотки могли с трупов снять, хрен поймешь, откуда эти бомжи тащат чужие пожитки. Но сестра открыла кафе, говорит, модное – в ретро-стиле. Хотела одну из стен заведения старыми фотографиями украсить, рамки, мол, сама сделает. Винтажные. А вот снимки раздобыть поручила брату. Лёлишна знала, когда на работу опаздывал – частенько сокращал путь в автослесарку через «блошку» – аккурат напротив лаз.

Он шел зигзагообразными рядами, чертыхался и плевался на каждом шагу, не вынимая рук из карманов пуховика. Нос яростно кусал мороз, Глеб нахлобучил шапку поглубже, шарф натянул повыше. Краснолицый с оспяным лицом и ввалившимися глазами махнул медным кувшином, точь-в-точь – из пещеры с сокровищами в «Али баба и сорок разбойников». Глеб отшатнулся, и ускорил шаг. Коренастый мужичок в потертой рыжей дубленке вышел из-за прилавка – нагроможденных друг на друга пивных ящиков, пробубнил что-то сквозь шарф. Глеб не расслышал, только увидел прорывающиеся сквозь покрытую инеем шерсть клубы пара. Рука сизоносого нырнула за пазуху и выудила медаль, Глеб глянул – крест на ленточке. Но почему-то свело челюсть, будто пропустил удар. Глаза вниз, поспешил дальше. До конца рядов оставалось метров сто. Он уже решил, что скажет Лёлику – идея провальная, ничего не нашел. Завидев лаз, – округлую дыру в рабице, поднял воротник повыше, вытащил заледеневшие руки из карманов, постучал ими, подышал в сжатые кулаки, разогретыми пальцами потер уши. Настроение улучшилось, еще шагов десять и вырвусь из этого клоповника. И тут взгляд упал на бабку. Она выбивалась из основного контингента «менеджеров по продажам» – сухопарая, какая-то вся высушенная, словно яблочная долька для компота, в тридцатиградусный мороз – на голове цигейковая чалма с вуалью и драповое пальто, бурый лисий воротник она придерживала руками в велюровых перчатках, залысины на пальцах были видны издалека. Она переминалась с ноги на ногу, уставившись на газетку. Глеб посмотрел туда, куда не отрываясь смотрела задрипанная интеллигентка. На пожелтевшем листе прессы прошлых лет расползлась обувная коробка, из нее торчала стопочка старых снимков. Глебу до боли в желудке стало жаль бабку. Он достал из внутреннего кармана портмоне, вытянул единственную купюру, другого номинала наличкой и не было. Протянул блошиной «графине». Она не взяла. Схватил коробку, не глядя переложил перевязанный бечевкой сверток и стопку фотографий в карман, отдал картонку. Бабулины губы, синие, как у чау-чау, дрожали.

Она отпустила меховой воротник, приняла пустую коробку, заглянула парню в ясные зеленые глаза, потом в коробку. Пятитысячная купюра свернулась от мороза. Удивленный ее взгляд застыл на сморщенном лице. Слезы лились и тут же впитывались в дряблую кожу. Глеб ничего не сказал, лишь кивнул и поспешил на работу.

***

Уже дома он разложил выцветшие, но хорошо сохранившиеся фотографии на столе под навесной лампой. Семейные фотографии. Судя по одежде 50-60-х годов. Застолье. Улыбающиеся лица, скромные блюда, никаких салатов, как нынче принято. Бутерброды, картофель на широком блюде, помидоры, видать, маринованные. Не шиковали. Дети возле уличной елки с бумажной мишурой, мальчик и девочка, бедненько одеты: шубки, шапки, словно плавательные в облипку, натянуты на глаза. Валенки с калошами, шеи перетянуты шарфами. Да уж, житуха была… Глеб отложил снимки, взял следующий – красивая женщина в профиль, воротник на платье кружевной, высокий начес, как у Дорониной в маминых любимых фильмах. Красивая. Никакой косметики, подтяжек. Эх-х. Поставил перед собой, прислонив к стене. Остальные фотографии были явно довоенные, мужчины, женщины в каких-то спортивных светлых кофтах на завязках, сосредоточенные лица, серьезные волевые взгляды. На лице женщины с короткой стрижкой задержал взгляд. Кого-то она поминала. Может, артистка…? О-о, да это она же, незнакомка, только гораздо моложе. Глеб рядом с предыдущим снимком прислонил и этот. Точно, она! Сердце его почему-то затрепетало, охватил азарт, он почувствовал себя исследователем накануне важного открытия, даже ладони вспотели. Глеб надорвал бечевку на стопке снимков и бумаг, которая мгновенно рассыпалась в труху. Достав верхнюю фотографию, он чуть не свалился с табуретки. На него смотрел… Дед. В военной форме без погон. Значит, снимался до 1943-го. Глаза слишком выразительные, будто подкрашены. Ретушь и тогда была? Перевернул, карандашная надпись: «Катюше от Дементия. Навсегда ваш». Дед Дема тут чуть старше, чем на тех, что хранились у бабушки. Он пропал без вести в 1941-м, с ее слов. В самом начале войны. Бабушка всю жизнь его ждала, замуж больше не вышла. Родила дочь Веру, мать Глеба, и верила – супруг вернется, слепо верила и твердила. Что найдется, если не он, то весточка о нем дойдет до нее. Не дойдет, бабКатя. Жаль, жизнь твоя была не сахарная, но благодаря своей вере, может, и прожила долго. Год уже прошел. Но откуда у этой старухи дедово фото? Глеб твердо решил, завтра с утра он снова пойдет через «блошку». Лелишна подождет с дизайном, пока он все не выяснит.

Глава 2

Глеб проснулся раньше будильника. Выскочил из дома, не умывшись и не позавтракав. Только на улице, когда ветер хлестнул по лицу, пожалел, что не взял шапку. Вспомнил Лелишны слова: «После тридцати, если не женишься, сразу превратишься в старпёра, и начнешь покупать вещи с капюшоном». Уже далеко за тридцать, именно сейчас он сильно пожалел, сам не знал о чем больше – что холостяк, или что пуховик рассчитан на минус пятнадцать.

Глеб прыгнул в подошедший трамвай, проехал две остановки, и словно сайгак, спасающийся от стаи волков, понёсся к «блохе». Завсегдатаи уже выстроились нестройными рядами, его попыталось остановить при входе то же чучело с медным кувшином. Тут и там зазывали продрогшие маргиналы. Мужичонка в ватнике с гармошечным лбом как у шарпея размахивал над головой патефоном. Глеб притормозил, мало ли что у местного контингента в башке. Двинулся медленно, всматриваясь в лица, вдруг «графиня», передислоцировалась в другое место. Холод встал дыбом и перехватывал дыхание, но на удивление, Глеб не замерз. Рядом прижался, почти вплотную, здоровяк с бульдожьей челюстью, и речитативом пробурчал:

– Иконы, картины, медали, форма, что интересует? Иконы, картины, медали, ордена, финки, что ищете? Глеб хотел послать. Юркнул взглядом по рыночному муравейнику в поисках бабки в чалме. Не хотя приостановился и спросил:

– Бабка в пальто, у нее еще такие бархатные зеленые перчатки затертые, и чалма с сеткой. Как ее, черт, забыл.

– Удочки продает? – «бульдог», казалось, еще больше выдвинул вперед нижнюю челюсть. – Так это Кочерга, она сегодня не придет.

– Нее-ет, на башке у нее крендель и фата такая, чёрная, забыл, как называется.

– Свадебные – это у нас Ирка, ну ты обижаешь, она не старая, выглядит хреново, согласен. Пойдём, отведу. – Здоровяк едва коснулся локтя Глеба, направляя его влево.

– Не, друг, спасибо, я сам. Помню, вчера она стояла в самом конце. – он махнул рукой в сторону лаза. – И это точно бабка. И кроме фоток в коробке никаких свадебных вещей не было.

Мужик задумался, почесал массивный подбородок пятерней-лопатой.

– Аа-а, эта что ли, Жертва Революции?

– Кто-о?

– Да тощая вобла с вуалью. Чёрной такой. Она?

– Во-во. Точняк. Вуаль. Сориентируй, друг, где ее найти?

– Так не пришла она.

– Может, завтра будет? А как найти ее?

– Ну этого я тебе не скажу, а че случилось, чтоб мы в курсе были, нам проблемные не нужны.

–Да, фотки у нее вчера купил, а на одной из них дед, без вести пропавший. Вот…

– Слушай, раз такое дело… кто-то из наших помогал ее барахло сюда как-то припереть. Щас, обожди.

Спустя минут пятнадцать, когда Глеб уже поглядывал на часы и напарник написал три смс, интересуясь, где он, прикандыбал Шизоид. Так представил худого с выпученными стеклянными глазами подошедшего патлатого в длинном женском пуховике. Шизоид протянул руку для приветствия, но Глеб побрезговал. Все эти рыночные церемонии ему были без надобности.

– Я поинтересовался уже, между делом, Шиз не помнит, говорит, пешком минут десять, тут по правую руку через железяку старые дома. Там она живет. Одни коммуналки там. Думаю, если походить, поспрашивать, кто-нибудь да знает нашу Жертву Революции, – Бульдог ухмыльнулся, оголив нижнюю выпирающую беззубую челюсть. Глеб попрощался и твердо решил заканчивать якшаться с блошиными менеджерами.

Глава 3

До весны он иногда срезал дорогу через барахолку, пробегая мимо рядов и опустив взгляд. Жертву Революции он больше так и не увидел. А потом поисковый азарт сдулся как гелиевый шарик, забытый после торжества. Фотографии перекочевали на стену кафе в винтажные рамки. Дед взирал на гостей при входе строгим уставшим взглядом. А ходить по домам в поисках бабки он не захотел. Блошки хватило с ее обитателями. Значит, не судьба, дед Дема. Покойся с миром!

В мае, накануне дня рождения сына подруги Лелишна зашла издалека. Глеб знал историю Лены, сестра дружит с ней со школы. Тему разговора предполагал, но расстраивать ее не стал своими умозаключениями. Ее жизнь, ее правила.

– Глеб, поможешь? Лена хочет день рождения сыну организовать. А денег нет. Я предложила у нас провести. И ничего не говори, что не фиг было в дочки-матери играть. Тяжелое положение, я хочу хоть что-то сделать приятное.

– Видишь, ничего не говорю, да, дед Дема! – Глеб поднял чашку с эспрессо вверх, будто говорил тост.

Кафе в субботу днем всегда пустовало. Леля, для подчиненных, Ольга Николаевна, присела рядом с братом за пошатнувшийся столик.

– Да понял-понял, сделаю. Не смотри так. Глазюки у тебя точно в дедулю, дыру просверлят, командирша, – Глеб заглянул под столешницу и оценил объем работ, расшатав пюпитр еще раз. Лелишна на старый лад называла все предметы заведения и хихикала, напоминая, мол, кафе в ретро-стиле. Капучино из ее кружки выплеснулось и расползлось по белоснежной кружевной салфетке.

– Ладно, пойду, вечером в баню.

– Но я недоговорила. Давно хотела, самое время. Нужно бы в рекламу вложиться. Кредит не хочу, ты знаешь. А вчера…

– Слушай, я бы помог, но ты же понимаешь, только тачку выкупил… – Леля не дала договорить, встала, подошла к стене с фотографиями чужих людей с неизвестными судьбами. Провела рукой по фотографии деда, постучала пальцами по стене. Медленно повернулась.

Глеб заметил, как на щеках появились ямочки, он знал, – нервничает, прикусывает слизистую изнутри. Ничего скрывать не умеет.

– В общем, вчера позвонили соседи по бабушкиной даче. Приходили с проверкой из администрации, оштрафовать хотят, за участком типа никто не следит, зарос. И… Короче говоря, они готовы купить.

Глеб чуть не поперхнулся. Назвать дачей бабулин дом у него язык бы не повернулся. Да и не был там давно, с тех пор как хозяйка родового поместья слегла, маме на плечи легли тяготы забот. Глеба не коснулось все это: памперсы, дурной нрав, истерика, каждое утро знакомство, запах экскрементов, размазанных по стене. Он был благодарен маме, потом сестре, которая после ее смерти дохаживала бабу Катю. И никто из женщин не упрекнул единственного мужчину в семье в равнодушии. Берегли. Он лишь изредка привозил лекарства, продукты. Кто-то из подруг баб Кати, Царствие Небесное, предрекал, что с ее характером всех переживет. Дочь она пережила. Ненадолго. О чем речь, конечно, продадим. Придется ехать, какие-то вещи, может, вывезти.

– Хорошо, Лелишна. Продадим. Но если ты хоть копейку отстегнешь своей Лене…Смотри у меня. Это на дело.

– Вот у тебя нет своих детей, тебе не понять! – не сдержалась Леля, мотнула крашеной каштановой гривой, подошла к холодильнику у барной стойки. Взяла бутылку ледяной воды и отпила жадно половину.

Выдохнула и пока брат не нашел оправдания своему холостяцкому эгоистичному образу жизни, продолжила: – Если бы я не смогла иметь детей, я бы тоже, как Лена, взяла ребенка из детского дома. Сделать хотя бы одного ребенка счастливым…

– Ходит, побирается, ноет, сама себя пусть сделает счастливой для начала. Никогда. Слышишь, никогда она не полюбит как своего чужого. Все это разговоры в пользу бедных и лицемерие. Я и не женюсь поэтому. С детьми бабу не хо-чу! Закончим разговор, – Глеб встал, в этот раз опрокинув свою кружку, и кофейная гуща расползлась по блюдцу пятнистой дорожкой.

– К долгой дороге и скоро узнаешь тайну…

– Все-ё, понеслось, только не это… – Глеб сдернул джинсовую куртку со спинки стула и выскочил из кафе. Тревожно звякнули колокольчики над дверью. Хмуро смотрел вслед внуку дед Дементий.