– Керстин, – потряс я ее за плечо. – Подъем. Пора двигать.
Она сразу открыла глаза, словно и не спала.
– Как он? – спросил я.
– Хуже, – обреченно проговорила она, и вдруг в ее голосе появилась решимость: – Нужно сейчас же плыть в «Калигайахан».
Я еще раз выглянул в иллюминатор – обзор был так себе, но, похоже, удача нам благоволила: щелкуны поняли, что не дождутся, и ушли в джунгли. С другой стороны катера их тоже не наблюдалось.
– Самое время выдвигаться, – сказал я Керстин. – Фонарь не включайте, соберите продукты, я схожу на разведку, посмотрю, не затаились ли они.
Это было бы плохо, очень плохо. Нам пришлось бы и отбиваться, и защищать беспомощного Дитриха. А учитывая, что среди них есть многоуровневые, скорее всего, твари загнали бы нас обратно.
Осторожно-осторожно, стараясь не нарушить предрассветную тишину скрипом петель, я распахнул дверцу и просочился наружу. Согнувшись в три погибели, огляделся: чисто! Выпрямился в полный рост, еще раз огляделся. Повезло!
Вернувшись в каюту, я чуть не выскочил назад: там стоял сладковато-приторный запах разложения, терпеть его было невозможно. Похоже, у Дитриха началась гангрена. Неплохо бы зафиксировать его ногу шиной, но на это не было времени: зомби могли вернуться в любой момент.
Мы с трудом выволокли Дитриха из катера. Он едва стоял на ногах, стонал что-то по-немецки. Я думал, бредит, оказалось, нет.
– Он спрашивает, что происходит, – перевела его бормотание Керстин.
– Скажите, плывем за помощью. Потерпите немного.
Лодки напоминали каноэ, только та, на которой я приплыл, была привычной, большой, но с более острым и чуть загнутым носом. Керстин, вооруженная клюшкой для гольфа, которую использовала как оружие, караулила Дитриха, тревожно поглядывая в лес. Я уперся в лодку, двумя рывками подтолкнул ее к воде, и мы уложили туда немца, закинув пожитки и остатки консервов. Крош, как всегда, был рядом, его глаза светились отраженным лунным светом.
– Иди сюда, мелкий, – позвал я, и он запрыгнул в лодку.
Только сейчас я ощутил, до чего же грязный. Повел лодку, будучи по пояс в воде, стянул футболку, потер кожу, покрытую кровавой коркой. Какое же блаженство! Так бы и сидел в воде, но времени нет. Потерев свежий шрам на животе, я оттолкнул лодку, перевалился через борт и взялся за весла. Руки ныли, но выбора не было.
– Знаете, куда плыть? – спросила Керстин, поправляя подушку под головой мужа.
– Примерно. Будем держаться метрах в пятидесяти от берега – достаточно далеко от зомби… и плохих людей, но не теряя ориентиров.
Я начал грести, стараясь как можно тише вынимать и опускать весла, хотя понимал, что всплесков не слышно, потому что и ночью в джунглях кипела жизнь.
Ночь, бриз, темная вода блестит в лунном свете. В другое время – романтика, сейчас – выживание.
Дитрих то замолкал, то снова начинал стонать, бормотать что-то. Керстин успокаивала его, вытирала пот со лба, перебирала волосы.
– Он бредит, – тихо сказала она. – Говорит о доме, о Мюнхене.
– Вернетесь, если захотите, – ответил я, налегая на весла. – С мужем-то пилотом.
– Сорок лет он летал, – гордо сказала Керстин.
Через полчаса гребли мои плечи горели огнем, а на ладонях вздулись волдыри. Спасибо «Живучести» – раны заживали на глазах, но все равно было больно. Отпустив весла, я подул на ладони, дал немного поработать регенерации, но, когда Керстин предложила поменяться местами, устыдился, продолжил грести, подумав: «Трое в лодке, не считая котенка».
Близился рассвет. Небо стремительно светлело, словно кто-то подкручивал кнопку яркости.
Заметив движение под водой, я присмотрелся и выругался:
– Ну песец! Картина Репина, мать вашу!
Вода тут была чистая, прозрачная, и я отчетливо видел, как по дну ползли… бездушные! Двигались рывками, тянулись к лодке. Жуткое зрелище. Те, которые погнались вчера за мной? Вряд ли, им же дышать нужно. Эти, скорее всего, другие. Эволюционирующие. Глядишь, скоро жабры отрастят.
– Видите это? – прошептала Керстин, перегнувшись через борт.
– Вижу. Просто… ползают.
– О майн гот! – Она отпрянула. – Значит, и в воде небезопасно?
– Они не плавают… пока. Но нырять я бы не стал, Керстин.
Один подводный зомби заметил лодку и рванулся вверх, но снова опустился, не сумев преодолеть толщу воды.
Крош застыл на бортике лодки, уставившись в воду, и тихо утробно рычал.
– Спокойно, мелкий, – сказал я, почесав его за ухом. – Они до нас не дотянутся.
Когда первые лучи солнца окрасили небо, впереди показался силуэт огромного здания. «Калигайахан», судя по всему. Отель возвышался над берегом белоснежной буквой U – два двадцатиэтажных крыла. По всей его территории от пляжа до теннисных кортов толпились бездушные.
Я погреб быстрее. Отражая зарево на горизонте, панорамные окна стали вспыхивать светом: сперва верхние этажи, потом ниже, ниже, и вот над гладью воды показался краешек солнца.
Дитрих не подавал признаков жизни, и Керстин заметалась по лодке, не зная, что делать, и причитая. Утомленная бессонной ночью и бессилием, она порывалась то ли прыгнуть в воду и плыть за лекарством, то ли тащить на себе Дитриха. Я отлично ее понимал: в такие моменты нужно делать хоть что-то, промедление мучительно.
Дитрих вдруг поднял руку и что-то прошептал, не открывая глаз. Жена склонилась над ним, воскликнув что-то громко на немецком.
– Тихо! – велел я и указал на западное крыло отеля. – Видите, из-за тех зарослей и плотных кустов зомби не могут попасть внутрь. Заплывем сбоку и найдем служебный вход.
Мы причалили к маленькому пирсу для персонала. Ни одного зомби рядом не обнаружилось.
– Керстин, оставайтесь с Дитрихом в лодке, – распорядился я. – Проверю, безопасно ли там, и вернусь.
– Нет, – отрезала она. – Идем вместе. Мужа не брошу и вас одного не отпущу. Вдруг не вернетесь?
Она права – разделяться глупо. Но тащить на себе немца…
– Ладно, но только если он может двигаться. И двигаться быстро.
Мы помогли Дитриху выбраться. Он был совсем плох – движения раскоординированы, лицо горит, здоровье упало ниже 15 %.
– Держись, старина, – подбодрил его я. – Скоро найдем лекарство.
Мы обхватили его за талию с двух сторон, руки Дитриха положили себе на плечи и побежали к торцу здания, где, по идее, находилась нужная дверь. Немец висел мертвым грузом и лишь иногда отталкивался от земли, слегка облегчая нам задачу.
Служебный вход оказался запертым, но замок – ерунда. Я вскрыл его тесаком Юлии в два счета и только потом подумал, что надо бы запереться, чтобы следом не хлынули бездушные.
Дверь открывалась внутрь, и, положив Дитриха на пол, мы минут пять баррикадировали вход тумбами и банкетками, которые взяли тут же, в коридоре.
– Осторожнее… инфекции, – вдруг отчетливо произнес Дитрих. Бредил?
– Что?
– Инфекции. Их укусы… заразны. Я видел… как умирали люди… после укусов.
– Это другое, – объяснил я. – Бездушные не заражают. У тебя ожог от кислоты.
Только закончив баррикадироваться, я замер и прислушался. Тихо. Это был обычный служебный коридор: голые стены, линолеум, белые двери с двух сторон.
Удивительный контраст между пятизвездочной роскошью и серой скромностью помещений, где базировался персонал.
– Лампы! – Керстин удивленно указала наверх, на люминесцентные лампы, все они светились.
– Вероятно, работают от солнечных батарей, – предположил я, огляделся и сделал вывод: – Чисто. Заходим.
В коридоре пахло затхлостью и… хлоркой? Странно для заброшенного отеля. Впрочем, странностей сейчас в мире столько, что уже непонятно, что нормально, а что нет…
– Куда теперь? – спросила Керстин.
– Ищем медпункт. Он точно не в помещении для персонала, а скорее всего, на первом этаже, но в каком крыле?
Мы двинулись по коридору, поддерживая Дитриха с обеих сторон. Задрав хвост, Крош бежал впереди, как разведчик.
– Тут слишком чисто, да? – заметила Керстин. – Ни мусора, ни следов крови.
– Может, уборщики работают, – невесело пошутил я.
– Или здесь кто-то живет, – прошептала немка. – Выбили зомби и закрылись. Хорошо, что мы заперли дверь.
– Как бы нас не выбили, – сказал я, беспрестанно оглядываясь. – Есть тут одна бандитская группировка, так у них натуральное рабство. Старшие качаются, остальные служат. Это они меня чуть не убили.
– Какой ужас! – возмутилась Керстин, перехватывая Дитриха поудобнее. – Но почему они это делают? Почему, когда надо быть вместе и помогать друг другу?
– У меня было кое-что ценное, с чем я не хотел расставаться, – почти не солгал я. – Так что, даже если встретим выживших, радоваться рано.
Из помещения для персонала мы вышли на первый этаж правого крыла в длинный коридор. Тут все было лакшери: пол под мрамор, картины на стенах, дорогие двери в номерах, светящиеся точки в потолке, похожие на звезды.
В лаундж-зоне обнаружились следы борьбы: пожухшая пальма в разбитом горшке перевернута, земля рассыпана по белому ковру под медвежью шкуру, белый кожаный диван подран и заляпан кровью, стеклянный столик разбит и по полу разбросаны ракушки, кораллы и прочие элементы декора.
Крош вдруг зашипел. Я замер, прислушиваясь. Из-за ближайших дверей доносилось шарканье, стук и знакомое «Уэ-э, уэ-э». По всей вероятности, там были бездушные.
Интересно, могут ли они издохнуть от голода?
– Идем тихо, – прошептал я и повторил, когда Дитрих невольно застонал: – Очень тихо!
Но Керстин все равно ахнула, увидев следующий номер через приоткрытую дверь. Пол там был весь в крови, и лицом вниз лежал чей-то облепленный мухами труп. Он уже разложился, тянуло падалью.
– Это… это… номер Ингрид! – испуганно пробормотала Керстин. – Мы с ней вместе сюда летели.
– Не думайте сейчас об этом, – оборвал ее я. – Сосредоточьтесь на Дитрихе.
Наконец мы добрались до холла с панорамными окнами. Роскошь, но заброшенная: окна заколочены, завалены креслами-шкафами-диванами так, что свет еле пробивается. Похоже, кто-то пытался забаррикадироваться…
– Однозначно, тут есть выжившие, – констатировал факт я.
Стоило пересечь холл и добраться до коридора, ведущего к восточному крылу, как мы уткнулись в баррикаду! Настоящую, из мебели, металла и колючей проволоки. И за ней кто-то был.
– Стоять! – раздался властный голос. Говорили по-английски, но, кажется, с французским акцентом. – Кто такие?
В просвете между нагромождениями мелькнуло дуло дробовика, а потом лицо немолодого чернокожего мужчины.
Анри Ренар, 49 лет
Активная одушевленная оболочка: 100 %.
Ничего себе! Человек с ружьем – и не претендент? Как такое может быть? Я поднял руку и спокойно ответил:
– Мы живые. У нас раненый, ему срочно нужна помощь.
– Сколько вас?
– Трое. И котенок, – сказал я, кивнув на Кроша.
Котенок выступил вперед, словно понимая, что речь идет о нем, но мужик его проигнорировал. Всмотрелся в нас, особенно в Дитриха, напрягся, спросил:
– Что с ним?
– Ожог бедра от кислотного плевка зомби. Проело глубоко, началось заражение. Нужны антибиотики.
– Кислотный плевок? – недоуменно пробормотал он. – Мертвецы теперь и на такое способны?
– Вроде того, мы называем их тошноплюями, – сказал я, переводя на английский название зомби дословно.
– Эй, чувак! – крикнул он кому-то. – Позови доктора Рихтера! Срочно!
Потом снова обратился к нам:
– Оружие есть?
Я показал тесак.
– Только это.
– Положи на пол и отойди. И вообще все выкладывайте.
