Хозяйка Красного кладбища
Дарья Гущина
У старшего смотрителя кладбища всегда полно дел.
Обитатели Чудесных островов перенасыщаются силой и не могут по-настоящему умереть – душа остаётся привязанной к мёртвому телу. Иногда на годы, а иногда на столетия. И поди-ка, убеди их захорониться. Отходной стол сделай и склеп сотвори. В сон, забирающий излишки силы, уложи. Да смотри, чтобы не просыпались и не сбегали. А ещё Управа бумагами заваливает. Осень засыпает листвой по маковку. Кто-то порчу на кладбище насылает. И древние староспящие норовят пробудиться.
Но не это самое страшное. А то, что на Красном кладбище почему-то никто не хочет работать. А тех, кого оно притягивает, кто-то убивает. Кто? Зачем? И что неизвестному нужно на моём кладбище?
Дарья Гущина
Хозяйка Красного кладбища
Пролог
…Он спал уже не один десяток лет. Засыпал на отходном земляном столе, просыпался от толчков силы, видел сияющие алым – по-прежнему, как в самом начале ритуала, знаки, – снова засыпал, снова просыпался. Снова, снова, снова… Цеплялся за осколки памяти – имя, лица родных, работа, сила – и вспоминал себя. Удерживался от падения в бездну. Уговаривал себя потерпеть ещё чуть-чуть – вот завтра, вот послезавтра, он наверняка умрёт. Отчалит в долгожданное Небытие.
Верить – удивительным образом получалось. Умереть – тоже удивительным образом пока нет. Когда же сила-то в нём наконец кончится?.. Он же нарочно последние лет двадцать жил на материке, подальше от питающих силой островов, и очень – очень! – много работал…
Когда из-за резкой вспышки силы, случившейся сотни лет назад, Северный материк раскололся на четыре крупных части, вокруг них возникло то, что после люди назвали Чудесными островами. Вокруг каждой новой земли – несколько цепочек островов, полных силы. Мощной. Чудесной. На материках люди остались без неё – почти, а вот на островах купались в силе. Пили её, как воду. И пропитывались так, что после смерти не могли умереть. Сила не отпускала. Привязывала душу к мёртвому телу. Держала. Мучила.
Умирать тем, кто много работал с силой, получалось лишь на Сонных островах – и то не сразу. Десятки – или уже сотни? – лет прошли, а знаки всё вытягивали из него остаточную силу, вытягивали, вытягивали… И по-прежнему были яркими, тёплыми. Как всегда, когда усердно работали. Как всегда, когда им предстояло выпить очень много силы.
Он сел и огляделся. Тёмный склеп, мерцающий красными знаками круглый отходной стол, багряные факелы и нити корней на стенах. А его зовут… А как его зовут? Это обязательно надо вспомнить. Нельзя забывать. Нельзя превращаться в безумное чудовище без памяти. Нельзя…
Вещен.
Да, так он звался живым. В деда пошёл – как в деда и назвали: Вещен Сух. И всю жизнь он прожил и проработал на Ремесленных островах – в единственном месте, где создавали амулеты, которые работали на материках. Все чудеса островов принадлежали лишь им – увези на материк живую книгу с Грифельных островов или убивающую землю с Сонных, или камни силы с Горных, и на материке обнаружишь, что привёз просто книгу. Просто землю. Или просто камень. Без чудес. А они, ремесленники, научились вшивать в амулеты капли силы. И люди, их принявшие, становились чудесниками. Которые творили чудеса небольшие, зато везде. Да, островные были сильнее, но могли творить лишь у себя дома, лишь питаясь от родной земли.
Нельзя это забывать, строго напомнил он себе, укладываясь на отходной стол. Историю. Себя. Родных – дедов, родителей, жену, дочь. И если ему опять не повезёт, то он, Вещен, хотя бы не проснётся чудовищем.
Хотя бы.
Глава 1
Тиха кладбищенская ночь, но посох может пригодиться…
Я набросила на плечи длинную тёмную куртку, собрала волосы в куцый хвостик и взялась за родовой посох – древний-древний, созданный из праха предков-смотрителей и ужасающе уродливый: длинный, толстый, красно-серый, пористый, напоминающий свечной огарок. И столь же, правда, ужасающе сильный. Я до сих пор изучала все скрытые в нём чудеса и очень надеялась, что мне они не пригодятся. И вообще обо всех я никогда не узнаю.
На крыльце я нарочно громко и предупреждающе хлопнула дверью – и сразу же услышала ответные суматошные хлопки. Конечно, как же с соседями по склепам языки-то не почесать на сон грядущий… Плохо им, моим отходящим подопечным, при мне спится. Дед-то посильнее был – на годы даже самых беспокойных и шебутных укладывал. Мне пока ни опыта не достаёт, ни силы: в лучшем случае на месяц спокойные засыпают. А беспокойных нет-нет да приходится посохом гонять. Дед, отходя в Небытие, наказал держать всех в кулаке – даже тех, кто в три-четыре раза меня старше. Ибо.
Старший смотритель на кладбище может быть только один. И он по должности старше всех, даже если ему, то есть ей (мне), слегка за тридцать.
На дереве вопросительно засвиристел Алояр, или, как мы его называли, Ярь – мой неизменный помощник, мелкая красно-рыжая птичка со смешным хохолком и хвостом из длинных вьющихся перьев.
– Давай, разгоняй последних, – кивнула я, закидывая на плечо посох. И с иронией добавила: – Не то, скажи, я приду.
Ярь предсказуемо захихикал. Я – не дед, меня здесь не боялись. Но, хвала праху, делали вид, что уважали – должность. А может, всё-таки и меня немного.
Птица вспорхнула с ветки, засияла и увеличилась до размеров крупного хищника. Хлопнула мощными крыльями, предупредительно свистнула и рванула на облёт. А вот Яря и уважали, и побаивались. Дед говорил, это осколки душ наших предков – первых смотрителей – остались в столь безобидном обличье. Помогать да приглядывать.
Я украдкой подтянула штаны, поправила тяжёлый посох и зорко осмотрела свои владения. От крыльца убегала старая каменная тропа, вдоль которой шумели на солёном морском ветру неряшливые багряные кусты. Шагов через двадцать тропа разветвлялась и ныряла под сень старых деревьев – к многочисленным склепам, похожим на половинки ракушек-жемчужниц. Видимая часть склепа – увитый плющом навес со скамейкой и дверью. Невидимая – подземные комнатки с отходными столами, связанные сетью древних коридоров.
– Что там, Ярь? – негромко спросила я, услышав далёкий свист помощника. – Все на месте? А наши беспокойники? Тоже? Все трое? Тогда иду обновлять сонные знаки. А ты покружи вдоль границ. Сам знаешь, ближе к ночи к нам любят сползаться беспризорные покойники.
Ярь пронзительно свистнул. Я спустилась по ступенькам и неспешно побрела к святилищу Небытия.
Пятое кладбище, иначе называемое Красным, зрелой осенью и на закате выглядело совсем уж неприлично красным. К красновато-серой земле и пористым багровым камням, которыми мостили тропы, добавлялись багряно-красно-рыже-жёлтые осенние листья, поздние пунцовые и тёмно-рыжие цветы, поблёкшая коричневая трава и вездесущий издевательски красный плющ. Вечером это великолепие дополняли низкое небо в багрово-рыжих облаках (или, как сейчас, полосах), красноватая туманная дымка и пятна закатного солнца.
Словно в крови всё, думалось мне порой. Хотя со времён Разлома, в котором винили людскую жадность и желание забрать из земли побольше силы, крови на этом кладбище не было уже лет пятнадцать. То есть с тех пор, как я выросла и перестала по нему носиться, разбивая нос о склепы и обдирая коленки с локтями о дорожки.
Мы, кстати, потомственные смотрители, тоже вписывались в обстановку родного острова: исстари, из поколения в поколение, дети в моей семье рождались с красными волосами – от багряного до тёмно-рыжего. Я пошла в прабабку – красно-рыжая, с красными искрами в ореховых глазах и веснушчатая.
А прабабка доросла силой не только до смотрителя – до целой хозяйки кладбища. Как объяснял дед, сначала ты младший – и едва поднимаешь родовой посох, потом средний – и уже можешь его с полдня потаскать, потом старший – и посох становится почти лёгким. А хозяин его веса вообще не ощущает. Я успела дорасти до среднего и получить соответствующий силе посох, когда дед внезапно решил отчалить в Небытие, передав мне как единственной наследнице родовой.
Врал дед про полдня. Нагло. Меня едва хватало на пару часов непрерывной работы. А к вечеру посох, эта жуткая тварь, после простейшей уборки становился совершенно неподъёмным. К сожалению. Осенью дел через край. А старым я пользоваться уже не могла – к смотрителю можно привязать лишь один посох. И родовой без присмотра и подпитки оставлять нельзя. Но ему моей силы не хватало, и когда она кончалась, мы с посохом «расходились» отдыхать друг от друга: он – в угол коридора, я – работать с землёй, чтобы снова наполниться.
Хорошо, до святилища рукой подать – смотрители всегда жили в центре острова и кладбища.
Под ногами шуршали палые листья. Тропа виляла вдоль деревьев – у покрытых багровым мхом корней уже заклубилась вечерняя дымка. Вдали журчали фонтаны и глухо шелестело море. В ветвях шебуршали, попискивая, мелкие пичуги. Между деревьями мелькали ракушки-склепы, и сразу над двумя я заметила искристый дымок. Отошли в Небытие подопечные. Надобно прах собрать, склепы почистить и опустить на глубину, дела закрыть, в Управу и родным написать…
Завтра. Сегодня – сонные знаки. Больно много дверей нынче хлопало.
Святилище – круглая, как отходной стол, поляна, испещрённая десятками знаков, и почти все сияли ярко, ало, свежо. И все искрили, направляя сонную силу земли в занятые склепы. А посреди поляны возвышался опутанный плющом огрызок древней стены – прах знает чего. Даже дед не понял. Остаток доразломной постройки, именуемый «гнездом», поднимался выше кладбищенской стены, и с него весь остров виден как на ладони. Поэтому его и сохранили.
Первым делом я забралась в «гнездо». Прочертила на земле длинную широкую полосу, шепча наговор «моста», и когда из полосы забил красный свет, шагнула в него, чтобы выйти уже наверху – на широком, бугристом и поросшем травой каменном карнизе. И, присев, придирчиво изучить знаки.
Ничего не понимаю…
– Ярь, ты скольких по склепам разогнал? – спросила я у посоха.
Далёкий свист сообщил: «Пятнадцать. И ещё с десяток тихих упокойных точно не спит, но по своей привычке не высовывается».
– А знаки полны силы, – я нахмурилась. – Всего пять нужно пополнить, и то лишь на треть. Я как услышала, сколько народу разбегается, подумала, знаков десять точно погасло. А они все рабочие. И тот месяц, на который меня обычно хватает, ещё не кончился. Прошли седмицы две.
«Многовато неспящих, – согласился Ярь, и в закатном небе над тёмным морем мелькнула алая вспышка. – Но так бывает, когда несколько беспокойников не могут уснуть, а надо. В них слишком много силы, слишком много сопротивления смерти и сну. И на упокой одного, сама знаешь, силы уходит больше, чем на десяток обычных покойников. Если они очень хотят уснуть, то вбирают сонной силы больше нужного, отнимая её у других. И лишая их сна».
– Но тогда и знаки должны пустеть, – заметила я и выпрямилась.
«Должны», – признал Ярь.
– А вспышек силы на днях не случалось? – я задумчиво оперлась о посох.
Острова ею полнились. Сила могла в любой момент забить из-под земли фонтаном, застывая мелкими полезными огоньками, впитываясь в растения или предметы. И заодно уничтожая наши защитные и сонные наговоры.
«Я не почувствовал, – отозвался помощник. – Но проверю».
Я прежним путём спустилась вниз и попросила:
– А перечисли-ка мне неспящих. Загляну завтра в их склепы – может, были мелкие вспышки, без выброса на поверхность, и знаки на отходных столах стёрлись. Покойники-то на них жаловаться не будут – им в радость погулять и поболтать.
Ярь быстро перечислил и улыбчиво добавил:
«Со знаками быстрее кончай. Тут тебя дело ждёт».
– Какое? – насторожилась я. – А ну-ка покажи.
На навершии посоха засиял алый шар. Мигнул, стал прозрачным – и показал. На одном из мелких островков между моим Пятым и Шестым (Чёрным) кладбищем, на узкой и пологой его маковке, прыгал лохматый темноволосый парень и во всю глотку орал:
– Рдяна! Рдянка! Я здесь! Забери меня отсюда! Рдянка!
«Почитай, с полчаса верещит, – весело свистнул Ярь. – Спасём?»
– Рдянка! – надрывался парень.
Печально знакомый. За два с лишним года я сняла это стихийное бедствие, именуемое Саженом, со всех окрестных развален, деревьев и островков. Почти со всех. Их же тут, вокруг Западных островов, сотни. Одному определённому ищейцу есть где разгуляться.
Как ищеец Сажен мог, взяв след, пролезть куда угодно, даже в тайник смотрителей Чёрного кладбища однажды просочился. А мы с Мстишкой, дочерью тамошнего старшего смотрителя силда Дивнара, едва подоспели на помощь и спасли Сажена от очень страшной смерти. Силд Дивнар имел полное право прикончить нарушителя на месте, и Мстишке даже пришлось врать, что они с ищейцем встречаются, и это ради неё он пролез в дом, да ошибся дверью. За что Сажен потом отдельно получил – по наглой морде своим букетом и посохом младшего смотрителя по хребту. Хотя нет, от посоха он увернулся, зараза.
– Конечно, – я снова вспорола посохом землю. – Не то докричится до того, что силд Дивнар его всё-таки покалечит. Прикончить ищейца на задании вроде бы нельзя, но вот покалечить… Или сам допрыгается. Знаки отменяются. Я быстро. Ты пока присмотри за ним.
И место-то какое выбрал – скала десять на десять шагов плюс древнее дерево… А дальше – короткое, но незабываемое падение со скалы. Прямо на Клыки. И вот после этого он уже сам ко мне приползёт – и точно беспокойником будет, с его-то непоседливой натурой и развитой ищейской силой. Нет, не надо мне такого счастья.
«Смотрю», – сообщил Ярь.
Так, я наверняка докричусь до Сажена с южной стены кладбища – там и метка моя есть… Пока вне кладбища я умела протягивать «мосты» с места на место лишь так – по своим меткам. Но я расту и учусь. И научусь. И когда-нибудь найду время доотметить неучтённое. На всякий случай. Но кто бы знал, куда этот неуёмный ещё полезет – и куда же тебя завтра занесёт, ищейка ты… чрезмерная.
На кладбищенской стене, высокой и широкой, я первым делом застегнулась и накинула на голову капюшон – здесь солёный осенний ветер пробирал до костей. Но, к счастью, дул в нужном направлении. До Сажена – триста шагов. Тех самых, с Клыками – узкими острыми скалами, о которые зло бились, вскипая грязной пеной, тёмные волны.
– Саж! – рявкнула я.
Он обернулся и засиял неуместной улыбкой, замахал руками. Ярь мелькнул в небе короткой вспышкой и завис над Клыками – на всякий случай. Вдруг не справлюсь.
– Метку лови! – крикнула я. – И меня потом! Убьюсь о дерево или в море соскользну – прикопаю, понял?!
Сажен покладисто закивал. Естественно, быть прикопанным он не боялся, а вот застрять на скале, да ещё и без куртки, в одних штанах и рубахе, – наверняка. У ищейцев есть какой-то «возвратный путь», но не у всех на него хватало сил. А если и хватало, то только на него, а после их ожидало несколько скучнейших дней в лекарской.
Я пошевелила пальцами, вытягивая из трещин крупицы земли. Слепила из них ком, прошептала наговор «из ладони в ладонь» и метнула к острову. Ярь проводил метку прищуренным взглядом и одобрительно свистнул, а Сажен подпрыгнул и ловко поймал ком. Огляделся и размазал метку по дереву.
– Готово!
Ну, с прахом…
Я провела потяжелевшим посохом по стене, шагнула на «мост» и спустя миг едва не встретилась с деревом. Крепкая рука вовремя ухватила меня за шиворот, удерживая от неприятного «знакомства». Ярь снова засвистел и, развернувшись, полетел на следующий круг. А я дёрнула плечом, сбрасывая руку Сажена, и проворчала:
– Клянусь, в следующий раз я сделаю вид, что тебя нет. И помогать тебе не надо.
– Не сделаешь, – весело отозвался Сажен. – Тебя потом совесть с потрохами сожрёт.
– А может, не меня, а саму себя? – с надеждой предположила я.
– Рискнёшь проверить? – ухмыльнулся он.
– Да ну тебя… – я отвернулась.
Вот бы посохом засранца приложить по-дедовски – до него не дойдёт, так я душу отведу… Да Саж, хоть и высокий и крупный (как и все урождённые материковые ребята), быстрый и ловкий – увернётся. И посох дико потяжелел – пора закругляться.
– Рдянка, я же всё отработаю, – задушевно пообещал Сажен. – Как обычно. Ну, не злись.
– У меня к вечеру двое прахом пошли, – я с трудом прочертила на земле линию. – И что-то со знаками святилища непонятное, и целых двадцать пять – представляешь? – внезапно пробудившихся. А я уже ничего не смогу сегодня сделать – ни знаки обновить, ни праховых собрать. Повезёт, если хватит сил дотащить посох до дома. А ещё ночь впереди. Так что нет, я не злюсь. Просто занудствую, как обычно.
– Рдян, ну извини, – попросил он. – Ну получилось… так.
Синие глаза – виноватые-виноватые, как и вся его загорелая остроносая физиономия. Наверное, даже прощу. Если ночь пройдёт тихо.
