– Хорошо хоть, не обещаешь, что больше не будешь, – заметила я устало. – За меня держись. Не на кладбище же – раскидать может.
– Я вообще никогда не даю напрасных обещаний, – Сажен снова взял меня за шиворот. – А то же выполнять придётся, а оно мне надо?
Мы вынырнули у северных ворот кладбища – кованых, мощных, массивных и давно закрытых. Я указала на увитую плющом калитку слева:
– Всё, Саж, дальше сам. Лесом до Злого моста – и прямиком на Старый остров и в Нижгород. Или тебе не в Управу надо?
– В Управу, – кивнул он. – Дело сдавать и отчёт писать. Я же по работе, а не просто тебя позлить. Рдян, ну извини!
– Завтра расскажешь, – хмуро ответила я. – На отработке. Не замёрзнешь?
– Кстати, да, – Сажен зашарил по многочисленным накладным карманам, нашитым и на рубахе, и на широких штанах. – Спасибо, что напомнила, – на мосту же ветра… И за помощь спасибо, – добавил снова виновато.
– Перебор, – я поморщилась. – Одевайся и уматывай.
Он вытянул из кармана что-то похожее на носовой платок, потряс, пошептал, ругнулся, сердито тряхнул – и в его руках повис тёмно-серый ищейский плащ с высоким воротником, капюшоном и чёрными символьными нашивками.
– Завтра с утра я на защите своего подопечного, – предупредил Сажен, – который ещё час назад был обвиняемым, но теперь я его отмажу как невиновного. Как закончу – так и приду. Что с собой взять?
– Острое желание вымести всё кладбище – от тропинок и фонтанов до старых могил, – я, поднатужившись, забросила на плечо тяжеленный посох. – На совесть. Поздновато она у тебя просыпается, но лучше же поздно. И морковных пирогов.
И что такого он нашёл на этом островке, что аж от тюрьмы бедолагу спас?.. Нет там ничего особенного!
– Понял, – Сажен влез в рукава плаща, – до завтра, – и размытая серая тень туманом ускользнула с кладбища, даже калитка, открываясь-закрываясь, не скрипнула, даже листик плюща не шелохнулся.
Я удобнее перехватила посох и поплелась домой – час пыхтения, всего-то. Бывало и хуже. Однажды мои силы кончились сразу после первого «моста» на необитаемый островок. Ночью. Тогда от жестокой расправы Сажена спасли Ярь, лето и десятки интереснейших историй из ищейской жизни, которыми меня задабривали, пока помощник не привёл подмогу с соседнего Чёрного кладбища. Мстишка мне потом долго этот случай поминала – и назидательно, и насмешливо.
Да, в крайнем случае соседи, и с Четвёртого (Жёлтого) кладбища, и с Шестого, – мои дальние родичи и большие друзья. Выручат.
Пока я шла (ползла то есть) домой, стемнело, и кладбище зажгло свои чудесные красные огни. Засветился вездесущий плющ. Замерцала поднявшаяся до колен дымка. Загорелись факелы на склепах и скамейках вдоль широких главных троп. Замелькали подвижные огоньки силы в переплетении ветвей. Засиял закатным солнышком Ярь. И сразу изменился запах – уже не солёная горечь осени, а свежая сырость летнего леса.
– Порядок? – я подняла голову.
Помощник довольно свистнул.
– Может, и обойдётся… – я снова выдохнула. Посох норовил уронить меня на тропу и придавить мешком картошки.
Ярь сочувственно засвиристел. Помощник владел бездной наговоров, но почти все они касались родовой силы смотрителя и работали через посох, утяжеляя его ещё больше. В общем-то, как и мои наговоры. Без посоха я умела унизительно мало, а без родной островной земли – вообще почти ничего. Вдали от кладбищ – меньше, на кладбищах – больше, а дома – всё. Пока посох не взбрыкивал, чуя не того смотрителя. Что меня совершенно не устраивало.
Как и большинство смотрителей, дед и сам с землёй плохо работал, и меня не учил – под его-то рукой всегда находился нужный, соответствующий силе посох. И дед прошёл нормальный путь – от помощника до старшего смотрителя. Мне же его внезапный уход сломал всю подготовку. Скомкал весь путь. И с той же землёй я училась работать самостоятельно.
А родители от посоха дружно отказались. Они оба (причём мама с детства) терпеть не могли Красное и смотрительскую работу, даже жили в Нижгороде. В отличие от меня. С семи лет я всё чаще ночевала у деда, пока не перебралась на кладбище навсегда. А родители, в один ужасный момент окончательно рассорившись с дедом, сдали посохи и спрятались от него в городе. Куда я часто наведывалась, пока дед не ушёл. Мне стало вообще не до гостей, а родителям – не до меня, двое других детей подрастали.
Хотя совсем семья меня не бросала, нет. На кладбище они не появлялись, но часто писали, присылали одежду, обувь и прочие подарки. Откупались, в общем. Извинялись. Пять лет родителей не видела… и даже не знаю, хочу ли увидеть. Одно дело, когда дед был жив – они ругались с ним каждую минуту, он обоих строил и душил обязанностями, и их побег объясним. А теперь-то, когда его давным-давно нет, что мешает заглянуть в гости? Ко мне?
Ладно, и так вечер не шибко весёлый.
Ярь нежно засвиристел и невесомо опустился на моё свободное плечо. И сразу стало легче – и даже посох словно бы полегчал.
– Ничего, – я улыбнулась. – Зато у нас прорыв – даже беспокойники спят месяц. Уже не надо за каждым бегать и каждого отдельно спать укладывать. И справочников по чудотворчеству – три комнаты плюс старая библиотека, и дневников предков – сорок шкафов и пятьдесят сундуков. А метки получаются всё лучше и ложатся всё точнее. С остальным тоже справимся.
Ярь одобрительно присвистнул и осторожно клюнул меня в щёку.
Впереди показался дом – громоздкое трёхэтажное строение с остроконечной крышей, от крыльца до вертуна оплетённое плющом и сияющее огромным светляком. Семьи смотрителей всегда были большими, и дома строились соответствующие. Но в нашей семье что-то прошло не так, и я обитала в этой громадине одна. И очень дом не любила. Древний, сырой… пустой. Я старалась поддерживать в нём порядок, но чаще всего не успевала.
Ладно, чаще всего я это не любила. Хозяйка из меня… так себе. Что для дома, что для кладбища, что для собственной жизни.
Ярь недовольно свистнул.
– Это просто осень, друг, – я наконец-то добралась до крыльца и с трудом поднялась по ступенькам. – Она на всех людей так странно влияет. Ты вроде бы летишь, но сейчас кажется, что ввысь поднимаешься, а через минуту – что в пропасть камнем падаешь. И настроение поэтому тоже то ввысь, то в пропасть… Но мы с тобой всё-таки летим, и это главное. На остальное не обращай внимания.
Ярь сорвался с моего плеча, махнул крыльями, сверкнул, и тяжёлая дверь скрипуче распахнулась. Я перевалилась через порог и с удовольствием скинула посох в привычный угол. Выпрямилась, потёрла поясницу и выдохнула, ощущая, как от лёгкости за спиной трепещут невидимые крылья.
Ходики в прихожей заискрили красным и пробили девять вечера.
– Поднимай защиту и закрывай кладбище, – я передёрнула плечами и сняла куртку. – Всё на сегодня. Заварю чай, поработаем часик с землёй, да спать. С утра гора работы. К пробудившимся тоже загляни. Завтра надо с ними поговорить, но вдруг за ночь кто-нибудь успеет уснуть. Чудеса у нас случаются. Как бы не разбудить.
Ярь согласно свистнул и выпорхнул в мерцающую осеннюю предночь. Я убрала куртку в шкаф, разулась, влезла в тапки и отправилась по длинному коридору на кухню, оставив входную дверь приоткрытой. Некому в дом вламываться – чужакам сюда хода нет, старая семейная защита. Кому разрешу – тот войдёт, а разрешено только Ярю и друзьям-соседям. Остальные, если нужда в смотрителе настигнет, обычно орут или у ворот, или под окнами. Хотя для них повсюду разбросаны громкозвучные колокольчики – всё равно орут.
Под потолком сновали десятки мелких огоньков силы. В стенах коридора темнели высокие арочные проёмы – четыре штуки: кухня, столовая (раньше; теперь – кладовая), гостиная (раньше; теперь – библиотека и мой кабинет) и снова библиотека. И пятый проём напротив входной двери – ведущий в поперечный коридор с ещё десятью дверьми: слева и справа они закрывали лестницы в подвал и на второй этаж, а остальное – пять маленьких спален, кладовки и ванная. Я пользовалась лишь парой спален, ванной и изредка кладовками, а остальное было давно и наглухо закрыто.
И сурово пропылилось – по дверям видно. Убраться бы – весь первый этаж вычистить хотя бы… Уж паутину, грязь и пыль собрать, умея работать с землёй, много ума не надо. Только силы – главным образом силы воли. Которой у меня в избытке, когда надо посреди ночи соскочить с постели и отловить шумных беспокойников, но почему-то всегда не хватает на уборку.
Стыдно… но ладно. Гостей не вожу, а Мстишка привыкла.
На огромной кухне – все комнаты дома неприлично большие, с высокими потолками, – в двух угловых очагах, между шкафами и столами, шуршало красное чудотворное пламя. Ещё в двух углах, между подвесными шкафами, сундуками и бочками, шелестели фонтанчики с высокими чашами. Я подошла к ближнему, с тёплой водой, глянула на груду немытой посуды и сполоснула руки. Снова посмотрела на посуду, взяла пробку и заткнула отверстие в чаше.
Хватит откладывать. Да, не позанимаюсь. Но завтра свободного времени может не быть вообще.
Когда Ярь вернулся с облёта, я уже перемыла всю посуду, переоделась в домашнее платье, в одном очаге варила мясо для супа, а во втором – кашу на утро. И убиралась на кухне – опершись на метлу, шептала наговор «земля к земле», и пыль с землёй выкатывались из-под шкафов снежком, сползали с потолка, стен, сундуков и даже с ножек столов, собирая попутную паутину, мелкую, мерцающую пунцовым плесень и не успевших удрать букашек. Мне оставалось лишь смести крупные комки в совок.
«Мы всё-таки кого-то ждём?» – весело свистнул Ярь.
– Нет, у нас сегодня практика, – мрачно ответила я, опорожняя совок в мусорную бочку. – Повторение и закрепление пройденного.
Ярь издал свистящий смешок и вылетел в коридор. Убираться. Без меня он или не мог, или тоже не хотел возиться с хозяйством. И пока я проверяла готовность мяса и снимала с огня кашу, он успел вычистить коридор, прихожую и кладовую. И вовсю свистел в кабинете.
– С бумагами осторожнее! – крикнула я, доставая из сундука картошку. – Ничего не перемешай, там же дедовы дневники!
…которые он из-за вечной нехватки времени вёл как попало. Делал записи на обычных листах и складывал стопками в сундуки, не датируя и не нумеруя. Один шаловливый сквозняк – и полдня лишней работы по восстановлению порядка обеспечено.
Ярь так разошёлся, что даже ванную от пунцовой плесени вычистил (конечно, через пару дней она опять выползет и расплодится, но всё равно приятно). И приволок на кухню ведро, швабру и пару тряпок – убирать, дескать, так убирать. Я ссыпала нарезанные овощи в суп, подвесила над огнём чайник, налила в ведро воду и хмуро взялась за швабру.
Нет, мы никого не ждём.
Слышишь, Красное? Никого!
Да, кладбище живое. В нём обитала душа – то ли сама по себе зародившаяся, то ли из душ прежних смотрителей свитая. Ярь – точно свитый из осколков душ, как и посох из праха. А вот что такое душа Красного, даже дед не знал. И в хрониках наших предков тоже об этом не говорилось. Ни слова. Оно просто было живым. Так просто – и так сложно.
Закончив с готовкой и мытьём полов первого этажа, я сходила в ванную, натаскала воды из тёплого фонтанчика и заодно (да, убирать – так убирать) перестирала с заклятьями и наговорами всё накопившееся добро. Помылась, переоделась, развесила постиранное в гостевой спальне, куда Ярь нагнал с улицы тёплых огоньков. И уже за полночь вышла с чашкой чая на крыльцо.
Случайные слова помощника не отпускали. «Мы – всё-таки – кого-то ждём?» – это же подсказка. Поставив чашку на нижнюю ступеньку, я села на колени, прижала ладони к земле и прислушалась. И услышала – тихий, беспокойный гул. Почувствовала легчайшую дрожь земли. И слабое шевеление. Земля рябила как море – от порывов ветра или движения лодки.
Красное волновалось. Оно так же дрожало, когда уехали, сдав посохи, родители и ушёл дед – печалясь, прощаясь. И так же дрожало, когда я взяла в руки свой первый посох – поздравляя меня с посвящением, знакомясь со мной заново как с будущим смотрителем.
Кладбище кого-то ждало. Предчувствовало. Или призывало.
Я села на ступеньку и медленно выпила чай, прислушиваясь к сонной тишине. Смотрителем или помощником мог стать любой, лишь бы Красное его приняло. Лишь бы с добрыми намерениями существо пришло, лишь бы действительно хотело работать – на кладбище. И именно на этом кладбище. И если я права… Вот бы понять, в ком Красное так нуждается…
А главное – зачем. Пять лет ему вполне хватало нас с Ярем. И не это ли ожидание пробудило от спячки сразу двадцать пять человек? Ладно, минус троица беспокойников – двадцать два. Из которых десять – это упокойники, которых крайне сложно разбудить.
Так зачем?
И что всё-таки разбудило моих подопечных – зов? Или нечто иное?
Глава 2
Привычку просыпаться с рассветом дед воспитывал во мне с пелёнок и, несмотря на мою любовь к прогулкам по ночному кладбищу, таки воспитал. Я проснулась в семь утра, сразу же скатилась с постели и побрела в ванную просыпаться дальше. Ибо поговорить с пробудившимися надо. И даже вчера надо было, но внезапно случился Сажен.
Ищейцу повезло, что ночь прошла спокойно, и ещё больше повезёт, если мои подопечные не уснут крепко на необновлённых знаках. Потому что без силы посоха (или кровного родственника покойника) в склепы не войти, и я бы после возвращения с островка не вошла.
Всё, решено. Пусть подыхает на своих островах или в лекарской после «возвратного пути». Пальцем не шевельну, пока свои дела не переделаю. Хотя мне важно иметь связи с ищейцами, этот определённый ищеец уже слегка напрягает. Да, сначала – кладбище, потом – проблемы Сажена.
Который раз за два года я себе это говорю? Не знаю. Но всё равно скажу. Вдруг в следующий раз поможет. У нас же на островах чудо на чуде сидит и чудотворчеством погоняет. Я просто обязана верить в чудеса.
Ярь давно расшевелил в очагах первого этажа огоньки силы, и в обычно сырой и ледяной ванной было не так противно. Я умылась, вернулась в спальню, переоделась и поползла на кухню, выстраивая план на день. Обновить знаки в святилище – на всякий случай. Поговорить с проснувшимися. Собрать праховых и проверить, нет ли новых. Собрать, если есть. Написать родственникам и доложить в островную Управу – скончались совершенно, мир их праху и да примет их Небытие. Ну а потом – уборка кладбища. Без Сажена для начала и с ним до вечера.
И рискни опоздать, зараза… Всё равно загружу работой. У меня под надзором огромный остров, шесть больших участков-обителей со склепами и собственно склепы и обычные могилы – больше пяти тысяч первых (только с ракушкой, видимых) и несколько сотен вторых. Обычных мертвецов – материковых людей, без силы – на островные скалы тоже порой выносит, и Красное их тут же помечает. А мы после хороним обычным образом – иногда бесхозными (и безымянными, если далеко в Небытие ушли и не откликаются), иногда по крови родственники отыскиваются.
Кстати, в обители мёртвых уже давно никто не прибирался. А я совсем-совсем мёртвых боюсь, особенно обезображенных временем или природой. Особенно старых утопленников. Такая вот злая шутка природы.
Я подогрела и без аппетита съела кашу, выпила чай и посмотрела на ходики. Пяти-шести часов нам с посохом обычно хватало, чтобы отдохнуть друг от друга, то есть пора за работу. Ярь принёс забытую вчера в коридоре фляжку на длинном ремешке – дескать, перекус с чаем возьми, опять же весь день провозишься! Я пошарила по шкафам и нашла мешочки с сушёными морскими гадами. Соседи с Чёрного кладбища всей семьёй обожали морскую охоту, и Мстишка таскала мне этих гадов – от сушёных и порезанных соломкой до живых и занимающих полкухни – в несметном количестве.
Да, надо Мстишке написать, пусть ещё тащит. Запасы кончаются. Вообще всего. А силд Дивнар, с тех пор как дед ушёл, взял меня под крыло второй дочерью и снабжал всем необходимым. Смотрителям полагалось продуктовое довольствие, но его же нужно забирать с городских складов. Если идти пешком, это полдня туда, полдня обратно. На кого оставлять кладбище? А силы на столь длинные «мосты» мне никогда не хватало. Поэтому соседи вместе со своим довольствием забирали и моё. Ну и гадов попутно приносили.
На кухонных подоконниках среди куч справочников – от готовки (почти не используемых) до наговоров для земли (зачитанных до дыр) – нашлись листы для заметок и грифель. Я быстро настрочила короткую записку и отправила Мстишке наговором «из ладони в ладонь». Хотя подруга, конечно, ещё спит. Семья силда Дивнара большая, и у каждого своё расписание дежурств. Мстишка всегда работала ночью и просыпалась лишь после полудня.
Ничего, найдёт записку. Как обычно.
Я распихала по карманам куртки мешочки с сушёными гадами, обулась, оделась, перекинула через плечо флягу и взялась за посох. Порядок. Работаем.
– Ярь, проверь, кто из вчерашних точно не спит или чутко дремлет, – попросила я, выходя на крыльцо. – Беспокойников не трогай – этим вечно неймётся. С упокойников начни. Я всё-таки для начала обновлю знаки в святилище. Пока силы много.
Помощник согласно свистнул и исчез в яркой вспышке.
Я потуже затянула пояс куртки и накинула на голову капюшон. Утро оказалось на редкость паршивым – с низкими тучами, ледяной моросью и густым туманом всех оттенков красного: от багрового у земли до грязно-серого, сливающегося с небом, у макушек деревьев. «Мостом» бы пойти… и когда-нибудь я пойду. И не пожалею силы на такую мелочь.
Это я тоже обещала себе изо дня в день. Надо же верить во что-то хорошее. Оно иногда случается – чуть реже, чем наши чудеса, но всё же.
Ноги, исходившие Красное вдоль и поперёк, помнили все тропы и дорожки, от главных до тайных. И до любого уголка кладбища я могла дойти самой короткой тропой и с закрытыми глазами, и в туман, и в шторм. И до святилища в тумане добралась быстро и без хлопот.
Чтобы увидеть поразительное – знаки за ночь опустели на целую четверть. Это кто же у меня до сна такой «голодный»? Мои беспокойники не могли за одну ночь столько выпить! Их всего трое!
Или всё-таки могли – предчувствуя скучный сезон зимних штормов, когда лишний раз из склепа носа не высунуть?
Или проснулся кто-то из тех, кого ещё дед молодым хоронил? Я нашла в его бумагах данные об опасных старых спящих – имя-прозвище, номер склепа, дата упокоения, должность и прочее. И не только дедовские – все мои предки составляли отдельные списки тех, кто чрезмерно перебрал силы и мог спать десятилетиями. Веками. И либо умереть в любой момент, либо пробудиться. И либо с памятью пробудиться – человеком, либо без памяти – чудовищем. Как (не) повезёт. Всем нам.
Одно хорошо – это не беспокойник. Беспокойники не могут так крепко спать – чтобы на века. Дед отдельно об этом предупреждал – если знаки внезапно опустели, то, скорее всего, проснулся «старичок». А им – к какой бы группе покойников они ни относились, – чтобы снова уснуть, одномоментно нужно много сонной силы. Очень много.
– Ярь, кажется, у нас старый пробудившийся, – тихо сообщила я. – В лучшем случае один. Возможно, среди упокойников. Проверь, раз ты там. И я скоро подойду.
Помощник серьёзно свистнул: принято.
Я обновила знаки и помчалась домой – за списками. Прошлой зимой, в сезон штормов – безумное время для обычных людей и самое спокойное, долгожданное для смотрителей, – я переписала всех «старичков» в отдельный справочник, и он должен быть… на кухне. Скорее всего. Или в ящике стола в кабинете. Или в книжном шкафу в библиотеке. Или…
Нет, однажды я всё-таки приучу себя к порядку. Надо с Сажена пример брать: обещала – выполняй. Не зря же ищеец мне два года глаза мозолит – должен же от него быть хоть какой-то прок, кроме сомнительной уборки отдалённого уголка кладбища и морковных пирогов.
К счастью, справочник нашёлся на кухонном подоконнике. Заодно я прихватила и чистый справочник, и несколько грифелей. И, кажется, окончательно проснулась. И до обители упокойников – самого дальнего участка кладбища, – дабы не терять время, отправилась «мостом».
«Здесь проснувшихся «старичков» нет, – свистнул Ярь, когда я выбралась из «моста» среди раскидистых деревьев и склепов-ракушек. – Все проснувшиеся вчера – твои захороненные, и пяти лет не спят. Сейчас дремлют, но чутко. Кто-то наверняка согласится поговорить».
– Кто же тогда силу жрёт? – я натянула капюшон на глаза. – Четверть изо всех знаков выпил! За ночь!
«Ты же знаешь, что на острове лежат не все, – Ярь приземлился на бортик старого фонтана. – Самых опасных хоронили чуть дальше».
…на мелких островках вроде тех, с которого я вчера забрала Сажена. Во избежание. И многие такие островки давным-давно поглотило море. Никаким «мостом» туда не добраться.
«Я проверю тех, чьи склепы на поверхности, – просвистел помощник. – Но те, что под водой, мне недоступны. В крайнем случае есть древние ходы под землёй – во все склепы, даже в самые старые и глубокие. На любой затопленный островок можно попасть – первые смотрители умели обращаться с землёй. Всюду земляные коридоры сквозь море проложили, и они до сих пор целые. Следить за ними – моя обязанность. Но, Рдянк, я боюсь туда лезть. Даже я. Нахожу двери, заглядываю в коридоры, проверяю сон – и всё на том. Жутко там. Да, даже мне».
– Проверь тогда неспокойников и беспокойников, – попросила я. – На всякий случай.
«В коридоры тоже загляну, – пообещал Ярь. – Послушаю. Проснувшихся слышно издали. Вечером?»
– Да, давай перед сном знаки снова проверим, – согласилась я. – И с нашими беспокойниками пообщаемся. Вдруг они.
«Нет, не они, – веско возразил помощник и сердито встряхнулся. – Я знаю, сколько силы они поглощают даже перед зимой. Слишком много выпито. Пообщаться – да, но это не они. Что-то иное. Кто-то другой. Но иногда староспящему довольно пары-тройки глотков. Наш последний «старик» просыпался лет двадцать назад. Не помнишь?»
Я с сожалением качнула головой. Тогда дед считал меня слишком маленькой для смотрительских дел. Зря.
«Как проснулся, так и уснул, – пояснил Ярь. – За одну ночь вытягивал из святилища треть силы, если не больше, и дня четыре ворочался. А потом уснул и с концами. На третьем подземном кольце захоронен, среди упокойников. Твой дед лично его склеп опустил на глубину, когда близкие перестали приходить. Бодран его звали».
Я спряталась от дождя под ближайшей ракушкой, прислонила посох к стене и достала справочник. Так, Бодран-Бодран… А что мне, собственно, даст имя этого «старичка»? Ничего. В подземных склепах, конечно, жутковато, но я их никогда не боялась – спущусь, проверю, что уж. Вход в островное подземелье – из подвала моего дома, карты есть, и я в них понимаю.
«А стоит ли? – заметил Ярь, угнездившись на моём плече. – Не тревожить спящее почём зря – основное правило смотрителя».
