– Я за тебя волнуюсь, – сказала Рейна. – Рана еще болит?
– Заживает, – ответил я, не зная, кого хочу убедить в этом больше: себя или ее. Ох, ну почему она так хороша в свете факелов!
– Попросим целителей еще раз на нее взглянуть, – пообещал Фрэнк. – Почему ты остановился на полпути?
– Просто… кое-что вспомнил. Позже расскажу. Вам, наверное, не удалось известить семью Джейсона? Талию?
Они обменялись расстроенными взглядами.
– Конечно, мы пытались, – сказала Рейна. – Из близких у него осталась только Талия. Но из-за проблем со связью…
Я кивнул: неудивительно. Одной из самых мерзких гадостей, устроенных Триумвиратом, было то, что они заблокировали все виды магической связи, доступной полубогам. Почта Ириды не работала. Письма, отправляемые с духами ветра, не доходили до адресатов. Даже технологии смертных, которыми полубоги предпочитали не пользоваться из-за того, что те привлекали монстров, были совершенно бесполезны. Понятия не имею, как императорам удалось провернуть такое.
– Хотел бы я дождаться Талию, – вздохнул я, наблюдая, как носильщики гроба из Пятой когорты спускаются с основания костра.
– Я тоже, – согласилась Рейна. – Но…
– Знаю, – кивнул я.
Римляне считали, что похороны следует устраивать как можно раньше. Без сожжения тела дух Джейсона не мог отправиться дальше. Похороны дадут возможность живым оплакать утрату и оправиться… или хотя бы отвлекут их внимание от грядущих угроз.
– Давайте начнем, – сказал я.
Рейна и Фрэнк снова встали в первом ряду.
Я заговорил: ритуальные строки на латыни сами собой срывались с моих губ. Я произносил слова, которые подсказывала интуиция, но едва понимал их смысл. Своей песней я уже почтил память Джейсона. Она шла из самого сердца. А теперь оставались лишь необходимые формальности.
Частичка моего сознания задавалась вопросом: неужели именно это происходило со смертными, когда они молились мне? Возможно, они просто по привычке совершали движения и повторяли заученные строки, а в мыслях были далеко, и прославление меня их вовсе не интересовало. Странно, но это показалось мне… вполне понятным. Теперь, когда я был смертным, может быть, стоило тоже задуматься о ненасильственном сопротивлении[21 - Ненасильственное сопротивление – форма политического протеста, исключающая насилие (забастовки, бойкоты, протесты и т. п.).] богам?
Я закончил свою речь.
Жестом скомандовал аурам начать пир, возложив первую порцию на гроб Джейсона, чтобы он символически разделил последнюю трапезу со своими собратьями в мире смертных. Римляне считают, что когда это будет сделано и костер будет зажжен, душа Джейсона сможет пересечь Стикс.
Но прежде чем факелы коснулись костра, вдалеке послышался полный скорби вой. Затем он раздался снова, на этот раз гораздо ближе. По рядам полубогов пробежало беспокойство. На их лицах не было тревоги, но они были явно удивлены, словно не рассчитывали на визит неожиданных гостей. Ганнибал заворчал и топнул копытом.
Со всех сторон из сумрака выступили серые волки – десятки крупных зверей оплакивали смерть Джейсона, который был частью их стаи.
Прямо за костром, на высоких ступенях храма Юпитера, показалась самая большая волчица, ее серебристая шерсть мерцала в свете факелов.
Легионеры, все как один, затаили дыхание. Никто не преклонил колен. При встрече с Лупой, богиней волков, нельзя падать ниц или выказывать слабость. Мы с почтением стояли, не двигаясь с места, пока стая нас окружала.
Наконец Лупа остановила на мне свои желтые светящиеся глаза. Поджав губу, она отдала мне короткий приказ: «Подойди».
А затем развернулась и скрылась в темном храме.
Ко мне подошла Рейна:
– Похоже, богиня волков хочет поговорить с тобой с глазу на глаз. – Она обеспокоенно нахмурилась. – Мы начнем пир. А ты иди. Надеюсь, Лупа не злится. И не голодна.
10
Поем все вместе:
Нам не страшен серый волк
А вот я боюсь
Лупа была и зла, и голодна.
Бегло по-волчьи я не говорю, но провел достаточно времени рядом со стаей сестры и кое-что знал. Чувства улавливались проще всего. Язык Лупы, как и других волков, состоял из взглядов, рычания, шевеления ушами, различных поз и феромонов. Он был весьма изыскан, хотя не слишком подходил для сочинения рифмованных стихов. Поверьте, я пытался. Но с «грр-ррр-ав-рр» ничего не рифмуется.
От ярости, вызванной смертью Джейсона, Лупу била дрожь. Судя по концентрации кетонов в ее дыхании, она не ела уже несколько дней. От злости она становилась голоднее. А от голода – злее. Трепещущие ноздри волчицы говорили ей, что рядом находится отличная упаковка человеческого мяса – я.
И все же я последовал за ней в огромный храм Юпитера. Выбора у меня не было.
Золоченый изогнутый куполом потолок открытого павильона поддерживался кольцом колонн, каждая из которых по высоте и толщине не уступала секвойе. Пол украшала яркая мозаика с латинскими надписями: пророчествами, фрагментами хроник, грозными фразами о том, что тех, кто не вознесет молитву Юпитеру, тут же поразит его молния. В центре, позади мраморного алтаря, возвышалась золотая статуя отца – Юпитера Оптимуса Максимуса – в шелковой пурпурной тоге размером с парус. Он был суров, мудр и имел поистине отеческий вид, хотя в реальности ему было свойственно лишь одно из этих качеств.
Когда надо мной нависла его фигура с молниями в руке, мне захотелось съежиться и молить о пощаде. Конечно, это всего лишь статуя, но тот, кому довелось пострадать по воле другого, меня поймет. Сущая мелочь может пробудить старые страхи: взгляд, звук, похожая ситуация. Или пятидесятифутовая золотая статуя обидчика – она тоже отлично подойдет.
Лупа стояла перед алтарем. Туман окутывал ее мех, и казалось, что она состоит из испаряющейся ртути.
Она сказала мне: «Твое время пришло».
Или что-то вроде того. По ее движениям я понял, что она чего-то ждет, причем с нетерпением. Она хотела, чтобы я что-то сделал. А ее запах говорил, что она сомневается, справлюсь ли я с этим делом.
Я сглотнул, смачивая пересохшее горло, что по-волчьи означает «Я боюсь». Естественно, Лупа уже почуяла мой страх. На ее языке солгать было невозможно. Угрожать, запугивать, льстить – да. Но прямо солгать – нет.
– Мое время, – сказал я. – Но для чего?
Она раздраженно щелкнула зубами: «Для того чтобы быть Аполлоном. Ты нужен стае».
Мне хотелось завопить: «Я пытался быть Аполлоном! Не так-то это просто!» Но я усмирил свой язык тела и не стал грубить Лупе.
Личное общение с божеством – непростое дело. И я утратил былую сноровку. Да, в Индианаполисе я виделся с Бритомартидой, но это не в счет. Она не стала бы меня убивать: слишком уж ей нравилось меня мучить. А вот Лупа… С ней стоило быть осторожным.
Даже когда я сам был богом, я никогда не понимал Мать волков. Она не тусовалась с олимпийцами. Никогда не приходила на семейные ужины во время Сатурналий. И ни разу не посетила ежемесячные собрания нашего книжного клуба – даже когда мы обсуждали «Танцующего с волками»[22 - «Танцующий с волками» – роман Майкла Блейка, по которому в 1990 году был снят фильм с Кевином Костнером в главной роли.].
– Хорошо, – сдался я. – Я понимаю, о чем ты. О последних строчках Темного пророчества. Теперь Тибр передо мной, и я должен «танцевать и петь». Наверняка здесь имеется в виду не только пляска с прищелкиванием пальцами?
У Лупы заурчало в животе. Чем дольше я болтал, тем вкуснее становился мой запах.
«Стая слишком слаба, – сообщила она, взглянув на погребальный костер. – Многие пали. Когда враг окружит вас, ты должен показать силу. И призвать помощь».
Я постарался сдержаться и не выдать снова нахлынувшего на меня раздражения. Лупа – богиня. Это ее город, ее лагерь. У нее в подчинении целая стая сверхъестественных волков. Почему бы ей не помочь нам?
Конечно, я знал ответ. Волки не сражаются на передовой. Они охотники и атакуют, только если превосходят противника числом. Лупа считает, что ее римляне должны сами справиться со своими проблемами. Пусть сумеют сами за себя постоять или умрут. Она готова дать совет. Учить, направлять, предупреждать. Но она не собирается участвовать в их битвах. В наших битвах.
Поэтому мне стало интересно, с чего вдруг она советует мне звать на помощь. И от кого я должен этой помощи ожидать?
Вероятно, выражение моего лица и язык тела сделали этот вопрос очевидным.
Она шевельнула ушами. «Север. Отыщи гробницу. Найди ответы. Таков первый шаг».
Снаружи, рядом с храмом, затрещало дерево, и погребальный костер с ревом вспыхнул. Дым повалил в открытый зал и окутал статую Юпитера. Я надеялся, что где-то там, на горе Олимп, носовые пазухи отца раскалились от боли.
– Тарквиний Гордый, – сказал я. – Это он наслал нежить. И он нападет снова во время кровавой луны.
Ноздри Лупы затрепетали в знак согласия. «От тебя исходит его запах. Будь осторожен в гробнице. Императоры поступили глупо, призывав его».
На волчьем языке было трудно выразить смысл понятия «император». Оно могло означать альфу, вожака стаи или приказ «подчинись-мне-сейчас-же-или-я-перегрызу-тебе-горло». Но я был уверен, что правильно понял Лупу. В ее феромонах чувствовались опасность, отвращение, тревога, гнев и снова опасность.
Я положил руку на перевязанную рану. Она заживала… ведь так? Меня обмазали таким количеством лемурийских пряностей и стружки единорожьего рога, что его хватило бы, чтобы убить зомби-мастодонта. Но встревоженный вид Лупы мне не нравился, как и мысль, что от меня исходит чей-то запах, особенно если это запах ожившего царя-мертвеца.
– После того как я обыщу его гробницу и вернусь живым… что дальше? – спросил я.
«Путь станет яснее. Одолей великое молчание. Призови помощь. Без этого стая погибнет».
На этот раз я не был уверен, что понял ее правильно:
– Одолей молчание. Ты имеешь в виду безмолвного бога? И вход, который должна открыть Рейна?
К моему разочарованию, ее ответ был слишком неопределенным. Он мог означать «Да», «Нет», или «Вроде того», или «Почему ты такой тупой?».
Я посмотрел на Здоровенного Золотого Папашу.
Это все случилось со мной из-за Зевса. Он лишил меня силы и швырнул на Землю, приказав освободить Оракулы, победить императоров и… Ах да, постойте! Бонусом я получил царя-мертвеца и безмолвного бога! Я надеялся, что сажа от погребального костра, оседающая на статуе, раздражает его. Мне хотелось вскарабкаться по его ногам и пальцем написать у него на груди «ПОМОЙ МЕНЯ!».
Я закрыл глаза. Наверное, поступать так было опрометчиво, учитывая, что передо мной стояла огромная волчица, но у меня в голове вертелось множество мыслей, и большую часть их я еще не успел осознать. Я подумал о Сивиллиных книгах, содержащих всевозможные советы, как предотвратить разные несчастья. И гадал, что же Лупа имела в виду под «великим молчанием». И кого предлагала звать на помощь.
Я резко открыл глаза:
– Помощь. Помощь богов. Хочешь сказать, если я выберусь живым из гробницы и сумею одолеть безмолвного кого-то там, я смогу призвать на помощь богов?
Из груди Лупы раздался рык: «Наконец-то понял. Это станет началом. Первым шагом к возвращению в твою стаю».
У меня екнуло и замерло сердце, словно его сбросили в лестничный пролет. Слишком уж невероятным казалось то, что сулила мне Лупа. Я смогу связаться с друзьями-олимпийцами несмотря на то, что Зевс строго-настрого запретил им общаться со мной, пока я остаюсь человеком. И возможно, я даже сумею призвать их на помощь и спасти Лагерь Юпитера. Внезапно мне и впрямь полегчало. Рана перестала болеть. Нервы напряглись от чувства, которого я так давно не испытывал. Это была надежда.
«Будь осторожен! – тихо зарычав, Лупа вернула меня с небес на землю. – Этот путь труден. Будут новые жертвы. Смерть. Кровь».
– Нет. – Я встретился с ней взглядом. Это был опасный шаг, означающий вызов, что удивило меня так же сильно, как и ее. – Нет, я справлюсь. Я никого больше не потеряю. Должен быть способ.
Примерно три секунды мне удавалось выдерживать ее взгляд, но затем я отвел глаза.
Лупа фыркнула – презрительно: мол, конечно, я победила, но мне показалось, что я уловил в нем и частичку одобрения. Я вдруг понял, что она оценила мои кураж и решимость, даже несмотря на то, что сомневалась в моем успехе. Возможно, именно потому, что сомневалась.
«Вернись на пир, – приказала она. – Скажи им, что я тебя благословила. Будь силен. Так мы начнем».
Я вгляделся в слова пророчеств, запечатленные в мозаике на полу. Триумвират отнял у меня друзей. Я перенес много страданий. Но я понял, что Лупа тоже страдает. Убили множество римлян – ее детей. Каждая смерть отдавалась в ней болью. Но она должна была оставаться сильной даже тогда, когда ее стая оказалась под угрозой истребления.
На волчьем языке невозможно лгать. Но блефовать можно. Иногда блеф нужен, чтобы сплотить скорбящую стаю. Как там говорят смертные? Делать хорошую мину при плохой игре? Очень в духе волчьей философии.
– Спасибо. – Я поднял глаза, но Лупа уже исчезла. И ничто не напоминало о ней, кроме серебристого тумана, смешивающегося с дымом от костра Джейсона.
Рейне и Фрэнку я рассказал все очень коротко: я получил благословение волчьей богини. Пообещал сообщить подробности завтра, когда сам до конца все пойму. Сейчас среди легионеров наверняка пойдут слухи, что мне дает советы сама Лупа. Пока этого достаточно. Их нужно подбодрить.
Пока погребальный костер горел, Фрэнк и Хейзел стояли, держась за руки и не отступая от костра ни на шаг, провожая Джейсона в последний путь. Я сидел на покрывале рядом с Мэг, которая уминала все, до чего могла дотянуться, и без умолку болтала о том, как чудесно провела день, ухаживая за единорогами вместе с Лавинией. Она похвасталась, что Лавиния даже разрешила ей вычистить конюшню.
– Она тебя провела как Том Сойер, – заметил я.
Мэг нахмурилась.
– Ф шмышле? – проговорила она, жуя гамбургер.
– Забудь. Что ты там говорила про единорожьи какашки? – Я попытался поесть, но хотя я очень проголодался, на вкус еда напоминала прах.
Когда последние угли костра погасли, а духи воздуха убрали все, что осталось от пира, мы вместе с легионерами отправились назад в лагерь.
Я лежал на койке в комнате над кофейней Бомбило и изучал трещины на потолке. Я представлял, что это строки, вытатуированные на спине циклопа, и если буду долго всматриваться в них, то, возможно, пойму, о чем они, или, по крайней мере, найду указатель.
Мэг швырнула в меня ботинок:
– Тебе нужен отдых. Завтра собрание сената.
Я сбросил ее красный кед с груди:
– Сама-то ты тоже не спишь
– Да, но выступать там придется тебе. Они захотят выслушать твой план.
– Мой план?
– Ну знаешь, вроде как речь. Ты должен типа вдохновить их. Они проголосуют и все такое.
– Провела день в конюшне единорога – и сразу стала экспертом по работе римского сената?
– Лавиния рассказала. – В голосе Мэг звучало неподдельное самодовольство.
Она легла на свою койку, подбросила в воздух второй кед и поймала его. Как ей удается делать это без очков, ума не приложу.
Без украшенных стразами очков-«кошечек» ее лицо казалось старше, глаза – темнее, а взгляд – серьезнее. Я бы даже сказал, что она повзрослела, если бы она не вернулась из конюшни в зеленой футболке с блестками и надписью «VNICORNES IMPERANT!»[23 - С латыни эту фразу можно перевести как «Единороги рулят».].
– А что, если у меня нет плана? – спросил я.
