И вот что еще… Если верить словам Фернандо де ла Круса, препоганейшая ситуация, в которой я имел счастье побывать сегодня, была только цветочками по сравнению с тем, что мне предстояло в будущем. Я, оказывается был каким-то Клавусом, и место, где мне предстояло выполнить свою, неизвестную мне самому миссию, называлось «La Puertа del diablo».
Не очень-то приятное название, смею заметить.
– Простите, сеньор… – Кто-то дотронулся до моего плеча и я чуть не заорал от неожиданности. Это была та самая матрона из магазина, может быть, владелица этой заправки, или жена владельца. Взгляд у нее был начальственный. – Ваша девушка… она не заснула там? Она находится там уже двадцать минут. Это частное заведение, и вы не можете…
– Да, да, конечно… – я заулыбался извинительно, вскочил на ноги. Задумался снова, кремлевский мечтатель. – Эй! – Я деликатно постучал пальцем по двери. – Ты скоро… дорогая?
Черт побери. Я даже не узнал, как ее зовут.
Ответа не было. Только звук текущей воды.
Я испугался. Я потянул дверь на себя. Она бесшумно открылась.
В туалете никого не было.
Там было окно в задней стене туалета. Квадратное окно, довольно большое. И оно было распахнуто. Моя девушка, моя прекрасная дама, из-за которой я сегодня чуть не лишился жизни и попал в странную мистическую историю, сбежала от меня.
Кожаные трусики висели на светильнике. Я тупо сорвал их и сунул в карман.
– Это что еще такое?! – сварливый голос сеньоры раздался из-за спины. – Она взяла мою помаду! И измазала зеркало! Que escandalo! [50 - Какое безобразие! (исп.).]
Только теперь я увидел надпись на зеркале, расплывающуюся большими кровавыми буквами.
«ПОЧЕМУ ТЫ НЕ УБИЛ ЭТИХ БЫКОВ, ТОРЕРО?» – было написано там.
ЧАСТЬ 2
ПОЛЫНЬ В СЕРДЦЕ
1
Я думаю, теперь вы начали потихоньку разбираться, что к чему, и что это за девушка такая, о которой я думал утром того дня, который называю «Днем Дьявола». Впрочем, я думал об этой девушке не только тем утром, теперь я думал о ней постоянно. Я думал о том, кто она такая, и как ее зовут, и почему так странно она себя вела, и почему сбежала от меня. Я сам придумывал ей имена – каждый день новое, и сам сочинял ее биографию, и сам разговаривал с собой от ее имени. Она жила день и ночь в моем воспаленном воображении, и в то же время я совершенно не представлял, где ее искать, и увижу ли я ее когда-нибудь еще в своей жизни.
Короче говоря, она стала моей навязчивой идеей. Сами понимаете, это не очень хорошо – иметь в голове навязчивую идею. Это разбивает вашу свободу к чертовой матери. Но я ничего не мог с собой поделать. Она выбила меня из колеи, эта красивая девчонка. Выбила из колеи даже больше, чем пара недобитых мной русских быков и загадочное видение, посетившее меня, пока я валялся в отключке.
Я, конечно, пытался найти ее. В первые недели я таскался каждый день на ту площадь, где в первый раз увидел ее. Само собой, ее там не было. Я не работал там, на этой площади – я не мог там работать, чтобы не примелькаться. Я просто сидел и пил. Честно говоря, после того дня пить я стал очень много, старался растворить свою депрессию в литрах спиртного. Ничего хорошего, разумеется, из этого не выходило. Я просто сидел час за часом за тем самым столиком, на том самом стуле, на котором когда-то сидела она. Я даже сделал специальную пометку на этом стуле, и, если он перекочевывал куда-нибудь за другой стол, находил его и с извинениями возвращал обратно. Я сидел на этом стуле, и поглощал все, что можно выпить, без разбора. Я тупел, но тоска моя не становилась от этого слабее. Она грызла мое сердце, как голодный пес обгладывает кость, найденную на помойке. Иногда я забывался, и стонал от этой боли, и люди за соседними столиками оглядывались на меня. На лицах их было написано сочувствие.
Как видите, я заболел. У меня была болезнь под названием «неразделенная любовь». И конечно я думал, что это – смертельно и неизлечимо. Я вовсе не собирался подыхать, но чах на глазах. Жить мне стало неинтересно.
Один раз я даже познакомился с двумя девчонками, хорошенькими голландками, лет двадцати, каждая чуть ли не выше меня ростом. Светловолосыми студенточками. Вернее, они познакомились со мной. У меня были единственные свободные места за столиком и они приземлились туда. Они были замечательными, эти девушки. Они щебетали, как птички. Они стащили меня с просиженного стула и повезли к себе. Они пытались сбить мою депрессию, как сбивают температуру. Кажется, я им понравился, хотя и не представляю, кому я мог понравиться в таком сопливом состоянии. А может быть, они просто жалели симпатичного хмурого парня. Я сказал им, что я – тореро, и меня выгнали с работы, потому что я не смог убить двух быков. Мне было хорошо с ними, только я ничего не мог сделать в ту ночь. Мы просто сидели, и пили что-то, и трепались, и целовались почти по-дружески, а утром я проснулся с ними в одной постели. Я тихонечко вылез, оделся, и пошел домой. Мне было стыдно пред ними, потому что они меня хотели, а я их – нет.
Кстати, тогда я вспомнил фразу, которую моя девчонка, моя любимая хулиганка, написала на зеркале. «Почему ты не убил этих двух быков, тореро?»
В самом деле, почему?
Для меня было совершенно ясно, почему я не убил их, хотя мог это сделать без особого труда. Потому что я вовсе не собирался никого убивать. Все-таки они были людьми, а я – не убийца. Я очень мирный и порядочный человек, между прочим. Непонятно для меня было другое. Почему она, моя девушка, моя прекрасная дама, хотела, чтобы я их убил?
Наверное, она была еще слишком юна, и не понимала ценности человеческой жизни. Они жестоко обидели ее, и, с ее точки зрения, заслуживали сурового наказания. Смерти…
Нет, не так все это было. Что-то подсказывало мне, что совсем не проста была моя девушка. Она была искушена жизнью гораздо больше, чем мне бы этого хотелось. И истинных мотивов ее поведения я понять не мог. Не мог, и все тут. Наверное, слишком туп был.
Дьявольское наваждение – вот что все это было. Правы были эти двое – де ла Крус и де Балмаседа.
Это были проделки Рогатого.
2
Я был болен – уже сказал, какой болезнью. Но, оказалось, что болезнь эта – хроническая. И, как у любого хронического заболевания, бывают у нее периоды обострения и светлые промежутки. Поэтому напрасно я боялся умереть. Наметились у меня скоро признаки улучшения состояния.
Началось это тогда, когда кончились деньги. За три недели я благополучно пропил все, что заработал и отложил за последние полгода. Я остался на мели. Жрать же мне по-прежнему хотелось, несмотря на неизлеченную любовь.
Что ж, болен – не болен, а работать надо. Снова я достал свои шарики, и кастаньеты, и бандерильи, количество которых уменьшилось на две, и прочие причиндалы. Я даже постирал свой камзол. И пошел на улицу – жонглировать.
Хотя душа моя была больна, тело чувствовало себя довольно неплохо. Несмотря даже на трехнедельное неумеренное употребление алкоголя. Оно прекрасно управлялось со своей работой, мое тело. Оно жонглировало с каждым днем все лучше.
И однажды случилось то, что давно должно было случиться. Я нашел работу. Вернее, она сама нашла меня.
Я отработал тогда свой номер с бандерильями. С блеском. Все зрители бросили жевать свою паэлью и смотрели на меня, а когда я поймал бандерилью зубами, все дружно заорали от восторга. Открытое кафе, в котором я выступал, находилось за городом. Оно стояло около большого шоссе. Здесь было два десятка столиков и все были заняты, потому что кормили в этом заведении хорошо.
Я прошелся между столиками и собрал свою жатву – довольно скромную, правда. Особенно с учетом того, что мне предстояло «отстегнуть» бабки хозяину этого кафе. Только один господин неожиданно положил в мою коробку неплохую купюру.
– Подойдешь потом ко мне, мучачо[51 - Парень (исп.).], – сказал он. – Поговорить нужно.
И посмотрел на меня внимательно, оценивающе. Ощупал глазами с головы до ног.
О чем он собирался со мной говорить? Черт его знает. Сперва я решил, что он – один из тех богатых гомосексуалистов, которые твердо уверены, что за свои деньги могут купить любого парня. И в этом случае разговор у меня с ним был бы короткий – я бы вежливо послал его на три буквы. Я много чего попробовал в своей жизни, но однополой любви не пробовал. И пробовать не собираюсь.
Я ходил и собирал свои деньги, затем разговаривал с хозяином заведения, толстым Мартинесом, а сам незаметно поглядывал в сторону этого господина. Я прикидывал, стоит ли к нему вообще подходить, или лучше незаметно улизнуть на мотороллере, от греха подальше.
И все же я решил подойти к нему. Гомосексуалистом он не был, в этом я готов был поклясться. Было этому господину лет около сорока пяти и выглядел он, как типичный macho[52 - Мачо – «самец», «щеголь» (исп.).]. Я, между прочим, ничего не имею против мужиков, выглядящих как мачо. Я даже сам хотел бы выглядеть таким пижонистым самцом, только денег у меня для этого маловато. Потому что, если ты, поддавшись соблазну мачизма, пойдешь в дешевый магазин и купишь там что-нибудь a la Антонио Бандерас, то будешь выглядеть соответственно – как дешевый поддельный Бандерас.
Этот выглядел, как настоящий дорогостоящий мачо. Он сидел, положив ногу на ногу. Он откинулся на спинку синего пластикового кресла и курил сигару. Не толстую длинную «Гавану», которыми смачно чадят американцы. Он курил тонкую испанскую сигару – дорогую, с хорошим душистым табаком. Он выпускал дым тонкой струйкой, создавая вокруг себя аристократическую атмосферу. На нем была ослепительно белая рубашка с воротничком-стойкой и двумя рядами маленьких пуговиц из черепахового панциря. На нем были черные брюки, выглаженные, безукоризненно подогнанные в талии, с широким поясом. А на ногах у него были черные узконосые туфли с тонкой подошвой, сделанные из лаковой кожи, настолько отполированные, что в них отражалась половина Испании.
Волосы у него были смазаны бриолином и зачесаны назад – волосок к волоску. Небольшие бакенбарды. И, разумеется, тонкая щеточка усов – как фирменный знак законченного мачизма в его североиспанской разновидности.
Я подошел к нему.
– Садись, амиго[53 - Друг (исп.).], – сказал он, качнув ногой и показав мне сигарой на кресло. – Раздумываешь? Я вижу, ты раздумываешь, зачем я тебя позвал? Не окажусь ли я богатым педерастом и не предложу ли тебе денег за твою невинную задницу? Об этом ты думаешь?
– Да, – ответил я и плюхнулся в кресло.
– Ну, и что ты скажешь на этот счет?
– Вы – не maricon, – сказал я. – Это видно невооруженным глазом.
– Спасибо за комплимент! – Он захохотал, и сразу стало видно, какие у него хорошие, ровные и белые зубы. – Что будешь пить?
– Я за рулем, – скромно ответил я.
– Тогда пиво.
– Виски.
– Ого… – Брови его чуть-чуть поднялись вверх. – И какой же виски ты предпочитаешь, амиго?
– Шотландский blended, – сказал я. – Chivas Regal. Предпочтительно – «Королевский салют». Неплохое пойло, двадцать один год выдержки.
Я назвал самый дорогой сорт виски, который знал. Сам я его, конечно, никогда не пробовал. Но почему бы не хлебнуть глоточек на халяву?
– Хм… – Мужчина озадаченно качнул головой. – Ты хоть представляешь, сколько стоит это твое пойло?
– Точно не помню. Баксов двести пятьдесят за бутылку. Недорого, конечно. Просто я думаю, что в этом заведении вряд ли найдется что-то более дорогое и приличное.
– Понятно, – мужчина снова улыбнулся. – Camarero, – подозвал он официанта. – Принесите-ка нам пару виски. «Королевский салют» у вас есть?
– Боюсь, что нет. – Парнишка-официант извинительно осклабился. – Это слишком дорогой сорт для нашего заведения. Могу предложить вам «Джонни Уолкер».
– Давайте. На ваше усмотрение. – Мой незнакомец снова затянулся сигарой и уставился на меня. – Меня зовут Габриэль Феррера. А вас как, уважаемый ценитель виски?
– Мигель Гомес, – я протянул руку. – Будем знакомы.
– Ты – иностранец, Мигель? Из какой ты страны? Португалец?
– Я – из России, – сказал я.
– Ты – русский? Настоящий русский?!
Почему-то всегда так. Стоит сказать кому-нибудь, что ты из России, и на тебя начинают смотреть, как на инопланетянина. Это «новые русские» нам репутацию подпортили. Никто теперь не может поверить, что русский может быть нормальным, хорошо говорить на испанском, не иметь в кармане пачку долларов, перетянутую резинкой, и не держать пальцы врастопырку.
– Я – полуиспанец-полурусский, – сказал я. – И у меня есть вид на жительство.
– Это хорошо. – Феррера потер пальцем подбородок, что-то рассчитывая в уме. – Это совсем неплохо.
– Неплохо? Что – неплохо?
– Хорошо, что ты полукровка. Полукровки – они талантливые. Я и сам – полукровка. Папа из Валенсии, а мама из Мадрида. – Феррера захохотал над своей шуткой, понятную только долбанутым испанцам. – И вид на жительство – это совсем неплохо.
– Por salud! [54 - За здоровье! (исп.).] – торжественно произнес я, поднял стакан и выпил свою порцию виски одним глотком. Феррера посмотрел на меня, как на умалишенного. – Еще виски! – показал я палец официанту. – Господин Феррера, мне очень нравится сидеть тут с вами, в вашей компании и пить за ваш счет. Но, к сожалению, я испытываю сейчас некоторые финансовые трудности, и поэтому вынужден постоянно работать. Мне придется покинуть вас минут через пятнадцать, и мне бы хотелось выяснить, в чем состоит ваше дело ко мне. Так сказать, gist of the matter[55 - Суть дела (англ.).].
– Так, – произнес он. – Ты говоришь еще и по-английски. Это тоже хорошо.
– Это просто замечательно!
Он уже начал доставать меня своими «хорошо» и «неплохо». Я решил, что сейчас тяпну свой второй виски – залпом. И поеду.
– У тебя есть медицинская страховка?
– Есть, разумеется. В принципе, она мне не особенно нужна. Я никогда не болею.
Вот оно что. Он, наверное, страховой агент. Попытается мне сейчас всучить какую-нибудь разновидность медицинской страховки с суперскидками. Тоже мне, нашел клиента – полунищего жонглера с видом на жительство. Я был о нем лучшего мнения.
– Я имею в виду другое. Не болезни. У тебя очень рисковый номер с этими бандерильями. Когда-нибудь ты все-таки зазеваешься и захлопнешь свою пасть на полсекунды позже, чем полагается. И тогда ты будешь похож на барашка на вертеле. Тебе понадобится хорошая медицинская страховка.
– В этом случае мне понадобится хорошее место на кладбище. У вас нет недорогого местечка на кладбище про запас, сеньор Феррера? Я бы оплатил авансом.
– Я не страховой агент, – сказал Феррера. – Между прочим, ты мог бы быть со мной повежливее. И оставь свои не слишком умные шутки, потому что я хочу предложить тебе работу.
– Какую?
Не могу сказать, что я подпрыгнул от радости. Потому что мне часто предлагали работу. Узнав о том, что я – безработный, и еще не гражданин Испании, мне предлагали работу. Разумеется, без официального оформления. Это хороший способ сэкономить деньги – нанять парня-иностранца за треть цены, и заставить его пахать, как Папу Карло – строителем, или сезонным рабочим на винограднике, или мыть посуду и убираться в баре. Меня это не интересовало.
– Ты был когда-нибудь в Парке Чудес?
– Да.
– Я – менеджер. Я работаю в этом парке, и могу предложить тебе там неплохую работу.
– Господин Феррера, – я говорил очень серьезно. – Я иностранец, но через некоторое время надеюсь стать гражданином Испании. Я не хочу иметь неприятности с административным отделом по делам иностранных граждан. Поэтому меня может устроить только официальная работа, совершенно законно оформленное рабочее место.
– Ты и так скоро будешь иметь неприятности с административным отделом, – проворчал Феррера. – Если бы ты тренькал на гитаре, или рисовал углем портреты, это бы еще куда ни шло. Но твой убойный номер с бандерильями – это маленький вулкан, на котором ты сидишь голой задницей. Он слишком заметен. Я уже слышал о тебе от половины Барселоны, Мигель, в том числе от нескольких полицейских. Счастье твое, что эти полицейские – твои тайные поклонники. Они в восторге от твоего номера и закрывают глаза на то, что ты работаешь нелегально. Но когда-нибудь ты напорешься на какого-нибудь принципиального осла. И, как минимум, останешься без этой работы. А как максимум…
– Я уже напарывался, – сказал я.
– Фернандес? Каброн Фернандес?
– Да.
– Понятно… – Феррера провел пальцем по своим тонким усикам, словно проверяя, не изменили ли они свою идеальную форму. – Ты уже понял, Мигель? Я слышал о тебе. И специально нашел тебя. Нашел, чтобы предложить тебе работу. Ты будешь работать у нас, в Парке Чудес. Жонглером. И будешь показывать свой номер с бандерильями.
– Я буду оформлен официально?
– У нас работает много иностранцев, Мигель. И все, кто выступает с какими-либо номерами, работают на совершенно законных основаниях. И если бы хоть один из них работал нелегально, я бы давно вылетел со своего места, и ходил бы сейчас не в брюках от Verri, а в дырявых грязных джинсах – как ты.
– Я куплю себе такие же. – Я посмотрел на брюки Габриэля с обожанием. – С первой получки.
– Твоей первой получки на такие не хватит. – Феррера смахнул с атласной ткани несуществующую пылинку. – Это эксклюзив. Но одеться более или менее по-человечески ты сможешь. Я подскажу тебе, где.
– Но… – Я колебался. – Парк Чудес довольно далеко от Барселоны – сотня с лишним километров. Мне неудобно будет ездить каждый день туда на поезде. И дорого.
– Ты снимаешь здесь квартиру?
– Да.
