Взяли немного, менее пуда. Борть была молодой, и следовало оставить пчелиной семье побольше, для её роста.
И вот, управившись, они взяли направление на маточную сосну.
–Тять, а что это за колода сверху висела, как раз над входом в борть?
–Да это мишек отпугивать, сынок, –ответил Андрей, поправляя ремни своего рюкзака, –Пошли быстрее, похоже, что заночевать нам там придётся, –и они ускорили шаг.
До маточной сосны оставалось уже совсем ничего, когда Андрей вдруг резко остановился и присел, оглядываясь, а в руке у него оказался меч.
–Что такое, тять? –тихо спросил Митяй, приседая рядом и накладывая стрелу на свой небольшой охотничий лук.
–Посмотри сам! –и Сотник отклонился чуть в сторону. На земле виднелся чёткий и совсем свежий след крупного медведя.
–Только что тут прошёл, и идёт он туда же, куда и нам надо, так что, сынок, идём вперёд со всей осторожностью!
И вот они уже увидели свою сосну, огромное, в два-три обхвата дерево, а под ним стоял, видать, тот самый огромный Потапыч, по следам которого они только что шли.
Митяй натянул лук и посмотрел на отца, тот усмехнулся, покачал головой и вымолвил шёпотом: «Погоди, сейчас представление увидишь.»
Медведь у сосны словно замер, и прямо как человек приложился своим мохнатым ухом к стволу, что-то там выслушивая. Затем довольно заворчал, и начал кругами ходить вокруг дерева, присматриваясь, где бы ему было удобнее залезть.
–Тятя, стреляй! Он же весь наш мёд сожрёт,–азартно зашептал мальчишка.
Сотник опять приложил палец к губам: «Тихо!»
Мишка, видно, определив оптимальный путь и тяжко вздохнув, (а как же, метров десять сосны были специально гладко обтёсаны от веток), начал с усилием и стонами карабкаться наверх. С огромным трудом он преодолел сложный участок, и уже дальше забирался гораздо увереннее, опираясь на ветки. И вот он уже у первой борти, на десяти метрах, осталось только вскрыть дупло да откинуть зачем-то свисающую тут на верёвке тяжёлую колоду.
Лапой отодвигаем её в сторону, и можно уже лакомиться мёдом. Но странная колода, качнувшись, снова оказалась у борти. Опять отодвигаем её в сторону. И вновь она возвращается на своё место. Те же манипуляции в третий и четвёртый раз. Мишка уже начал терять терпение. Да чтоб тебя! И он дал от души по колоде лапой. Та резко отлетела, и всё по тому же закону маятника, врезала на возврате Потапычу в ухо. Мишка бешено взревел, и со всей своей дури влепил с размаху по деревяшке. Колода унеслась к зениту. А её возвратный удар был такой, что ошалевший медведь бурой громадой рухнул на землю.
Уже через минуту, ещё даже не до конца придя всебя, он улепётывал со всех ног прочь, а в след ему нёсся громкий хохот и улюлюканье восторженных зрителей.
–Теперь понятно, для чего там колода привязана?
–Теперь понятно, тять! –ответил Митяй, вытирая слезы со светившегося смехом лица.
–Ну, спасибо Топтыгину за представление. А нам с тобой ещё тяжёлый труд предстоит, сынок. Борти тут зрелые, не враз и управимся, так что и заночуем тут рядом на полянке.
Половецкий поход.
На лесной полянке весело потрескивал костёр. Рядом в углях запекалась утка, подстреленная на недалёкой бобровой запруде, да закипал уже в походном чайнике душистый кипрейский Иван чай.
Можно было вытянуть усталое тело и просто о чём-нибудь поговорить.
–Тять, а расскажи что-нибудь из своей воинской службы? Ты помнишь свой первый поход?
Андрей снял закипающий чайник с огня. Разлил тёмно-бурый напиток по кружкам и добавил в него мёду.
–Пей, Митяй, расскажу я тебе про свой «детский» поход и как в нём я наш медный котёл, боевой добычей получил,–и усмехнулся, задумавшись.
«Было это в декабре 1193 года. Я к тому времени состоял в детских дружины Князя Мстислава Мстиславича Удатного, что княжил тогда в Триполье. Полтора года прошло, как определил меня в дружину батюшка Хват Иванович, Царствие ему Небесное. Я уже пообтёрся понемногу да привык к службе воинской. Поначалу же, конечно, было очень трудно, ну да не зря же тогда прозвище Волчок заработал, продержался как -то,»–и снова усмехнулся, вспоминая.
Так вот, как только замёрзли все реки, к своему любимцу, князю Ростиславу Рюриковичу, в Чернобыль прибыли послы от Чёрных клобуков, наших верных союзников, чтобы звать его в поход на половецкие вежи. Был князь лёгок на подъём, и это предложение пришлось ему по душе.
Забросив зимнюю охоту в устье Припяти, он со своей дружиной поспешил в Торческ, на реку Рось.
Отослал он так же гонцов в Триполье к своему брату, князю моему Мстиславу Мстиславовичу, с кем в то время был очень дружен. Оба-то они были схожи характером, лёгкие на подъём, храбрые да боевитые. И дружины их были самим своим князьям под стать. Отменно выученные и вооружённые, да закалённые в многочисленных сшибках и сражениях, как с лёгкими степняками, так и с тяжёлой конницей князей соперников.
Не теряя времени даром, как только собрались мы все вместе в кулак, двинулись наши рати намётом на юго-восток. Меня, как самого молодого и лёгкого, определили вестовым в дозорную сотню.
Сотня шла в отрыве от главных сил совместно с дозорными от союзных чёрных клобуков. Те же были в родной степи как у себя дома, да и погода нам тогда явно способствовала.
В общем, на реке Ивле выследили мы по следам перехода половецкий заслон. Половецкая полусотня дозором прошлась по высокому берегу и расположилась затем на ночёвку, в одном из многочисленных степных оврагов. Как раз уже к тому времени начинало пуржить и, видно, «копчёные» захотели укрыться в нём от непогоды.
Плохими воинами они, конечно, не были, и дозорных выставили, всё как полагается. Да только и наши «были волками битыми», и уже к ночи весь тот дозор был вырезан.
Ну а потом, по команде сотника Добрыни, с двух сторон оврага ударили мы стрелами по половецкому стану, да в мечи, и давай рубить оставшихся.
Я сам стрел пять или шесть успел выпустить, может, и нашли они кого нибудь среди степных.
Но самое главное, смогли мы тогда взять в живых трёх половцев и уже через полчаса жёсткого дознания у костра, один, чтобы вымолить себе лёгкую смерть, выдал, что половецкие вежи со стадами лежат в одном переходе на правобережье Днепра, а основное их войско ушло ниже за речку Ингул. Грех было не воспользоваться таким подарком, и уже через десять минут неслись мы вместе со своими союзниками в указанное половчанином место.
Шли ходко, у каждого было по три запасных коня, и мы только и успевали чуть снизить ход, чтобы перепрыгнуть с одного на другого.
Я шёл в головном десятке дозора.
Когда к рассвету мы вышли на вежи, уже прилично пуржило, и мы с трудом смогли рассмотреть пред собой огромный табор из повозок, юрт да ивовых плетёнок. Рядом с вежами паслись огромные табуны лошадей.
Сотник Добрыня всё оглядел и мне: «Ну, Волчонок, скачи, что было мочи и передай всё, что видел сам, и что я тебе скажу для князей. Мы с дозорными союзниками зайдём с противоположной стороны стана и ударим, как только все наши основные силы двинут на вежи. Нам главное–не дать табун увести, да вестников от этих вон перехватить, всех сколько сможем!
–Ну, давай двигай, а то вон, берендеич уже как ястреб вылетел к своим с вестью, не отставай!»
И правда, в снежную даль уходил вестовой от Чёрных клобуков.
Ну как мне можно было ему уступить, вот я и рванул вдогонку.
Кони у нас были по силе и мере усталости, видать, равные. Ну да я был помоложе чуток, да и небось полегче. Так что догнать его сумел, и мы влетели к своим ратям уже одновременно. Я к своему князю, а тот к хану берендеевскому бегом, ну и мы давай вместе хором докладывать. А князья смотрят на нас да ухмыляются:
––Не уступил, Волчонок?!
Ладно, план нападения всё начальство быстро наметило, разрисовали что-то там сулицами на снегу. Мы с берендеечем им показали, где что было и как кто стоял у копчёных.
И вот пошла команда, всем воинам выстроится полукругом.
Не знаю уж как, а мы опять с тем молодым берендеичем рядом оказались. Он на меня косит так зло. Я на него тоже, а он ещё такой шипит что-то по-своему, только я и разобрал: «Рус Ивашка».
Ну, я ему тоже выдал: «А ты шакал худозадый!» Небось, если бы не атака, так бы и сцепились с ним там прямо на поле.
И тут вылетают вперёд князья да начальство союзников с мечами и саблями «на голо», ну и мы за ними в галоп ударились.
Вылетали наши сотни на кочевье половцев с самым рассветом.
Для меня это первая битва была, и всё смешалось тогда, в каком-то сумбуре. Только помню, что вынесло меня к кибиткам. Стоят щиты, сплетенные из ивняка, а за ними копчёные суетятся. Кто орёт что-то, кто свой лук ладит, а у кого уже и сабелька или копьё в руке на готове.
Перед защитными щитами здоровенный половец стоит, огромную оглоблю в ручищах держит и уже замахивается, вот как даст сейчас, костей не соберёшь.
У меня в руке сулица была, я её метнул с ходу, а сам дальше несусь. А куда? Входа-то нет впереди, коня останавливать даже на миг нельзя–сразу для стрелка лёгкой мишенью станешь. Только вперёд!
Ну и полетели мы с моим Сивкой прямо. Как прыгнул мой жеребец, только вихри снежные в стороны, словно птицей взлетели! Лёгкий я был тогда, от того и перелететь ограду смогли с ним.
А за мною смотрю, берендееч летит, тоже значить перескочить сумел и скалится так на меня глядича. Словно кричит: «Не только ты так умеешь, и я тебя ничуть не хуже.»
Ну и давай мы крутиться да сечь всех, кто только под руку попадётся.
Наши-то сотни только влетали во внутрь становища и пришлось нам несладко. Помню только, как конь берендеича начал заваливаться, сразили его, а он с седла сам слетел в снег, видать, оглушённый был, и пара копчёных его уже насадить на копья подскочили. Где только у меня, сил столько взялось, подлетел к ним–одного мы Сивкой втоптали, а другому я саблей шею рассёк, и фонтан крови выше коня взлетел, видно самую жилу рассёк! Ещё от двоих, что подскочили, отбиваюсь еле-еле, всё думаю, не сдюжу, конец пришёл. Ну а тут уж и наши внутрь ворвались, и с гиканьем да свистом пошли по всему становищу рубить!
Вобщем-то, вся война на сегодня у меня и закончилась вот на этом.
Кругом ор стоит, бабы половецкие визжат, детишки. Кони ржут. Шум стоит непереносимый. А на меня как отупение, какое-то нашло, «морок», видать, от большого выброса андреналина.»
И Андрей, увидев непонимающий взгляд Митьки, поправился:
«После боя как будто силы отнялись резко. Сел я тогда на кошму, у разворошённого и остывающего костра под десятским медным котлом. Да зачем-то, и сам не пойму сейчас, взял деревянный черпак и помешиваю значит в нём навар с кониной.
Ну а тут, мимо сотник Добрыня проезжал, да давай смеяться во всё горло: «Кому война да бабы, а Волчку всё бы пожрать чего!»
Рядом ребята из Дозорной сотни были, и тоже давай все хохотать. Ну, тут, я встрепенулся, задразнят теперь поди в дружине, покраснел. А Добрыня так уважительно. В первый раз он со мной так:
–Смех смехом, а ты, Андрейка, молодец, не журись. На подлёте сумел и сулицей здоровяка с оглоблей завалить, и щиты перемахнул лихо высоченные, да и тут не оплошал, гляжу, двух-трёх воинов вражьих посёк, и вон берендейку нашего сумел отстоять. В старшие детские перейдёшь, о четырнадцати лет, возьму к себе в дозорную сотню. Хотя и риск, есть, конечно, а ну как объешь мою гридь, вон жор то у тебя какой отменный, –и вновь засмеявшись, сотник со своими рубаками поскакал куда-то к центру табора.
Я же на месте остался. Сивку своего осматриваю, кровь ему с боков обтираю. Не чаял ведь уже сам уцелеть, и за коня страшно. Как родной он мне, из такой сечи вынес, вот и высматриваю, нет ли ран у него. Ну да обошлось как то, кровь чужая на нём, и не одной раны своей не было.
И тут слышу за спиной голос с коверканьем таким, не русский:
–Здоров будь, вестовой!
Оборачиваюсь резко, а ну как половец какой недобитый подобрался. А это стоит серьёзный берендеевский начальник. Позади–пяток его воинов, и о правую руку стоит мой давешний берендейка, тот, с кем мы так драться недавно хотели. А старший берендеич мне и молвит:
–Как зовут тебя, удалец, из каких сам будешь?
Ну, я ему отвечаю с достоинством:
–Зовут меня Андрейка, сын я десятника Хват Ивановича, что при князе Рюрике состоит. Сам же вестовой, из детских, князя Мстислава Мстиславовича Удатного.
–Хорошего воина твой отец воспитал. Да продляться славой годы его, знакомы мы с ним. Ты же мне, Андрейка, сегодня сына в бою спас, за то великая благодарность тебе самому, и батюшке твоему от меня, Шарифулы из рода Хайдара, сотника личной ханской стражи. Прими мой скромный дар.
И снимает с себя великолепный кинжал.
Я о таком даже и мечтать то, никогда не смел. Ножны в серебре, с золотым червлением, все в узорах и записях обережных. Я его в руки взял и замер, не знаю, что и сказать. Всё смешалось как то.
Берендей на меня посмотрел, усмехнулся:
–Вижу, понравился дар. Этот кинжал великими мастерами из Дамаска сделан, владей им на славу, молодой воин. А это сын мой младший, Азат из рода Хайдара, он тебе сам свою благодарность выразит. Ну а мы пойдём дальше, и не будем мешать разговору мужчин. Легко так поклонился и ушёл со своей свитой.
Стоим мы напротив друг друга с берендеичем и друг на друга смотрим. Тут он улыбается так широко и весело, шагнул ко мне да руку протягивает:
–Спасибо тебе, рус Андрей. Спас ты меня от смерти позороной, чуть было во взятой уже веже шакалы не утыкали копьями, если б не ты…Должник теперь я твой, а коли позволишь, так и брат по духу, ты мне своей отвагой и дерзостью близок и люб.
Ну, вот что-то примерно такое и сказал, правда, сильно слова коверкая, но всё же понял я всё.
Пожал я его руку, ну и тут мы обнялись. Так у меня стало ещё на одного брата больше. Тот обет братства мы с ним позже закрепили, и до сих пор столько лет прошло, а за честь его держим.»
–Ну, ты дядьку Сафара хорошо помнить должен, не раз он в гостях у нас бывал.
«Потом были у нас быстрые сборы. Нужно было уходить от неминуемой погони разозлённой орды. Часть войска след путали, большая же часть гнала к себе вьюки с захваченным добром и вязанных пленных на конях да сами половецкие табуны. Добыча у нас была огромная! Одних только коней больше десяти тысяч взяли. И что самое главное, от рабства копчёных больше четырёх сотен рабов из русских высвободили.
Помогла нам тогда и непогода и доблесть заслона, погоню придержавшего, а только через два дня мы уже за Рось смогли выйти. Ну а там уже наша земля, с засеками и сторожевыми заставами пошла. Так что не смогли половцы нас взять. Со славой и добычей великой мы вернулись домой.
Детским большой добычи не полагается. Ну да за свой труд ратный, я был, однако, отмечен изрядно. Получил коня воинского с полной сбруей да амуницией, саблю, лук отменный степной, с саадаками и вот этот наш медный десятский котёл.
Вся сотня тогда смеялась. Волчку на прокорм! Ну да смех тот был уже не обидным, уважительно так посмеивались, как старшие братья над младшим. Так вот я стал настоящим воином и для себя, и для всех в дружине.»
Где-то на болоте кричала выпь, в гуще соснового бора ухал филин. А Митя сидел у костра и всё переживал да прокручивал в голове только что услышанный тятин рассказ. Вот бы и ему, какой подвиг совершить! Да чтобы непременно тятя им гордиться бы смог, ну вот как он сейчас им!
Андрей же подбросил дровишек в костёр, погладил мальчика по голове и по-доброму, легонько толкнул к подстилке:
–Ну всё, давай спать, Митяй, завтра у нас с тобой трудная лесная дорога с грузом предстоит, и силы нам с тобой ох как нужны будут.
Ратный труд и ученье.
После обработки мёда и отделения от него воска в больших горшках на тёплой печи, опосля, взялись и за другую работу.
Подкашивали небольшими косами-«горбушами» траву на опушках да ломали большие веники для прокорма зимою коз.
Приплод от этой весны Андрей решил не забивать, а оставить себе весь. В планах его было поменять только рогачей на племя, чтобы не допустить кровосмешения. Поэтому и корма того требовалось поболее, чем рассчитывали ранее. Вот и трудились весь день, не покладая рук.
А ещё, помимо всего прочего, на первое место вышел труд ратный!
Спозаранку, когда солнышко только выходило из-за горизонта, Сотник резкой командой «Подъём!» вырывал из мира сладких снов Митино сознание. И если подъём этот, не дай Бог, был недостаточно резким и бодрым, опять следовала команда «Отбой», и так по несколько раз по кругу. Пока окончательно проснувшийся мальчишка уже на ходу не влетал в свои расстёгнутые портки и онучи из крепкой воловьей кожи, да не успевал выскочить стрелою за дверь.
