– Мне мама не разрешает.
– Да ну? – удивляется Бертрам.
Мне тоже страшно интересно, куда гнет как-там-его-зовут.
– Да, она не хочет, чтобы я перебрался в гетто и расхаживал с огнестрельным оружием, – щеки его слегка розовеют при этом объяснении.
Бертрам взглядывает на меня. Как бы соврать получше?..
– Я на концерте буду петь соло.
– Ну ладно, – и Бертрам отходит от нас.
– Ты будешь петь на празднике? – спрашивает как-там-его-зовут, когда Бертрам уже нас не слышит.
– Нет, но надо же было как-то отмазаться. Между прочим, звучало убедительней, чем у тебя…
– А я вовсе и не врал. Мама действительно готова на все, лишь бы я не читал рэп. Она думает, что именно так превращаются в преступников и садятся на пособие.
– Пособие?.. – повторяю я и смеюсь чуть громче положенного. – Значит, на пособие… ага… – фиговый из меня артист.
– Бертрам читает рэп – с ума сойти!
– А если он прославится?
Мы замираем. Действительно, если Бертраму повезет и он прославится в школе как рэпер, нашим одноклассникам придется избрать себе новую жертву для травли. Таковы неписаные законы жизни. И мы с как-там-его-зовут до смерти пугаемся.
– Может, сходим куда-нибудь вместе после уроков? – вдруг предлагает он.
И внезапно я вспоминаю, что его зовут Юнас. Почему бы ему не стать моим лучшим другом? Ведь если у тебя есть друг, ты уже не изгой. Но для начала хорошо бы больше не забывать его имени.
Эта мысль утешает меня лишь на мгновенье. Нет, исключено – как можно дружить, если нельзя позвать к себе в дом.
– К сожалению, вряд ли получится… Юнас.
– Меня зовут Браге.
– Я так и знал!
По счастью, раздался звонок. Такие разговоры – как катанье на коньках: оступаешься… и головой об лед.
После окончания занятий, чтобы никто за мной не увязался, я поскорее смотался. Натянул наушники на черепушку и врубил плеер.
Принародно распевать под него не стоит, подумают, что ты того… ку-ку. И я стараюсь следить за собой. Но и когда беззвучно разеваешь пасть, со стороны выглядит довольно странно – как будто ловишь ртом мух. Зато так очень хорошо разучиваются арии. Так что у моей жизни есть собственный саундтрек. Скучноватое кино – но под весьма драматичную музыку.
Мамы дома нет, и я стою посреди комнаты, распевая во все горло. Звонить, чтобы узнать, где она, я не могу по двум причинам. Во-первых, у меня нет и никогда не было мобильника. Во-вторых, мамина симка заблокирована.
Мой плеер был приобретен у Чарли-Подешевле. Он живет в нашем подъезде и большой спец по удачным покупкам. Комп за шестьсот крон тоже он нам продал. Сказал, что отдает так дешево только потому, что себе он добыл новый.
В бывшем компьютере Чарли оказалось полно фоток, но ни на одной из них не было его самого. Как-то полицейский, приходивший к нам в школу, говорил, что пользоваться краденым – то же, что украсть самому. В таком случае мы с мамой заплатили шесть сотен, чтобы стать ворами. «У этих людей есть деньги на новый компьютер», – сказала мама, когда мы рассматривали фотки. Действительно, те, у кого сперли этот комп, много ездили на юг, а в их саду стоял огромный батут. Но это не означает, по-моему, того, что им было не обидно лишиться всех этих фотографий. Поэтому я их загнал на несколько болванок, нашел адрес на отсканированном письме и выслал на него диски по почте. Хотя, может, и зря: у них ведь мог быть бэкап – кто знает… Все отпечатки пальцев с дисков и конверта я тщательно стер. Тюрьма не лучшее место для мамы, да и мне неохота выяснять, какие жилищные условия предлагает служба опеки.
Я подключаюсь к открытой сети кого-то из соседей и захожу в «Фейсбук». У меня в друзьях четверо с бокса и два фаната Симпсонов. В их жизни ничего особенного не происходит, да и я никогда не обновляю своих новостей.
Я ищу своего папу. Как всегда, на запрос вылезает восемьдесят шесть миллионов ссылок. Шансы, что на какой-то из них мой отец, весьма велики. Не знаю только, на какой. Папа – американец, и его зовут Джон Джонс. Больше мама ничего не хочет рассказывать. Да я и не уверен, что ей кроме этого что-нибудь еще известно, потому что по-настоящему они и знакомы-то не были. Когда-нибудь я найду своего отца и попрошу свозить меня в «Юниверсал студиос» и другие тематические парки. Но пока мне недостает информации. Я не похож ни на одного из найденных мною Джонов Джонсов. В «Википедии» их семьдесят семь, многие уже покойники.
И сегодня, как всегда, я не обнаружил ни одного Джона Джонса, разыскивающего своего сына в Норвегии. Ну ничего – впереди еще несколько миллионов интернет-страниц.
Мама, задыхаясь, входит в квартиру, за ней идет бабушка.
– Привет, мой мальчик, – говорит бабушка и обнимает меня, обдавая запахом нафталина и сигарет.
– Привет, – отвечаю я через забившую мне рот ее блузку.
– Я так рада, что ты мне сегодня споешь, – с воодушевлением говорит бабушка.
– Да? – я взглядываю на маму.
– Тебе же надо репетировать перед публикой!
Мама бессчетное количество раз слышала, как я распеваю в туалете. Там прекрасная акустика. Я запираю дверь, закрываю глаза и горланю во всю мочь. И все получается, хотя я знаю, что мама слышит меня. Маму порадует, если я спою для бабушки. И бабушка придет в неописуемый восторг. Я заранее польщен.
– Попробую.
Бабушка усаживается на диван и рассказывает о поездке на автобусе и о том, что вчера в кафе выиграла в лотерею. Мама распаковывает пакеты из «Бургер Кинга» и раскладывает еду по тарелкам. Комната наполняется приятным запахом. Один бургер – бабушке, два – мне и шесть – маме.
– Будет ли у нас песенка к обеду? – спрашивает мама с улыбкой.
Я закрываю глаза. Набираю воздуха. Представляю, что стою в туалете. И пою.
Кажется, начал я не очень здорово. Неуди-вительно – я не разогрел связки. Но получается все хуже и хуже. Я скриплю, как несмазанный механизм, и каждая нота сечет воздух взбесившейся газонокосилкой.
Несколько любопытствующих бабушкиных взглядов, и мои связки скручиваются узлом, словно мне в горло насыпали гравия. Не смею открыть глаза, чтобы не видеть бабушкиного печального взгляда. Она, конечно, как это умеют только любящие бабушки, скажет что-нибудь одобрительное – но это будет чистейшей, абсолютной ложью. Я замолкаю и в отчаянии окаменеваю посреди комнаты. Мой голос не предназначен для посторонних. Сорри.
Открываю глаза – никаких аплодисментов.
– Отлично, Барт, – говорит бабушка. – А теперь пора есть.
И, не погружаясь в трясину вранья, она с энтузиазмом продолжает:
– Гамбургеры выглядят очень аппетитно.
У меня умная бабушка.
Разумеется, моя мечта – стоять на сцене, упиваясь овациями и восторженными возгласами, что навряд ли возможно и чего, скорее всего, никогда не произойдет. Я давно научился смиряться с тем, что в жизни далеко не все случается так, как хочется. Только полные идиоты способны полагать, будто все будет прекрасно.
Я надеялся, что того, что произошло потом, не случится, – но тщетно… Бабушка всегда интересуется маминой работой в «Теленоре». Мы с мамой давно договорились, что там все отлично и мама успешно взбирается по карьерной лестнице. Несколько раз я по-английски гуглил «менеджера по работе с клиентами», чтобы выяснить, чем они занимаются. Но английских слов, содержавшихся в ответе на мой запрос, мы в школе не проходили, а «Гугл-переводчик» далеко не всегда выдает вразумительный текст. Тем не менее я выписал на бумажку несколько, на мой взгляд, внушительных выражений. Вот и теперь мама вдохновенно рассказывает историю про своего коллегу, на празднике переодевшегося мобильным телефоном. Надеюсь, бабушка ни о чем не догадается.
– Мама очень хорошо анализирует голосовой трафик, – хвастаюсь я, когда мама замолкает.
И мама, и бабушка переводят взоры на меня. Я подглядываю в свою шпаргалку:
– Вот ты вчера говорила, что изучение активных пользователей интереснее, чем исправление обеспечений клиентских жалоб.
Бабушка вопросительно смотрит на маму – мне кажется, она улыбается. Мама реагирует на меня, как на грязь, прилипшую к подошве.
– Он, наверное, что-то не так понял, – говорит она бабушке.
– Да-да, отлично, что у тебя есть эта работа, – замечает та, – хотя у тебя и нет образования.
Тут бабушка оборачивается ко мне с очень странным выражением лица.
– Я очень горжусь мамой, – поспешно добавляю я.
Если бы мама сама посмотрела в интернете про «Теленор», мы смогли бы договориться о ее мнимых рабочих обязанностях там. Неужели бабушка и впрямь верит, что ее дочь занимается техобслуживанием сетей и руководит четырьмя подчиненными, из которых двоих зовут одним и тем же именем Берре?
– Это значит, что вы скоро переедете? – спрашивает бабушка.
– Разумеется, – отвечает мама.
В бабушкиных вопросах частенько сквозит некая странность – словно ей как-то грустно их задавать.
Мама просит нас доесть бургеры, а то они совсем остынут.
Пока мы продолжаем трапезу, бабушка рассказывает о своих приятных соседях. Я выпадаю из разговора и уже жду не дождусь, когда бабушка уйдет и я наконец смогу петь в туалете.
После еды я ненадолго зависаю в интернете, пытаясь найти что-нибудь о песнях, предназначенных лишь для моего собственного удовольствия. Читаю о том, что власти Филиппин штрафуют людей за недостаточно бодрое исполнение гимна, – ну, мне и это не помогло бы…
Приходится заняться какой-нибудь дурацкой игрой, чтобы только убить время.
Перед тем как уйти, бабушка обращается ко мне:
– Мама рассказала мне о вашем концерте. Я, пожалуй, приду, коль уж она сама допоздна задержится на работе.
– Отлично, – говорю я.
Бабушка всегда является на школьные мероприятия. И никогда не спрашивает, почему у мамы именно в эти дни полный аврал на службе.
– Вам что-нибудь нужно? – спрашивает она уже в дверях.
– Нет-нет, у нас все есть, – отвечает мама.
– Можно я дам Барту сотню на что-нибудь приятное?
– Не нужно, он только что получил карманные деньги на неделю.
– У тебя к туфле что-то прилипло, – я показываю на грязную бумажку на бабушкиной подошве.
– Ой, да, наверняка прицепилась где-то в подъезде… то есть на улице. Теперь их не моют. Видно, никого не волнует, как выглядит наш город.
– Да уж, в последнее время совсем плохо стало, – поддакивает мама.
После бабушкиного ухода мама валится на диван, и тот издает угрожающий скрип.
– Боже мой, как эта дамочка умеет достать!.. – вздыхает мама.
– А по-моему, она отличная.
– Я скоро дам тебе карманных денег, Барт. Но пособие придет только после двадцатого.
– Мне сейчас деньги ни на что не нужны.
Я запираюсь в туалете. Звуки выпеваются легко и свободно, я чувствую, как они поднимаются откуда-то из глубины легких и живота. Я кажусь себе слившимися в одно целое сиамскими близнецами: один ранит слух, а другой поет, как райская птица. По-видимому, эти двое между собой никогда не договорятся.
Когда я выхожу, мама ласково гладит меня по спине.
– Не переживай, – говорит она, – петь только для себя тоже неплохо.
– Угу.
– Очень здорово слушать… через дверь.
– Мне надо на тренировку.
– Задай им жару!
Вес мухи – именно в эту категорию меня пытаются определить. Могли бы ее назвать и «весом комара». Это для тех, кто тянет на сорок восемь – пятьдесят один килограмм. Я – тридцать шесть с половиной. Достоинство малого веса в том, что можно быть очень стремительным. Так сказал тренер. Когда-нибудь я наверняка научусь пользоваться этим преимуществом.
– Отличная работа, Барт. Теперь сделай пятьдесят приседаний.
С тренером все в порядке. Он просто хочет, чтобы я мог противостоять другой мелочи с весом мухи. Иногда перед сном под одеялом я мечтаю все последующие годы расти, как одуванчик, и оказаться не меньше Мохаммеда Али, чтобы побеждать огромных противников из далеких стран. От подобных фантазий меня бросает в жар.
– Давай, Барт! Такой темп никуда не годится.
Бокс часто называют «благородным искусством самообороны». Но на самом деле все в основном сводится к тому, чтобы повалить противника.
– Отлично выкладываешься!
Ну вот – «отлично выкладываешься». Я часто выкладываюсь по полной, хотя этого почти всегда недостаточно.
Два раунда я прохожу в спарринге с Кристианом. Мы ровесники, но он на голову выше, и у него имеются кое-какие мускулы, чего я совершенно лишен. Он нормальный парень – мы боксируем слегка и Кристиан не пытается нокаутировать меня, пока тренер стоит к нам спиной.
На тренировке мы никогда не говорим о тех, кого бокс превратил в «овощ», – только о великих борцах, о героях, завоевывавших призовые пояса… которых не нацепишь ни на одни брюки.
