Я отчаянно мечтала о Мексике – как я всё брошу, брошу эту грёбаную сырую Британию и уеду на Юкатан – и стала притягивать к себе всё мексиканское. Мне во всем виделись знаки – картинка с черепом sugar skull из журнала (я прилепила её на стену своей комнаты), какая-то случайная девушка в автобусе, которая обмолвилась, что жила в Мексике…
В один мерзкий дождливый четверг в ноябре, когда темнота наступает в три дня, у меня был выходной. Я зашла в магазин купить молоко и йогурт и уже на кассе, расплачиваясь, сказала: дайте мне самую дешёвую бритву. Впервые за очень долгое время я решила – пойду выпью и потанцую.
Большая Чешка была на работе, и я решила побаловать себя ванной. Я открыла настежь двери всех комнат, включила погромче проигрыватель и сделала воду погорячее, чтобы наконец согреться! Мне было всё равно, как сложится мой вечер – весь процесс уже доставлял мне огромное удовольствие. Бунт против заведенных в доме порядков, против основ нашего бытия заряжал меня необыкновенной силой.
Я надела кольца-серьги и самое свое шлюшное платье в обтяжку. Оно было из плотной ткани, в широкую горизонтальную полоску, и прибавляло моему отощавшему виду сочности. Я очень давно не одевалась как женщина. Я всё время ходила в одних и тех же кроссовках (отчасти потому, что всегда ходила пешком). И так как ходить приходилось по холоду и слякоти, и я постоянно мёрзла, то я надевала на себя как можно больше слоев любой имеющейся у меня одежды. На меня никто не обращал внимания и меня это устраивало. Волосы, которые я собственноручно откромсала летом, только начинали отрастать. Я выглядела как бесполое существо в шапке. Я сливалась с серым и коричневым ноябрем. Иногда мне казалось, что меня не существует.
Я собралась – «накуклилась», как говорила актриса – и выбрала для выхода в свет Кэмден. Там был один бар над каналом – с большими окнами – мне там нравилось. Я уже была там когда-то, и, чтобы чувствовать себя уверенно, я решила выбрать знакомое место. Как только я вышла из станции метро «Кэмден», начался дождь. Дождь был нешуточный, так что пришлось наплевать на бар над каналом и заскочить в первый попавшийся. Им оказалась кубинская бодега, в которой, не считая бармена и одну сосавшуюся в укромном углу парочку, никого не было. Бар был большой, с высокими потолками, и это только подчеркивало его пустоту. На свободной танцплощадке в центре ещё трое незнакомцев вытанцовывали что-то латиноамериканское. Я взяла пинту сидра и настроилась, что он подействует. Денег было всего на один напиток, а значит, у меня был всего один шанс почувствовать себя под долгожданным воздействием алкогольного расслабления. Я отказалась ото льда, чтобы не замерзнуть моментально, и села со своим стаканом за один из свободных столов. Я быстро выпила свой бокал, поскольку мне не на что было отвлекаться, и моментально почувствовала те самые забытые ощущения, как что-то разливается в теле, заполняя каждую его часть, на все становится наплевать и на душе становится легко. Алкоголь работал.
Постепенно народ заполнил пустоту, танцующих стало больше. Пить мне больше было не на что, но я не хотела идти домой. Я вышла на площадку с танцующими, чтобы тоже танцевать и чтобы не заканчивалось ощущение того, что всё хорошо.
Я танцевала, и вокруг меня незаметно собралась толпа. Как-то неожиданно людей вокруг стало много, и меня вдруг подхватили какие-то руки. Первые мгновения я даже не понимала, что происходит. Этот кто-то был значительно выше меня ростом, и я видела его лишь по уровень плеч. Он был худой, и на нем была светло-голубая офисная рубашка с закатанными по локоть рукавами. Он был безумно хорошим танцором – я совершенно ничего не делала и при этом получалось, что я весьма эффектно танцую. По ощущениям я даже не двигалась, а парила над землей на высоте нескольких сантиметров. Это было как во сне – я крутила какие-то сложные выпады, он вертел меня во все стороны как податливую тряпичную куклу. Во время одного из этих драматичных па я почувствовала, как куда-то под ноги танцующих полетели мои серьги-кольца, и только подумала: жаль, они мне так шли! Но не остановила этот приятный сон. Он танцевал драматично – подкидывал меня, укладывал на свое плечо, сгибал пополам (от чего я волосами подметала пол) – и в то же время непринужденно.
Я спросила: «Где ты научился так танцевать?»
И он ответил: «Это у меня в крови. Я мексиканец».
Я наконец подняла глаза и посмотрела на его лицо – он скорее смахивал на сноба француза. У него была очень белая кожа, каштановые волосы и выразительные карие глаза с длинными ресницами – такие, которые любая мать просит подарить своей будущей дочери.
Я перешла на испанский, кое-как слепив из слов фразу, что я немного владею языком, отчего у него сразу загорелись глаза и он мгновенно полностью переключился на espa?ol. Мексиканец спросил, откуда я. И как только услышал ответ, хлопнул себя ладонью по бедру и воскликнул: «Не может быть! Это судьба!» Он вытащил из заднего кармана джинсов купюру – сотку – и, сияя, продемонстрировал её мне: «Да я только вчера вернулся из твоего города с конференции!»
Обмениваясь фразами, мы все время улыбались друг другу. При этом я даже не спросила, как его зовут – как, впрочем, и он меня. Было чуть больше часа ночи. Утром мне нужно было на работу. Я тихо прошла между танцующими к выходу.
Мексиканец догнал меня на пороге – ливень перешел в морось, и я заматывала на голове свой шарф-платок. Он не стал уговаривать меня остаться ещё и вместо этого собрался со мной: раз ты уходишь, я тоже не хочу оставаться. Мы начали идти, выясняя, кто в какую сторону едет. Снова начался дождь. Мексиканец был в одной легкой кожаной курточке на тонкую рубашку и в джинсах. Я была в пальто, но без шапки – шарф всё время съезжал и голова у меня была уже мокрая. Так же мокрым был сам шарф и частично пальто.
Мы о чем-то болтали, и на остановке я наконец сообразила, что не знаю, как его зовут. В отличие от меня, он был совершенно трезвый и наблюдал за мной с полуулыбкой. Мне всё давалось с большим трудом!
«Не очень-то ты похож на мексиканца, – сказала ему я, – ну, по моим представлениям…»
Он поинтересовался, какие же у меня представления.
«Ну не знаю… Спиди Гонзалес – мышь из мультика с такими густыми усами и в сомбреро».
Он засмеялся: «Вообще-то, Гонзалес – моя фамилия».
Он жил в противоположном направлении, но когда подошёл мой автобус и я наспех распрощалась, он вдруг вскочил в последний момент: «А чёрт! Я пересяду на станции «Ангел». Я так и не взял твой телефон!» Пока мы ехали, я умудрилась назвать его тремя разными мужскими именами, упорствуя давать ему свой номер. В конце концов, я уступила его просьбам, и мы обменялись телефонами. Мы подъехали к станции «Ангел». Я запрыгнула в автобус в сторону дома, а мексиканец остался на пустой остановке.
На следующий день он прислал мне сообщение: «Давай встретимся на выходных». Я по-прежнему не знала, как его зовут, но ответила, что могу, если это будет вечером.
В субботу я работала до шести. Мы договорились встретиться в девять вечера. Мне нужно было очень энергичным шагом дойти до дома и очень быстро привести себя в порядок. Я справилась оперативно – в отношении времени я стала нудная и слаженная как робот. Даже на свидание я умудрилась прийти на 15 минут пораньше. Чтобы заполнить время ожидания, я зашла в ближайшее кафе и взяла чай. Я села с чашкой за высоким столом у окна-витрины и смотрела на свое отражение. Мне вдруг стало всё так лениво, прямо через силу. В голову стали приходить мысли о том, как я не люблю все эти пляски с бубном, все эти глупые свидания. Потом меня пронзила мысль, что по пьяни я его переоценила и что он на самом деле совсем несимпатичный, или нудный, или плохо пахнет.
Я постоянно смотрела на часы, и предстоящая встреча была мне уже мучительна. Когда осталось несколько минут до девяти часов, я собралась с силами, встала, запахнула пальто и вышла.
Я увидела его издалека – он ждал напротив метро, всматриваясь в выходивших оттуда людей. На душе у меня моментально отлегло – он был еще лучше, чем я запомнила его со знакомства в баре.
Он стоял, высокий и тощий, как фонарь. Но в то же время в нём была какая-то уверенность в жестах – он был не из тех высоких, которым некомфортно в высоте своего тела. Когда мне нужно было посмотреть ему в лицо, мне приходилось задирать голову – он был где-то там, как потолок.
У мексиканца были красивые кисти рук с изящными пальцами, как у пианиста, но главным была его улыбка. Он улыбался очень много и искренне. Его рот умел растягиваться в особенную улыбку, которая вгоняла меня в какой-то блаженный транс. Он нагнулся и поцеловал меня в щеку.
Мы оба были в радостном возбуждении от встречи и незаметно для себя стали бродить по ломаной траектории среди рядов рынка Ковент Гарден. Наконец, мексиканец решил, что пора где-то присесть. Он осмотрелся по сторонам и выбрал место, где не было длинной очереди у входа – шёл моросящий дождь, и мы оба стали замерзать. Нас усадили за единственный свободный стол у входной двери. Это был крошечный круглый столик на высокой ножке, размером не больше подноса.
Мексиканец усадил меня на длинный диван с одной стороны стола, а сам сел напротив, спиной к двери. Он взял мне сразу две «Маргариты» и один мохито себе. После первой «Маргариты» я начала беспокоиться о спине мексиканца – алкоголь открывает во мне гипертрофированное сострадание. Я только и видела, как постоянно открывается дверь за его спиной и на его спину, защищенную лишь тонкой хлопковой рубашкой, дует, и ещё что его беспокоят постоянно снующие туда-сюда посетители. В конце концов я предложила мексиканцу сесть возле меня. Но там и на одну тощую задницу места не было, так что когда он втиснулся, мы оказались бедром к бедру, очень тесно прижаты друг к другу. С чувством неизбежного я начала вторую «Маргариту», а когда закончила, молча повернула к нему лицо – он уже сидел вполоборота ко мне – и мы начали целоваться.
Когда я иногда думаю о мексиканце, всё, что я хочу вспоминать – это его поцелуи. Никто никогда не целовал меня как он. Эти поцелуи были лучше секса – вернее, от них было настолько хорошо, что секс уже был не нужен! Позже я думала: что было бы, если бы я не встретила его? Как можно прожить жизнь и не попробовать таких поцелуев? И мне хотелось поделиться мексиканцем с каждой женщиной мира, чтобы они тоже узнали, что такое поцелуй.
Это были поцелуи чистой эйфории, от которых чувствуешь себя сидящей на коленях у Бога.
Бар стали закрывать. Мы вышли на ночные улицы, уже заполненные такими же пьяными и возбужденными шатальцами в распахнутых пальто.
Он сказал: «Поехали!»
Мы сели в автобус, который ехал в сторону моего дома, и я поинтересовалась, почему мы едем ко мне домой? Ничего же не будет.
А он спросил: «Почему нет?» Por que no?
Он достал меня с этим своим испанским – я уже сто раз прокляла момент, когда чёрт дернул меня за язык с радостью сообщить ему о своих посредственных способностях на этот счёт. Я и так с трудом собирала мысли по частям, не говоря уже о том, чтобы переводить их на испанский. Прямота вопроса обезоружила мой одурманенный «Маргаритами» мозг. Я вернула ему вопрос: «А почему да?»
«Потому что между нами есть магия», – он обнял меня своей длинной рукой и притянул ближе.
Так, обнявшись, мы вели дебаты всю дорогу, пока не вывалились на остановке аккурат у моего дома. Он утверждал, что всего лишь проводит меня до двери – для чего следовало буквально перейти дорогу.
У входной двери он наклонился и повис на калитке, умоляя о чашке чая или кофе. У меня не было ни чая, ни кофе – и это была чистая правда! У меня даже не было сахара, чтобы развести в стакане кипятка. Тогда он стал просить воды. Он взял мою ладонь и голосом человека, который долго полз по пустыне, сказал: «Воды!»
Я не могла сдержать приступ смеха и сдалась. Я не хотела вести его в свою комнату – моя комната была как дневник, распахнутый на самой личной странице. Постепенно, как гнездо сороки, я заполнила её сокровищами с улицы – жестяная коробка для хлеба с надписью «Хлеб», которую я приспособила для разных мелочей; подсвечники из двух стеклянных стаканчиков – бордовый и оранжевый, в которых я принесла свечи из нашей с актрисой тайной церкви на Марилебон роуд. На большую стену я прилепила картинки из журналов и открытки – портрет Фриды и Вивьен Ли в роли Скарлетт О’Хары. Я подобрала на улице пальму, а на подоконник поставила горшок цикламенов – подарок актрисы. Пальму я тащила домой целый час. Когда я её увидела, то подумала, что кто-то переезжает и растение на самом деле не выбросили, а просто вынесли на улицу. Я постояла, всматриваясь в прохожих – все же похоже, что она была ничья. Я поскорее подхватила мою пальму, обняла горшок обеими руками и пошла домой. На проездном у меня была сумма «для непредвиденных случаев», равная одной поездке на автобусе. Но был час пик, автобусы были забиты людьми, и я побоялась, что пальме сломают листья, поэтому пошла пешком. Так я шла в обнимку с цветком, как героиня фильма «Леон», добрый час. Над проигрывателем была моя фотография, сделанная шаманкой – я лежала на полу её квартиры, голая, худая как героиновая наркоманка, в трусах и чёрных гетрах, и с сигаретой во рту. На месте груди я прилепила прямоугольник, который вырезала из упаковки от презервативов, со слоганом: «Приготовься к удовольствию». Мое ложе – матрас – я задвинула в нишу над встроенными полками. На внутренней стороне нижней полки я написала краской: «Однажды я проснулась лисицей, я была свободна и мне было хорошо». Каждое утро я открывала глаза и видела эту надпись.
На цыпочках мы с мексиканцем прошли в гостиную комнату и прикрыли дверь, чтобы не разбудить Большую Чешку. Я включила настольную лампу. Он сел на стул и усадил меня себе на колени. Мы стали целоваться, переместились на диван, и наконец на пол. Я всё ещё думала, что ничего не будет, о чём периодически его оповещала. Но своими поцелуями он довёл меня до состояния, когда я не смогла бы ему отказать, даже если бы над нами стояла Большая Чешка с наведенным прицелом ружья.
Он занимался сексом как танцор – это было для него выступление на сцене и он ждал аплодисментов (хотя всё же танцевал он несравнимо лучше). Но мне было хорошо – волшебные поцелуи компенсировали всё!
Я не подумала о презервативе, и потом мне пришлось совершить поход в срамную больничку (где к лету меня уже знали в лицо). Хотя это было не нужно – он был чист, как лилия. И тело его пахло так же, как пахнет воздух вблизи чистой реки.
Я валялась на полу, на мате, на котором Большая Чешка пыталась усадить себя на шпагаты. Он поднялся и стал застегивать рубашку. Мексиканец посмотрел на меня долгим изучающим взглядом и вдруг сказал: «Ну вот и всё. Теперь я тебе неинтересен».
«Ты поёшь?»
«Нет», – ответил он.
«Жонглируешь?»
«Нет».
«Ну, ладно. Ты сносно танцуешь, может, дам тебе шанс».
Было почти 4 утра. Я не просила его остаться. Когда он оделся, я встала и проводила его к двери. Он пофлиртовал ещё немного, изображая сцену «он отдал себя без остатка и низко пал в её глазах», и наконец ушёл.
На следующий день я проснулась почти в 12 и поняла, что мне сильно хочется с ним общаться. Я написала ему: «Как добрался?»
Он ответил: «Сегодня с 9 утра пришлось выйти на работу. Тяжело».
Мы обменялись ещё парой нейтральных фраз, и потом он пропал. Понедельник – ни слова. Вторник – ни слова. К среде я уже поняла, что я дура. И чего, собственно, я жду? Что он, зная мой адрес, пришлёт мне с курьером букет цветов? Со вложенным в розы билетом в театр? Да, как раз примерно так я и думала!
Я ничего не понимала: что я чувствую? Что произошло? Но я ревела каждый день. Я не знала, что, черт побери, на меня нашло. Я просыпалась и первое, что я делала – плакала. Когда я собиралась на работу, тушь в три ручья текла у меня по щекам, пока я пыталась накрасить глаза.
Я вела с собой разговоры, убеждая себя, что это стыдно, что у меня нет даже приличного повода так убиваться. Но я ничего не могла с собой поделать. Так я проплакала ровно неделю – семь дней слез, как в фольклорных сказаниях! На восьмой день я наконец успокоилась и поняла, что жизнь продолжается. И вот тогда, еще через пару дней, мексиканец отозвался вновь: «Привет! Ты жива?» Я как раз подходила к калитке дома, возвращалась с работы, читая его слова, и в душу мне заползла теплая змея. Я почувствовала расслабление и успокоение. Поганый мексиканец – я 10 дней ждала этого сообщения, подождёшь и ты! Я осилила паузу в два дня и написала ему: «Нет, она не жива. Тебе пишет енот, который завладел этим телефоном».
Он ответил: «К несчастью, мы потеряли и его! У него была ужасная, ужасная неделя без сна и отдыха. Он не выдержал и скончался. Тебе пишет его ангел. Енот, мне кажется, ты интересный тип. Можно пригласить тебя куда-нибудь?»
Я написала: «Попробуй».
И он предложил сводить меня в мексиканский бар недалеко от станции «Ангел». Было уже очень холодно. Актриса снабдила меня сапогами и щедро разделила две свои шубы по принципу – «серебристый ворс подходит к твоим волосам, белый – к моим». Я завернулась в платок, надела сапоги и шубу.
Мексиканец ждал меня на остановке автобуса. Он был всё так же в тонкой курточке на рубашку. Он погладил мех на моей шубе, как гладят кошку, и мы пошли под ручку в бар. Был сильный ветер, и мы побродили туда-сюда, но так и не могли найти то место, о котором он говорил. Он клялся, что это именно здесь – раньше он снимал комнату в этом районе и хорошо знал округу. И тем не менее мексиканского бара не было. Вместо этого мы оказались на пороге крошечного бара «Прага». Внутри был полумрак и свечи, и мы зашли. За баром стояла симпатичная разговорчивая чешка. Она посмотрела на мой платок и шубу и сказала: «Я сделаю тебе коктейль “Белый Русский”!» Я посмотрела ей в лицо, и мы широко улыбнулись друг другу. Мексиканца задело, что он остался без внимания, и он прервал наш обмен любезностями, потребовав себе «Маргариту»: «Поскольку у вас тут коктейли по национальному признаку, а я, так уж случилось, мексиканец!» – сказал он подчеркнуто громко, словно ожидая, что его слова произведут какой-то бурный эффект.
Мы сели в укромном углу, где стояли большое красное кожаное кресло и маленький пуфик. Я немедля направилась в кресло, оставив пуфик мексиканцу. Он пододвинул его поближе и сел, поджимая свои длинные ноги и пытаясь найти удобное положение. Его коленки торчали вровень его ребрам, словно он сел за руль детского велосипедика. Я упорно игнорировала его красноречивые телодвижения и твердо решила, что буду восседать в кресле. Накануне я была у актрисы. Она выслушала мои рассказы о мексиканце и покачала головой на мою мягкотелость. «Стейк! – сказала она решительно. – Он должен тебе стейк!» Актриса как раз собиралась в ресторан, где планировала повысить свой гемоглобин за счет богатого поклонника.
Наконец мексиканец принял несколько полусползающее с пуфика положение – он оперся спиной о стену, вытянул вперед ноги и стал ныть, что ему неудобно и ужасно болит спина. Я подняла бокал, приглашая его выпить. Мой коктейль имел тот самый приятный обманчивый вкус, когда кажется, что и алкоголя-то там нет. В бар подтянулись люди, которые слились в фон из обрывков разговоров и смеха. Мне нравилось это место, и я вдруг поймала себя на мысли, что здорово было бы здесь работать. И еще, что я хотела бы сейчас быть здесь без мексиканца.
Я посмотрела на него и сказала, что хочу к весне насобирать денег и купить билет в один конец в Мексику. Мне казалось, ему будет приятно знать, что я мечтаю о его стране, но это вызвало у него странный всплеск раздражения. Он сказал, что и сам не прочь, но из-за работы привязан к трем городам мира – Лондон, Париж и Нью-Йорк.
«Штаты я ненавижу всей душой, – сказал мексиканец. Париж ему не пришелся по душе, и в Лондоне он тоже чах. Я застрял в этом тупике-чистилище. Получается, что либо быть никем в чудесной Мексике, либо три ненавистных города на выбор». Он помолчал, выдавил неубедительную улыбку и продолжил: «Ну что, ты разве не хочешь расспросить меня про Мексику? Какие-нибудь ценные советы?»
Я откинулась в кресле: «Конечно, рассказывай!»
На мгновение он растерялся: «Что именно?»
«Что угодно – мне всё пригодится».
Он вздохнул, обвел глазами бар и, вернувшись взглядом ко мне, сказал: «Ты будешь там сильно выделяться – ты, твоя речь, твоя кожа, твоя манера себя держать. От тебя все будут хотеть только одного – секса».
Он говорил таким тоном, как будто у нас начинался скандал. «Сначала тебе будет сносить крышу от того, сколько у тебя там друзей и как все хорошо. Только они окажутся никакие не друзья и им нужен будет только секс!» Он посмотрел мне в глаза, как будто предъявлял обвинение и ждал, что я буду защищаться. Я не шевельнулась. Мне не нравился этот разговор и всё, что он говорил про Мексику. Мне казалось, я дала ему подержать в руках свою мечту, а он замарал её какой-то грязью.
«Только мужики там все страшные и низкорослые, – он ухмыльнулся. – Я в этом смысле нетипичный мексиканец». – Он допил свою «Маргариту» и поставил бокал на столик. Я ничего не сказала и только подумала: какого-то дерьма наговорил.
«Я хочу сесть в кресло», – вдруг сказал он.
«А я?» – Меня озадачило его пожелание.
«А ты мне на руки», – он поднялся с пуфика и встал передо мной, протягивая мне руки, вынуждая меня подняться. Мы устроились вдвоем в одном кресле. Музыку прикрутили погромче. Полумрак и шум голосов отгородил нас от остальных невидимой ширмой. Мы стали целоваться.
«Знаешь, что здесь есть между домами тайный садик?» – мексиканцу пришла в голову какая-то идея. Я покачала головой: нет. «Я покажу». Мы вышли из бара и стали бродить пустыми улицами между домами, где не было ни садика, ни людей. Только лисица, желтая от света фонаря, семенила трусцой чуть поодаль. Я всё пыталась представить, чем закончатся эти шатания, как он увлек меня за рукав в нишу в стене дома, распахнул мою шубу и стал прижиматься. Он был очень возбужден, но я сказала, что домой я его наотрез не поведу. На меня напало какое-то непонятное полное отчуждение. Мне стало абсолютно всё равно. В самом деле, о чем же я плакала неделю? Поцелуи были хороши, но утратили магию. Я сказала ему: «Это был только секс», запахнула шубу и ушла.
Глава 4
«Президент-Клуб»
Шла последняя неделя перед Рождеством, и ровно перед большими выходными меня уволили. Хуже, чем быть брошенной парнем перед Рождеством – только остаться перед Рождеством без денег и работы! В мэрии строго запрещалось пользоваться телефонами во время смены – в раздевалке везде были развешаны листки, на которых жирным шрифтом было напечатано: за пользование телефоном в рабочее время будут очень строгие дисциплинарные взыскания! Мама очень скучала по мне – я была постоянно занята и почти не общалась. Я избегала разговоров, потому что мне не хотелось отвечать на некоторые вопросы и рассказывать правду о том, как на самом деле обстоят дела. Это увиливание вгоняло меня в стресс – с родителями было по-прежнему сложно и натянуто (хотя я даже думала временами, что я от всего этого как раз свободна), и я только усложняла всё своим нежеланием поговорить начистоту.
Я совсем забыла, что родители собрались уехать на Новый год и в тот день у меня был последний шанс застать их дома. Я засунула телефон в карман передника и решила набрать маму, когда в банкетном зале будут петь «Боже, храни королеву», а наша армия гномов-лакеев будет ждать в коридоре у кухни и тихо шептаться друг с другом. Не уволят же за разговор по телефону в конце концов?! Я отошла за колонну и стала тихо разговаривать, но по ходу нашего с мамой разговора я стала предсказуемо распаляться и говорить всё громче и громче, пока за моей спиной не выросла надзирательница и в полной тишине застывших в ужасе лакеев прозвучал её голос: «Немедленно положи телефон!»
Мне повезло нарваться на самую злостную представительницу тройки – леди Трясохуй. Она ходила чеканным шагом, и обычно её появление было слышно издалека – как цокот копыт сатаны этот шаг наводил жуть на чувствительных детишек. Я сразу поняла – это тот самый мой недобрый час. Джейн уже порядком достали мои танцы в белых перчатках и прочие фривольности. Она смотрела на меня с таким ровным, холодным лицом, как фашист из фильмов про Вторую мировую. С таким же спокойствием она уволила меня прямо там же, на месте, чтоб мой пример стал всем уроком. Я даже не закончила смену до конца. Я сняла фартук, стянула с шеи галстук и ушла.
Я не знала, что мне делать. Я снова была на «жёлтых лейбах» – наклейки, которые лепили на уцененные продукты (те, чей срок годности был на пределе). Полки с жёлтыми лейбами мы с актрисой и так проверяли в магазине первым делом. Мой кухонный шкаф был пуст, как квартира после ремонта. В нём стоял только пакет с рисом. Особенно разителен был контраст со шкафом Большой Чешки, где упаковки макарон и консервные банки постоянно вываливались или торчали в щель дверцы. Я поставила на свои полки несколько пустых коробок, которые подобрала у мусорки: картонку из-под мисо-супа и пустую пачку сухой смеси для оладьев.
Мы с актрисой нередко набивали в кафе полные карманы пакетиками сахара или порционного кетчупа, прихватывали салфетки, а случалось, и рулон туалетной бумаги из уборной.
Денег едва хватило на аренду за январь, и меня спасло только то, что Большая Чешка уезжала на месяц домой, и я могла отключить отопление – ни один человек в здравом уме не согласился бы прозябать в таком холоде, и если бы Большая Чешка была дома, мне пришлось бы платить половину счёта за отопление.
Зима как раз случилась необыкновенно снежная и била рекорды по лютости. Мне она казалась невыносимо холодной. По ночам я не могла заснуть от холода. В постель я надевала носки не только на ноги, но и на руки, как варежки, и, мучаясь в состоянии гипотермической бессонницы, яростно желала к лету махнуть по ту сторону океана, в Мексику.
Начался январь, и актриса в очередной раз спасла мою обледенелую шкурку, подсобив мне небольшую работу на ежегодном заседании «Президент-Клуба».
Я понятия не имела об этом загадочном клубе, не считая некоторых отрывочных историй, которые раньше рассказывала актриса.
Сама она проделывала эту халтуру уже третий год подряд. Я знала только, что мне заплатят 120 фунтов за пять часов несложной работы. Местом заседания клуба был отель «Дорчестер» на Парк Лейн. Я редко появлялась в этой части города – я шаталась в своём Восточном Лондоне – «на Исте» – и в респектабельном Мэйфере чувствовала себя неуютно. Об отеле я слышала, что к ним в бар заходит выпить принц Гарри. Это был какой-то совершенно другой мир.
Я вошла с бокового хода, как было указано в письме нашей «мамаши» – женщины, которая набирала девушек на обслуживание предстоящего мероприятия. В коридоре мне встретилось несколько горничных в униформе, как в ролевых играх – маленькое кремовое платье, белый передник и кружевная накрахмаленная наколка буфетчицы в волосах. Для нас была выделена огромная комната, полная девиц, похожих на тех, которые отираются с сигаретой у входов в ночные клубы. Всего сто человек – самое отборное мясо Лондона.
Комната была очень красивая, похожая на бальный зал – с канделябрами, лепниной на потолке и мягким ковром. У входа в комнату сидела женщина со списком в руках – меня нашли по фамилии, отметили и дали чёрное платье, такое же, как у всех. Возле моей фамилии стояла отметка «6-й размер». Я знала заранее, что будет маленькое чёрное платье с открытой спиной, и нервничала, так как у меня была сыпь на спине и волосы ещё не прикрывали лопатки. Нужно было принести свои туфли. У меня не было чёрных шпилек, и я взяла чёрные ботинки, у которых был тонкий каблук и которые в общем можно было с натяжкой назвать туфлями. На фоне сверкающих красных подошв лабутенов и высоченных шпилек мои ботинки смотрелись откровенно по-лоховски.
Я пришла уже накрашенная – ещё дома я сделала свой обычный макияж «на выход»: тушь, румяна, немного серых теней. Без помады – помада мне никогда не шла. Она придавала мне вид малявки, которая накрасилась помадой старшей сестры и думает, что она теперь взрослая женщина. Когда я пришла, то застала всю комнату – весь большой зал – за массовым нанесением макияжа. На это, как оказалось, и был выделен первый час оплачиваемого времени. Весело и громко болтая, красотки разбились на небольшие группы, достали огромные чемоданы с косметикой, круглые зеркала на длинной ножке-подставке, развернули рулоны мягких чехлов с кистями всех размеров и форм, включили в розетки плойки и утюжки для волос. Некоторые крали бегали туда-сюда с большими бигудями на голове, делавшими их голову похожей на афро.
Я нашла укромный угол и решила переодеться в мою униформу на этот вечер. Платье было совершенно шлюшное – причем шлюшки самого низкого пошиба – из какого-то дешёвого атласа с отливом. Оно настолько плотно прилегало к фигуре, что молния на спине сошлась только на выдохе и застёжка неприятно впилась в кожу. Но, по крайней мере, оно было не короткое – длина была вполне удобная. В зале было холодно. Крали непринужденно бегали полуголые – все как инь-ян: либо вытравленные блондинки, либо жгучие брюнетки. Все с идеальной гладкой, загорелой кожей, грудастые, ногастые, с длинными ногтями, с накладными ресницами, от которых глаза были похожи на безмолвные хлопающие орхидеи. Ни одна из них не мерзла как я.
Я всматривалась, пыталась угадать, кто из них та самая эскорт-проститутка, о которой, бывало, рассказывала актриса. Я спросила, и актриса засмеялась: «Бляди здесь, по сути, все. Те, что настоящие, из эскорта, будут после банкета. Они и задницу не оторвут за 120 фунтов».
Когда приготовления закончились, все стали фотографироваться друг с другом на телефоны. Я вышла в туалет и обнаружила там небольшую группу в таких же атласных платьях, но красного цвета. Их было человек десять – это были ведущие аукциона. Они не хотели пудриться в большой комнате вместе со всеми. Ведущие выглядели точно так же, как крали в черных платьях. Все они напоминали икебаны живых цветов, стоящие в туалете, – красивые, но совершенно искусственные на вид растения.
Возле раковин мыли руки несколько богатых женщин-постоялиц. На них были такие страшные зимние куртки, какие мне помнились, я встречала их в немецких каталогах одежды времен девяностых – куртки для кошёлок. А также у них были очень дорогие дизайнерские сумки. Меня преследовала мысль, что одна эта сраная сумка может решить все мои финансовые проблемы.
