– А почему это у Мэйланьских Данов без Посвящения обходятся? – вдруг заинтересовался до того молчавший Махайра. – Вы что, первых попавшихся Придатков берете, которые повзрослее? Один состарился – другого нашли?
– Обидеть хочешь, Жнец? – вяло поинтересовался я для порядка, поскольку прекрасно знал, что Махайра и в мыслях не держал меня обидеть.
– Да нет, что ты, Единорог?! Просто интересно… да и не похож твой Чэн на необученного! И прошлый – как его, не помню уже – тоже не похож был…
– Учат они Придатков, – снова влез в разговор уставший молчать и слушать других Гвениль. – И не хуже прочих.
Ну спасибо, здоровяк… вот уж от кого не ожидал!
– Только легкие они, – продолжил меж тем эспадон, – Дан Гьены эти! Ты понимаешь, Жнец, – ни вида, ни солидности! Меня раз в пять легче будут, да и тебя раза в два… Мы, Лоулезские Эспадоны, долго ждем, пока Придаток в полную силу войдет, оттого и рубим мы хоть волос на воде, хоть куклу турнирную на две половины…
Я отчетливо увидел Придатка, разрубленного от ключицы до паха, вздрогнул и пристально вгляделся в Гвениля. Нет, чепуха, этого просто не может быть!..
Увлекшийся эспадон не обратил на меня ни малейшего внимания.
– А Дан Гьены в своем пыльном Мэйлане Придатка с самого раннего детства в работу берут! Ведь такого, как наш Единорог, и дитя в руке удержит. Вот и выходит, что им и без Посвящения можно! Сами учат, сами и пользуются…
«Удержать-то дитя удержит», – про себя подумал я и вспомнил Придатка Чэна шести лет от роду, его отца Придатка Янга в том же возрасте, их предка Придатка Лю Анкора, которого я перевез в Кабир… Вспомнил и те хлопоты, которых стоило мне их обучение. Пока они меня правильно держать научились, не роняя да не спотыкаясь… я ведь не канат для падающего, в меня изо всех сил вцепляться нельзя, у Дан Гьенов упор на три пальца…
– А-а-а, – расслабленно протянул Махайра.
– Чего «а-а-а»?! – обозлился я. – Мы со своими будущими Придатками с самого, почитай, начала возимся чище Детских Учителей, а не ждем вроде тебя с Гвенилем, когда нам уже обученного приведут! Вот поэтому…
Договорить мне не дали. Хлопнула дверь, и грузный Придаток внес в алоу-хона Шешеза Абу-Салима. Их величество огляделись по сторонам, соизволили выбрать дальнюю от входа стену, где и повисли сразу на двух крюках. На двух – это для грациозности висения, надо понимать.
Еще раз прошлись по встрепанному меху бордовые сапоги шагреневой кожи с модными кисточками на голенищах – и дверь закрылась за Придатком Абу-Салима.
Шешез поворочался, устраиваясь в более наклонном положении, и с интересом глянул на нас.
– Что замолчали, гордость Кабира? – весело бросил Шешез со стены, и мне показалось, что веселость ятагана неискренняя. – Опять спорите? Я к вам за советом пришел, а вы все что-то делите…
– За советом, как правитель фарр-ла-Кабир, или за советом, как мой вечный соперник в рубке, ятаган Шешез?
Нет, Гвениль положительно не умел соблюдать никаких приличий! Ему хорошо, он в Кабире в гостях, а не в вассальной зависимости… правда, зависимость моя больше на словах, а Гвен сидит в столице лет на сорок дольше меня, и домом своим давным-давно обзавелся, и семьей обзавестись заодно хотел, да отказали ему, грубияну двуручному…
– Как тот и другой сразу, – помрачнев, ответил ятаган.
– А в каком важном деле совет требуется? – Махайра слегка шевельнулся и концом клинка успокаивающе тронул Гвениля за массивную крестовину.
– Турнир хочу отменить.
– Что? – хором вскрикнули мы втроем. – Почему?!
– Потому что боюсь, – оборвал нас Шешез.
Признание его прозвучало сухо и веско, заставив поверить в невозможное: ятаган фарр-ла-Кабир, племянник Фархада иль-Рахша, чего-то боится!
– Знаете небось, что ночью на улице Сом-Рукха произошло? Мне утром донесли; только слухи – они моих гонцов быстрее…
– Знаем, – проворчал Гвениль.
– Слышали, – отозвался Махайра.
– Кто это был? – вместо ответа спросил я, не уточняя, кого имею в виду: убитого или убийцу.
– Шамшер Бурхан ан-Имр, из сабель квартала Патайя. А убийца… ну, в общем, под подозрением…
Он все не мог договорить, и когда наконец решился, то вид у Шешеза был такой, словно он сам себе удивлялся.
– Под подозрением – Тусклые.
Это было равносильно тому, что сказать: «Под подозрением ночной ветер». Или: «Подозревается призрак Майского Ножа». Или еще что-нибудь в этом же духе…
По позе Гвениля было хорошо видно, как относится прямолинейный эспадон к такому, мягко говоря, странному заявлению. А вот Махайра внезапно оживился и с интересом ожидал продолжения.
А я понимал, что не зря Шешез вчера приходил ко мне в гости, и не зря сейчас он перестал ломать комедию и заговорил всерьез.
Поросший лесом Лоулез – родина Гвениля и его братьев, где на редких холмах возвышаются сумрачные замки с пятью сторожевыми башнями, или масличные рощи Кимены, где жили родичи Махайры, – в Мэйлане уже успели забыть, забыть и снова вспомнить то, о чем Лоулез и Кимена только сейчас начинали узнавать. Да и сам Кабир был все-таки поближе к Мэйланю – я имел в виду близость скорее духовную, чем простое количество верблюжьих перегонов, – и поэтому Шешез сумел решиться…
Ладно, пару часов назад я согласен был поверить, что Фархад иль-Рахш мог застать времена Диких Лезвий. Но многие ли поверят мне, если я заявлю во всеуслышание, что я много лет тому назад бежал из Мэйланя, повинуясь велению старейшин, решивших спасти молодежь от Тусклых?!
Бежал вместе с Да-дао-шу, вместе с яростными Сизыми Лепестками, вместе с единственным наследником Орлиного Когтя крюком Цзяньгоу! Бежал, оставляя за собой старейшин Высших родов Мэйланя, которые силой отослали нас – свою надежду на возрождение в случае поражения!
Нет – в случае того неясного, что гораздо хуже поражения… потому что кто поверит? Никто… Даже я – я ведь и тогда не верил, хоть и послушался, и сейчас… страх это, а не вера.
– Что ты знаешь о Тусклых, Высший Мэйланя Дан Гьен? – тут же спросил Шешез, подметивший мое состояние.
И уже другим звоном:
– Расскажи, Единорог… пожалуйста.
И я заговорил.
– Никто достоверно не знает, как рождается Тусклый клинок или как родившийся Блистающим становится Тусклым. Иные говорят, что когда ломается и погибает Блистающий, то перековывают его в тайных кузницах и закаливают в крови зверя дикого, зверя домашнего и в крови Придатка, не достигшего совершеннолетия. И тогда возрождается Блистающий, но дик нрав его, а клинок тускл и горяч. А еще говорят, что Блистающий, вкусивший плоти Придатка по третьему разу – будь то умысел или недомыслие, – тускнеет в течение полугода, но если примет он участие в пяти честных Беседах и двух турнирах с сильнейшими себя, то вновь заблестит он и отвыкнет от вкуса запретного. Разное говорят и о разном молчат… Слышал я, что даже новорожденный Блистающий прямо при закалке потускнеть может, если в смесь глины, речного песка и угольной пыли подмешать пепел от сожженного Придатка, умершего до того не своей смертью…
Я остановился и некоторое время молчал, глядя в огонь очага. Редкие язычки пламени выстреливали вверх горячими жадными клинками…
– Ничего я не знаю о Тусклых, – глухо прозвенел я. – Ничего. Я ведь из Мэйланя совсем молодым уехал… а молодые – они глупых стариков слушать не любят. Вот и я – слушался, а не слушал.
– Как это ничего?! – возмутился Махайра. – А это?..
От волнения он стал несколько косноязычным.
– Он прав, – отозвался со стены Шешез. – Это не знание. В это можно лишь верить. Или не верить.
Гвениль слегка шелохнулся, срезав клок шерсти с барсовой шкуры, на которой лежал, и вновь замер.
– Я не верю, – холодно заявил он. – Глупости все это! Тусклые, теплые… Ни один Блистающий не станет умышленно портить Придатков! Ни разу не слышал о таком и сейчас тоже не намерен!..
– Стали, – коротко лязгнул Шешез Абу-Салим. – В Хаффе стали, и в Дурбане стали… И в Кабире. И, как я понял, в Мэйлане тоже. Я – верю.
– А я не знаю, – честно сказал Махайра. – Не знаю, и все тут. А ты, Единорог?
– Я не верю, – ответил я и, после долгой паузы, закончил: – Я уверен.
3
…– Шешез Абу-Салим фарр-ла-Кабир… – Махайра словно пробовал на изгиб прочность этого имени. – А почему ваше величество пришли за советом именно к нам троим? Или все-таки только…
По-моему, Кресс и меня хотел сперва назвать полным именем. Но нет, напускная официальность слетела с него, и Жнец просто закончил:
– Или все-таки только к Единорогу?
Шешез ответил не сразу. А когда ответил…
– Махайра Кресс Паллантид из Высших левой ветви Омелы Кименской, по прозвищу Бронзовый Жнец, – я пришел за советом к вам троим. К тебе, к Высшему эспадону Гвенилю Лоулезскому, известному в Кабире как Рушащаяся Скала, и к Высшему Мэйланя прямому Дан Гьену, более прославившемуся под прозвищем Мэйланьский Единорог. В Кабире погиб Блистающий. Вы хорошо расслышали то, что я сказал?
Ятаган умолк, давая нам осознать всю никчемность наших титулов перед случившимся, и спокойно продолжил:
– У остальных Высших, с которыми я разговаривал сегодня до вас, мнения разделились поровну. Тридцать шесть за то, чтобы проводить турнир согласно традиции и не обращать внимания на досадные случайности; тридцать шесть – против. И без вашего совета нам не выйти с дороги раздумий на обочину решения. Вы – не самые мудрые, не самые старшие, но вы – последние.
Я стоял вроде бы и не особенно близко к очагу, но мне остро захотелось вызвать Придатка Чэна, чтобы тот вынес меня за пределы алоу-хона или переставил как можно дальше от тепла, такого неприятного в этот миг…
– Отказаться от турнира из-за мэйланьских сказок? Чушь! – отрезал Гвениль. – Мы за традиции! Правда, Жнец?
– Неправда, – неожиданно для меня возразил Махайра. – Никогда еще Блистающие не убивали друг друга и не шли на умышленную порчу Придатков. Пока не выяснится, случайно происходящее или нет, турнир проводить нельзя. Я считаю так.
Шешез задумчиво покачался на крючьях.
– Никогда, – пробормотал он, – это слишком неумолимо. Честнее будет сказать, что на нашей памяти Блистающие не убивали друг друга и не портили Придатков. На нашей, пусть долгой, но все же ограниченной памяти… Тем не менее голоса вновь разделились. Тебе решать, Единорог.
Я вспомнил прошлый турнир. Зелень поля, на котором велось одновременно до двух дюжин Бесед, упоение праздником и разрезаемый пополам ветер, подбадривающие возгласы с трибун и солнечные зайчики, уворачивающиеся от Блистающих… и потом, долго – память о турнире, споры о турнире, нетерпеливое ожидание следующего турнира…
И сломанный труп Шамшера Бурхан ан-Имра из сабель квартала Патайя, что в десяти минутах езды от моего дома… совсем рядом. Одинокий шарик с треснувшей гарды у глинобитного дувала; и бурая запекшаяся пыль, в которую ложились суровые копья Чиань…
Я взвешивал звенящую радость и гулкий страх. Пустоту смерти и вспышку жизни. Моя гарда похожа на чашу, донышком к рукояти; на одинокую чашу весов…
Я взвешивал.
– Если из страха перед незнакомой смертью мы откажемся от привычной жизни, – наконец произнес я, и огонь в очаге притих, словно вслушиваясь, – мы, возможно, избегнем многих неприятностей. Но тогда тень разумной осторожности ляжет на всех Блистающих, и мы начнем понемногу тускнеть. Мы станем коситься друг на друга, в наши Беседы вползет недоверие, и наступит день, когда мой выпад перестанет восхищать Гвениля, а Махайра позавидует Шешезу. Я – Высший Мэйланя прямой Дан Гьен – выйду на турнирное поле в положенный срок, даже если окажусь на поле один. Или если буду знать, что могу не вернуться. Я сказал.
– Ты не будешь на поле один, – тихо отозвался Гвениль. – Ты не будешь один, Единорог. Это я тебе обещаю.
Махайра весело заблестел, подмигивая непривычно серьезному и немногословному эспадону.
– Герои, – сообщил он. – Глупые герои. Или героические глупцы. Придется мне, бедному умнику, тоже явиться на турнир. В случае чего я всегда смогу заявить, что предупреждал вас. Слабое утешение, но другого вы мне не оставили.
– Вот и они так сказали… – прошептал Шешез. – Странно…
– Кто? – спросил я. – Что сказали-то?
– Детский Учитель нашей семьи… он сказал, что если решать придется Единорогу, то турнир состоится. Словно предвидел…
– Ты произнес «они»… Кто еще говорил обо мне?
Я ждал. И дождался.
– Дзюттэ, – нехотя прошуршал ятаган. – Дзюттэ Обломок.
– Шут? – удивился Гвениль.
На этот раз Шешез промолчал.
Глава третья
1
…И трибуны разразились приветственным звоном, когда вокруг злого тонконогого жеребца и маленького Придатка, вставшего на стременах, закружился сошедший с ума смерч семи локтей в поперечнике – и в свистящей воронке мелькали то сталь громадного лезвия с шипом на тупом обухе, то заостренный наконечник обратной стороны древка, то желто-багряные кисти из конского волоса…
– Давай, Кван! – не выдержал я. – Давай!..
И Лунный Кван дал. Храпящий жеребец боком понесся по полю, чудом лавируя между вкопанными деревянными столбами, – и рушились мертвые деревья без веток и листьев, белея косыми срезами, щетинясь остриями изломов, взвизгивая, всхлипывая, треща… Смерч замедлился, став трепещущими крыльями невиданной бабочки, еще раз пронеслись по воздуху осенние кисти – и вот уже спокойный и неторопливый Кван-до, Лунный Вихрь, упирается в землю рядом со взмыленным конем, косящим кровяным глазом.
Не стоило мне, конечно, заводиться, да еще и подбадривать Квана прямо отсюда, с поля… Не к клинку. Мне сейчас на другое настраиваться надо. Вон, поле большое, на семи площадках Беседуют, на пяти предметы рубят, дальше Катакама-Яри и Фрамея копейные танцы танцуют – а на каких трибунах больше всего Блистающих собралось?
На западных.
А почему?
А потому, что на третьей западной площадке победитель в последней рубке после всего встретится с Мэйланьским Единорогом – со мной, значит…
Вот и нечего мне на все поле лязгать, позориться!
А рубка знатная была!.. Трое сошлись – Гвениль, эспадон мой неуступчивый, их величество Шешез Абу-Салим и так далее (следит он за мной, что ли? И рубит оттого, как никогда…) и гость один заезжий, тоже двуручник, как и Гвен, а имя я в суматохе спросить забыл.
Видел я похожих, еще в Вэе видел – там их «Но-дачи» звали, «Длинный меч для поля» на старом наречии. Ну и ладно, пусть пока Но-дачи побудет – мне его не титуловать, а так ведь и меч он, и длинный, и для турнирного поля в самый раз… не обидится.
