978-5-386-10344-6
ISBN :Возрастное ограничение : 18
Дата обновления : 14.06.2023
У меня семь сестер и девять братьев. Мы считаемся многодетной семьей, проходим по шести социальным программам, получаем льготные пособия, ежемесячные государственные выплаты и каждые четыре года улучшаем свои жилищные условия.
За это мы каждый день благодарим маму.
Пару десятилетий назад она решила, что иметь много детей выгодно. До этого мама прислуживала няней и зарабатывала копейки. Денег хватало на то, чтобы снимать крохотную квартирку в пригороде, где едва умещались одноместная койка и тумбочка. У мамы не было интернета, собственных выделенных карт-доступа, ни одного вживления. В наследство от бабушки ей достался только крохотный съемный «бегунок». Он ловил сигнал с перебоями и запросто мог выжечь маме мозги, когда она с его помощью отправлялась в далекие виртуальные странствия.
Как-то раз мама наткнулась в журнале на статью о социальных программах для многодетных семей. Она уловила суть – гораздо выгоднее завести собственных детей, чем бегать по пятам за детьми чужими.
В тот же день мама активировала свои детородные аккаунты и подала заявку на усыновление. Еще через неделю ей привезли двух мальчиков и девочку – розовощеких и голопузых, только что из коконов.
К тому времени мама оформила материнство и переехала в просторный двухэтажный дом. Ей провели выделенный доступ к социальным настройкам, открыли виртуальный личный кабинет и активировали пользовательские ссылки на портале государственных услуг. Еще загрузили первоначальный взнос и материнский капитал. Счастье было не за горами.
Мама долго думала над тем, как настроить и назвать детей. Остановилась на несложных именах латиницей с удобными проверочными словами. Мальчики не отняли много времени, а девочку пришлось настраивать несколько дней. Мама хотела, чтобы она выросла красивой и, главное, похожей на нее. Режим гибких настроек позволил изменить цвет волос, сделать тоньше нос и подбородок, подправить глаза. Точного сходства мама, конечно, не добилась, но осталась довольна и активировала учетные записи.
Так на свет появилась я – мамина любимица.
Иногда кажется, что во мне отражается мамина ностальгия по времени, когда она еще обращала внимание на собственных детей. Сейчас ей все равно, кого привозят из Дома Ребенка в красивых розовых автомобилях. Она не заглядывает в коконы, не радуется первым детским крикам, а просит меня или кого-нибудь из братьев и сестер помочь с адаптацией нового ребенка. Чаще всего мама дает имена случайным набором букв на клавиатуре. Проверочное слово у нее одно – «Link». Это имя моей бабушки. И мое.
Гибкие настройки внешности и характера маме не нужны. Ей выдали стандартный пакет, где можно проставить все галочки одним нажатием кнопки. Этого достаточно и не отнимает много времени.
Из всех девочек только у меня рыжие волосы. У остальных они пепельные с оттенком металла. И у тех девочек, которых больше нет, волосы тоже оставались пепельными.
Я не помню, сколько у меня было братьев и сестер. Они появляются и исчезают. Некоторые не задерживаются у нас больше двух-трех недель. Кое-кто прожил год или около того. Четверо мальчиков живут уже пятый год, и еще я – пятнадцатый. Столько их уже сменилось в нашем доме – детей со стандартными настройками – что имена путаются в голове, сложно запомнить их однотипные лица. Я стараюсь, конечно, но не всегда успеваю.
Мама говорит, что это все из-за дефектов. Массовое производство детей, начавшееся в конце прошлого века, резко снизило их качество. Раньше дети были штучным товаром, их изготавливали на заказ умелые мастера, которые отлично знали свое дело, имели высокую квалификацию. Такого ребенка можно было растить до пятидесяти-семидесяти лет и не обнаружить в нем ни единого изъяна. Сейчас же политика государства такова, что важно не качество, а количество. Отсюда и базовый набор настроек в комплекте, поспешная активация, огромные льготы для многодетных семей.
Мама говорит, что мы снова гонимся за каким-то соседним государством, соревнуемся, пытаемся превзойти. Сейчас в приоритете – повышение демографии.
Я не уверена, что точно выразила мысль. Мама говорит – нам важен престиж. Поэтому надо производить детей в огромных количествах. Не важно, с дефектами они или без.
Восемь девочек и девять мальчиков – это максимально возможный порог для многодетной семьи. То есть, мы получаем самые большие льготы в стране. У нас две машины и личный водитель – престарелый безымянный мужчина с седыми усами. Однажды он возил маму к мастеру по лицензированию, который занимается удалением детей, и после этого уволился. Мама сказала, что водитель сошел с ума. Его бы самого надо удалить.
Дефектные взрослые, как и дефектные дети, говорила мама, не могут нормально жить в нашем мире, поэтому их и надо удалять. У них что-то сбивается в настройках. Дети перестают вести себя как нормальные.
Один из первых моих братьев однажды начал носиться по дому с криками, изображая то ли ветер, то ли ураган. Он дергал занавески, опрокидывал стулья и вопил о том, что собирается закружить всех вокруг волшебным вихрем. Мама сказала, что у него сбилась настройка спокойствия. Подозреваю, что она просто не хотела тратить лишние деньги на перепрошивку. Брата было легче удалить и заказать нового.
А одна сестра как-то раз украла из магазина краску для волос и залила себе всю голову фиолетовой жидкостью. Сестру тоже отвезли к мастеру по лицензированию, а потом красивый розовый автомобиль привез новый кокон.
Несколько лет назад брат с сестрой слишком громко смеялись над фильмом. Они долго не могли остановиться, заливались смехом и катались по полу. Мама влепила брату пощечину, а потом сказала, что если они не прекратят смеяться и не будут мешать ей читать книгу, то живо отправятся к мастеру по лицензированию. Впрочем, брат с сестрой вскоре все равно отправились на одном из маминых авто в центр города и не вернулись. Они слишком громко смеялись, понимаете?
Так же не вернулась сестра, которая однажды разбудила маму ночью, когда отправилась в туалет и хлопнула дверью.
Не вернулся брат, который чавкал и не убирал крошки со стола.
Не вернулся еще один, читающий книгу с фонариком под одеялом – мама проходила мимо детской и заметила тонкий луч света, разрезающий темноту.
И еще десятка два детей, которые чем-то маме не понравились. Лишали ее праздного спокойствия богатой жизни. Отвлекали от перебирания аккаунтов и подсчета накопленных средств. Мама увозила их на проверку, а возвращалась одна.
Проще поменять ребенка, чем воспитать уже испорченного.
Как-то раз я стригла цветы на заднем дворе и заметила нашего бывшего водителя. Он стоял у обочины и махал мне рукой. Хотя мама говорила, что он сошел с ума и наверняка с дефектом, водитель не казался страшным. Поэтому я подошла ближе и поздоровалась.
Мне было уже семнадцать, я не привыкла бояться кого бы то ни было.
Водитель сказал, что вспомнил о моей маме. Его не отпускают жуткие воспоминания о дефектных детях, которых мама заменяла, будто они были севшими батарейками. Он спросил, почему я все еще живу к этом доме? Почему меня до сих пор не признали дефектной?
Я ответила, что все дело в ностальгии. Мама скучает по прошлому, перебирает ссылки, которые остались на память от бабушки. Она любит просто так разглядывать меня, ощупывать лицо, водить пальцами по рыжим волосам. Что-то она чувствует, глядя на меня. Поэтому позволяет слишком громко хлопать дверью или не всегда мыть посуду сразу после еды.
Водитель сказал, что ностальгия – это хорошо, просто замечательно, а потом спросил, знаю ли я, что моя мама сошла с ума?
Я ответила, что, да, мама свихнулась много лет назад.
Мне еще не было и десяти, когда мама начала приезжать домой в компании с каким-то мужчиной, которого звала мастером по лицензированию на все руки. Мама поднималась с ним на второй этаж и позволяла себе греметь, шуметь, кричать, стонать. Никто все равно бы не повез ее на удаление, никто не сказал бы, что у нее дефект.
Когда она спускалась со второго этажа, абсолютно обнаженная, потная, с растрепанными волосами, мне хотелось вопить от ужаса. Потому что я знала, что произойдет дальше – за ее спиной возникнет тот самый мастер по лицензированию (толстоватый ухмыляющийся коротышка). Он будет говорить, что ему нужен лицензионный материал, что очень сложно получить сертификацию, поскольку хорошие, здоровые дети нужны для престижа, а дефектных становится очень мало. А мама, спустившись, будет осматривать детишек туманным взглядом, выберет одного, потреплет по волосам и скажет мастеру: «Забирай этого». Он заберет, облизнувшись. А я буду стоять с колотящимся сердцем и каждый раз гадать о том, когда же мама потреплет по волосам меня.
Водитель слушал внимательно, а потом ответил, что моей маме нужно лечиться. Ни одна нормальная мать никогда не отдаст своего ребенка на удаление. Пусть он будет хоть сто тысяч раз дефектен. Даже в мире, где человеческая жизнь перестала цениться.
Он взял меня за плечи и сказал:
– Знаешь, я прямо сейчас пойду в дом и разберусь с ней! Хочу нормально спать по ночам!
Я попыталась возразить, но водитель направился через двор, сминая тяжелыми ботинками изумрудную траву газона. Он зашел в дом, хлопнув дверью, и я слышала, как он ходит внутри, пугая детей своим присутствием, кричит, зовет, угрожает. Под его ногами скрипел дощатый пол.
Я зашла следом, остановившись на пороге. Собрала вокруг себя семерых испуганных сестер и девятерых возбужденных братьев. Со второго этажа спустился запыхавшийся водитель. У него раскраснелось лицо, обвисли седые усы.
– Где она? – пробормотал он. – Скажи!
Тогда я ответила:
– Мама умерла. Бабушкин «бегунок» выжег ей мозг несколько ночей назад. Мама отправилась в виртуальное путешествие и не вернулась. Вы опоздали.
Водитель тяжело сел на ступеньку лестницы, погрузил пальцы в редкие и тоже седые волосы.
– Какой кошмар, – сказал он. – Я много лет думал о том, как приду в этот дом и освобожу всех вас. Мне снились твои рыжие волосы. Я надеялся, что как-нибудь смогу сказать, что вы все свободны.
– Вы и сейчас можете это сказать.
– Уже слишком поздно.
– Я бы попробовала.
Он поднялся. Дети вокруг меня настороженно и тихо разглядывали этого пожилого сутулого человека.
– Вы же теперь свободны, – пробормотал водитель с нотками печали в голосе. – Почему до сих пор живете здесь?
Я пожала плечами. Это было очевидно:
– Кому-то же надо оставаться мамой. Сложно быть ребенком в мире, где человеческая жизнь ничего не стоит.
…Водитель иногда приходит в гости, и мои дефектные братья и сестры называют его дедушкой.
Дедушка любит приносить с собой подарки, а дети рассказывают ему миллион историй. Он любит нашу большую семью – искренне любит, несмотря на то, что каждый раз перебирает имена детей, проверяя, не отправила ли я кого-нибудь к мастеру по лицензированию.
Я знаю, что когда-нибудь водитель попросит меня рассказать историю о маме. О том, как же она умерла по-настоящему.
Думаю, я объясню ему, что это был вовсе не несчастный случай. Просто однажды она спускалась с лестницы – обнаженная и вспотевшая – и потрепала меня по голове. В тот момент я поняла, что в маме больше не осталось ничего человеческого. Что если я сейчас же не сделаю что-нибудь, то мастер по лицензированию, облизнувшись, возьмет меня за руку и увезет на своем совсем не красивом автомобиле.
Мастер, кстати, больше не приезжает в наш дом, а на крышку гроба мамы я бросила не клочок земли, а сгоревший «бегунок». На память.
Подробностей водитель никогда не узнает. Да ему и не нужно. Главное, кажется, он поймет суть. Дело не в престиже и не в сумасшествии.
А в человечности.
? Золотая лопата Большого Че
Сизая капелака висела над полем низко, едва не касаясь переполненным брюшком распаханной земли.
– Дядьку Татай, зимбанёт?
Сдвинув кверху кожу на лбу, дядьку напряг третий глаз и важно изрёк:
– Таки думаю, что зимбанёт.
Галипан заулыбался, подхватил ведро и, высоко вскидывая копытца над рыхлой землёй, помчался наперерез капелаке: на такие вещи у дядьки глаз был намётан. И сейчас всё вышло, как нельзя лучше. Едва успел Галипан добежать до края поля, как сизое брюшко дрогнуло, побелело – и длинной очередью отстрелило в пашню двойную порцию зимбаней. Блаженно пыхая трубкой, Татай наблюдал, как племянник ловко выбирает их из земли, а затем бежит обратно к крыльцу – теми же длинными, грациозными прыжками, несмотря на тяжкую ношу.
«Далеко мальчик пойдёт».
– Дядьку, глянь! – Галипан с размаху выпрыгнул на террасу и плюхнул на стол ведро. – На зубы мамке хочу отдать. Как думаешь, сгодятся?
Татай завернул рукав и поглубже запустил шестерню в ведро. Зимбани были мелкие, как речной перл, такие же вытянутые, твёрдые и белые.
– Таки вполне сгодятся, – вынес он вердикт. – Врастут, как родные… Однако, времечко поджимает. После гонки разберёмся.
Галипан присмотрелся к линии горизонта и охнул: солнце миновало горный хребет и бодро карабкалось по небосклону.
Дядьку Татай завёл древнюю тарахтелку и влез в головную часть. Галипан пристроился в хвосте, зажимая ведро между коленями, чтоб не растерять драгоценную добычу. Когда тарахтелка получила инъекцию стимулятора и взмыла в небо, он зажмурился по привычке, но затем пересилил себя и вытянул шею к мембране.
Земля проплывала внизу – прекрасная, как невеста. Пашня дышала паром, словно предчувствуя дневную жару. За кромкой поля, там, где угодья переходили в подножье гор, капелака вгрызалась в камни, медленно, но верно уходя всё глубже. Галипан инстинктивно огладил блестящий бок ведра и заулыбался, представляя мамку с зубами.
Тем временем тарахтелка перестала набирать высоту и выпростала вторые крылья, чтобы перейти в бреющий полёт. А через каких-то четверть часа вдали показался посадочный гриб со множеством других тарахтелок, ползунов, грызей, и Татай уверенно повёл её на снижение.
– Глядь-ка, дядьку, там не доктор Шапут?
– Да быть того не может, – нахмурился он. – Ему уж лет под двести. Манипуляторы не гнутся, куда ему за лопатой гоняться… – Тут дядька сдвинул мембрану, высунул голову наружу и присвистнул: – Эге-ге! Таки впрямь Шапут. Я-то думаю, чей такой синий грызь, уж больно знаком.
Доктор тоже увидал его издали и принялся размахивать всеми конечностями, кроме трёх опорных, чтоб разогнать толпу в стороны и расчистить место для посадки. Татай благодарно просигналил розовой пыльцой и завёл тарахтелку на посадку. Вышло совсем мягко – ни один зимбань в ведре не звякнул.
– Здоров будь, старина! Таки выбрался на солнцепёк нынче? – шагнул с подножки дядьку и позволил себя облапить. Манипуляторы у Шапута двигались еле-еле и то и дело опадали безжизненно, как обезвоженные ростки, а кожа сморщилась. Но взгляд оставался таким же лукавым, как и пятьдесят, как и сто лет назад.
– И тебе не хворать, – трубно прогудел Шапут и ухмыльнулся: – Я бы и рад в теньке день коротать, да жизнь не велит. Старший на ярмарку укатил, у младшего свадьба… Не девиц же наших посылать сюда, право слово. А никого не пришлём от семьи – сам знаешь, что будет.
– Таки твоих девиц – хоть на войну, хоть на танцы, – отшутился Татай и оглянулся по сторонам – тихонько, чтоб никто не заметил. Третий глаз то мелькал в складке на лбу, то опять скрывался. – Народец всё тот же?
Ответить Шапут не успел.
Посадочный гриб задрожал, как в лихорадке, потеплел – и выбросил в самом центре два длинных уса с ретрансляторами на концах. Толпа хлынула в центр, унося и обмякшего Шапута, и Галипана, так и не рискнувшего отпустить драгоценное ведро, и даже дядьку Татая – только успевай уклоняться да смотри в оба, чтобы не отдавить чьи-нибудь ноги или манипуляторы, не порезаться о жвалы, не попасть под копыта или не зацепиться гребнем за хвост. А ретрансляторы уже начали вещать бесцветным андрогинным голосом:
– Братья и сёстры! В этот славный девяносто девятый день пятьсот седьмого цикла от Точки Изменения снова будет дарована вам величайшая милость Большого Че. Тот, кто первый отыщет Золотую лопату, получит особую привилегию на весь текущий цикл и первые сто дней следующего…
В толпе Татай выхватил необычно бледное и простоватое лицо с глазами проникновенной синевы, но тут же потерял его за радужным всполохом чьей-то мембраны.
– Таки есть новенькие или нет? – толкнул он в бок Шапута.
– Да вроде была парочка, – сознался тот с неохотой, пожимая верхними плечами. И сощурился насмешливо: – А ты, погляжу, хочешь старый трюк провернуть?
– Отчего нет, – ухмыльнулся дядька в бороду.
И в тот самый момент кто-то на другом конце площадки заверещал тоненьким голоском:
– Вижу лопату! Лопату вижу, братцы!
Гриб ахнул в едином порыве, напыжился, встопорщился – и вся разномастная толпа, щёлкая жвалами, хлеща манипуляторами, разбухая и колыхаясь, как тесто в кадушке, выперла с площадки пологой волной и хлынула на стоянку. Затрещали тарахтелки, срываясь в низкий полёт; два грызя, прыгнув одновременно, сцепились лапами и рухнули на неповоротливый бирюзовый ползун.
– Эхма, как его! – присвистнул Татай, быстро зыркнул третьим глазом по сторонам и хлопнул Галипана по пояснице: – Эй, не зевай! Шапут, бывай, после гонки свидимся!
Продираясь сквозь толпу, Татай улучил момент – и с размаху налетел на того самого, синеглазого и бледного, человечного аж до щемления в груди:
– Что стоишь?! – завопил пронзительно прямо в безыскусно-соразмерное лицо. Бледный растерянно хлопнул ресницами. – Лопата показалась! Последним хочешь стать? А знаешь, что с последними бывает?! – вопросил он, потрясая кулаками, и тут же прянул назад, цепляясь за локоть Галипана: – Эй, племяш, не подведи! Не подведи, родненький!
Галипан – весь в матушку – тут же сообразил, что делать. Поднапряг ноги – и взвился кверху, ничуть не хуже иного грызя. Извернулся в воздухе и приземлился на четыре конечности уже у самой тарахтелки. Дядька Татай впихнул его в хвост, сам с разбегу нырнул в голову и засадил в панель двойную порцию стимулятора.
Тарахтелка побагровела, загудела – и резко взмыла в небо, стрекоча крыльями. Галипана швырнуло к прозрачной мембране; он едва успел разглядеть, как стремительно поднимается над грибом продолговатый металлический болид, а потом дядька Татай потянул за управляющий ус, и горизонт завалился на бок.
На горизонте, аккурат между двумя горами, сверкало нечто золотое, яростное, невообразимо прекрасное.
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом