И заговорила об Антонио, рассказав и про его повестку, и про то, как трудно придется его семье, если он уйдет в армию. Меня удивило не столько ее красноречие – оно не было для меня секретом, – сколько ее тон, уверенный и нахальный одновременно. На ее губах алела яркая помада. Она намекала Марчелло, что прошлое позабыто, а Микеле давала понять, что его враждебность ее скорее веселит, чем отталкивает. Но самое поразительное, она разговаривала с братьями как опытная женщина, хорошо знающая, что такое мужчины; ей уже нечему было учиться, напротив, она сама могла кого угодно кое-чему поучить. Она не играла, не повторяла, как мы делали в детстве, слова из романов о падших женщинах, она говорила так, что всем становилось ясно: она и правда знает, о чем говорит, и это ничуть ее не смущало. Потом она вдруг резко меняла тон на равнодушный, словно давала братьям понять: ей известно, что она им нравится, но они ее не интересуют. Так она лавировала, смутив братьев до того, что они уже не знали, как себя повести. Марчелло уставился в пол, и даже Микеле растерялся, лишь блеск глаз на помрачневшем лице выдавал его мысли: пусть ты и синьора Карраччи, но я тебя, шлюха, отделаю. Тогда она снова меняла тембр голоса на игривый, делая вид, что ей очень весело и приятно в компании братьев. Микеле оказался крепким орешком, зато Марчелло продержался недолго.
– Антонио того не стоит, – сказал он, – но Ленучча – хорошая девушка. Ради нее я могу поговорить с одним другом, спрошу, что тут можно сделать.
Обрадованная, я поблагодарила его.
Лила выбрала булочки, перебросилась парой дружеских реплик с Джильолой и ее отцом, который высунул из-за шторы голову и сказал: «Кланяйся от меня Стефано». Лила подошла к кассе и стала доставать деньги, но Марчелло отрицательно помотал головой, и даже Микеле, хоть и не сразу, последовал примеру брата.
Мы собирались уходить, когда Микеле, чеканя каждое слово, произнес своим не терпящим возражений тоном:
– Ты хорошо вышла на той фотографии.
– Спасибо.
– И туфли хорошо видны.
– Я уже не помню.
– Зато я прекрасно помню. И хотел тебя кое о чем попросить.
– Ты что, тоже хочешь мою фотографию? Чтобы в баре повесить, что ли?
Микеле рассмеялся коротким холодным смешком.
– Нет. Но тебе известно, что мы открываем магазин на пьяцца Мартири.
– Я в ваши дела не вмешиваюсь.
– А должна бы. Дело это важное, а ты – неглупая женщина. Если портниха использует твое фото для рекламы, то почему бы нам не сделать то же, только лучше? Марке «Черулло» нужна реклама.
– Ты что, хочешь поместить мое фото в витрине магазина на пьяцца Мартири? – рассмеялась Лила.
– Нет. Я хочу сделать твой огромный фотопортрет и повесить его внутри магазина.
Лила на минутку задумалась.
– Спроси у Стефано, – равнодушно сказала она. – Я ничего не решаю.
Братья обменялись недоуменными взглядами. Я поняла, что они уже обсуждали эту идею и, судя по всему, пришли к выводу, что Лила ни за что не согласится. Теперь они не верили своим ушам: Лила не взбунтовалась и спокойно сослалась на авторитет мужа. Они ее не узнавали. Да я и сама уже засомневалась, та ли она, что была раньше.
Марчелло проводил нас до дверей. На улице он торжественно произнес:
– Лина, мы давно не разговаривали, и я волнуюсь. У нас с тобой не вышло, но тут уж ничего не поделаешь. Но я не хочу, чтобы между нами оставалось недопонимание. Я не хочу, чтобы на меня возлагали вину за то, чего я не делал. Я знаю, что тебе сказал твой муж насчет этих ботинок. Клянусь тебе перед Лену: они сами. Стефано и твой брат сами подарили мне эти ботинки, чтобы показать, что мы не враги, а партнеры. Я тут ни при чем.
Лила слушала его молча; с ее лица не сходило благодушное выражение. Но как только Марчелло договорил, она вдруг снова стала прежней.
– Вы как дети, – со знакомым презрением в голосе сказала она. – Валите все друг на друга.
– Ты что, мне не веришь?
– Да нет, верю. Только, видишь ли, мне на это плевать. И ты, и они можете говорить что хотите. Мне на это глубоко плевать.
16
Я потащила Лилу к нам во двор. Мне не терпелось рассказать Антонио, что мы для него сделали. По дороге я поделилась с Лилой своим планом расстаться с Антонио, как только у него все наладится. Лила шла молча, погруженная в свои мысли.
Я окликнула Антонио. Он выглянул в окно и спустился вниз. Поздоровался с Лилой, демонстративно не обратив внимания ни на ее шикарный наряд, ни на ее прическу, и вообще стараясь на нее не смотреть; возможно, боялся, что я его приревную. Я сказала, что у меня мало времени и я пришла только для того, чтобы сообщить ему хорошие новости. Он слушал меня, но с каждым моим словом менялся в лице.
– Он обещал тебе помочь, – радостно воскликнула я и повернулась к Лиле за подтверждением: – Ведь правда, Марчелло пообещал?
Лила кивнула. Антонио побледнел. Если до того он смотрел в землю, то сейчас медленно поднял глаза и хрипло спросил:
– Кто просил тебя ходить к Солара?
– Вообще-то это была моя идея, – соврала Лила.
– Спасибо, но ты зря беспокоилась, – ответил он, не глядя на нас.
Он попрощался с Лилой и, не сказав мне ни слова, развернулся и ушел.
У меня скрутило живот. Почему он на меня разозлился? Что я сделала не так? Я начала жаловаться Лиле на Антонио, который стал вести себя хуже Мелины, своей матери, говорить, что у него дурная наследственность и что я больше с ним не могу. Лила выслушала меня и предложила проводить ее до дома. Когда мы подошли к ее подъезду, она пригласила меня подняться.
– Но ведь Стефано дома, – отказалась я, хотя дело было не в Стефано. После разговора с Антонио мне хотелось побыть одной, обдумать случившееся и понять, в чем я ошиблась.
– Всего на пять минут, – сказала Лила.
Мы поднялись. Стефано расхаживал по квартире в пижаме, небритый и нечесаный. Он вежливо поздоровался со мной, посмотрел сначала на жену, потом на пакет с булочками.
– Ты ходила к Солара?
– Да.
– В таком виде?
– А что, мне не идет?
Стефано мрачно покачал головой и развернул пакет.
– Хочешь, Лену?
– Нет, спасибо, я дома поем.
Стефано надкусил булочку.
– Кого ты видела в баре? – спросил он у Лилы.
– Твоих друзей, – ответила та. – Наслушалась от них комплиментов. Правда, Лену?
Она в подробностях передала ему разговор с Солара, не упомянув только об Антонио и цели нашего визита, и самодовольно заявила:
– Микеле хочет разместить мой портрет в магазине на пьяцца Мартири.
– А ты что?
– Я сказала, пусть спрашивает у тебя.
Стефано в один присест доел булочку и облизал пальцы.
– Ты хоть понимаешь, к чему меня вынуждаешь? Завтра мне придется тащиться к этой портнихе на Реттифило, – озабоченно сказал он, сделал глубокий вздох и повернулся ко мне: – Лену, ты разумный человек, объясни, пожалуйста, своей подруге, что мне нужно работать и у меня нет времени на ее идиотские выходки. Хороших выходных, передавай привет родителям.
И он скрылся в ванной комнате.
Лила насмешливо усмехнулась ему вслед и проводила меня до двери.
– Если хочешь, я останусь, – сказала я.
– Он подонок, но ты не волнуйся.
И, коверкая голос, повторила:
– Объясни, пожалуйста, своей подруге, что у меня нет времени на ее идиотские выходки.
Глаза ее повеселели.
– Он тебя бьет?
– А что мне его побои? Подумаешь! Они быстро проходят, а я становлюсь еще красивей.
На площадке она снова передразнила мужа:
– Лену, мне нужно работать.
Потом вдруг понизила голос и повторила еще раз:
– Лену, мне нужно работать!
Не знаю почему, но мне вдруг захотелось передразнить Антонио, и я прошипела:
– Кто просил тебя ходить к Солара?
В ту минуту мы словно увидели себя со стороны: стоят на пороге две девчонки, наломавшие дров, и обсуждают своих хахалей, и расхохотались.
– Что ни сделаешь, все невпопад, – сказала я. – Этих мужчин вообще не поймешь. От них одни проблемы.
Я крепко обняла Лилу и пошла прочь. Но не успела еще дойти до первого этажа, как до меня донеслись крики. Орал Стефано, осыпая Лилу самыми жуткими оскорблениями. Его голос напоминал голос людоеда – точь-в-точь, как у его отца.
17
Пока я шла к дому, мне стало страшно. За Лилу и за себя. А что, если Стефано убьет ее? А что, если Антонио тоже меня убьет? Я разволновалась и ускорила шаг. Я быстро шла по пыльным воскресным улицам, в этот предобеденный час почти безлюдным. До чего же сложно с мужчинами, думала я. Как надо себя вести, чтобы не задеть их самолюбие, не наступить ненароком на больную мозоль? Я допускала, что у Лилы были свои резоны унизить мужа, у всех на глазах затеяв флирт с бывшим ухажером. Или она – теперь синьора Караччи – просто срывала свою злость на Стефано? Но я-то ни в малейшей степени не хотела обидеть Антонио, как раз наоборот: обращаясь без его ведома к человеку, который много лет назад нанес оскорбление его сестре, избил его самого, а потом получил от него сдачи, я действовала из лучших побуждений. Войдя во двор, я услышала, как кто-то зовет меня по имени, и подскочила от неожиданности. Антонио стоял возле окна; он меня ждал.
Он спустился во двор, и я испугалась: вдруг он сейчас выхватит нож? Но он заговорил со мной медленно и спокойно, глядя мне в глаза и держа руки в карманах. Он сказал, что я унизила и оскорбила его перед теми, кого он ненавидел сильнее всего на свете. Что моя выходка выглядит так, будто он отправил свою женщину выпрашивать для него подачку. Что он никогда ни перед кем не стоял на коленях и лучше сто раз отслужит и даже умрет, но не станет лизать задницу Марчелло Соларе. Что если об этом узнают Паскуале и Энцо, они плюнут ему в лицо. Что между нами все кончено, потому что он наконец понял: мне нет дела ни до него, ни до его чувств. Что я могу бежать к своему Нино и делать с ним что захочу, а он не желает больше меня видеть.
Я и слова вставить не успела. Антонио вдруг выдернул руки из карманов, прижал меня к двери и впился в меня поцелуем. Потом отстранился, отвернулся и ушел прочь.
В полном смятении я поднималась по лестнице, думая, что мне повезло больше, чем Лиле. Антонио – не такой, как Стефано. Он не способен причинить мне боль. Единственный, кому он может навредить, – это он сам.
18
Назавтра мы с Лилой не виделись, зато я неожиданно пересеклась с ее мужем.
Утром я пошла в школу в отвратительном настроении: стояла жара, я не подготовилась и не выспалась. Не день, а сплошной кошмар. Мне хотелось увидеть Нино, чтобы поговорить с ним хотя бы минуту, и я искала его по всей школе, но его не было. Наверное, гулял по городу со своей девушкой, или сидел с ней в кино, и они целовались в темноте, а может, увел ее в парк Каподимонте и заставлял делать то, что все последние месяцы я делала с Антонио. На первом же уроке – это была химия – меня вызвали к доске, я что-то такое мямлила, без конца ошибаясь и понимая, что мне светит очередная двойка, исправлять которую будет уже некогда; мне реально грозила осенняя переэкзаменовка. В коридоре меня поймала профессор Галиани и начала озабоченно выспрашивать: «Греко, что с тобой происходит? Почему ты перестала учиться?» Я не знала, что ей ответить, и лишь пролепетала: «Честное слово, я целыми днями занимаюсь, я стараюсь изо всех сил». Галиани выслушала меня и, ни слова не говоря, развернулась и пошла в учительскую. Я заперлась в туалете и долго плакала, жалея себя и понимая, что потеряла все, что имела: из отличницы я превратилась в двоечницу; Антонио, которого я давно хотела бросить, бросил меня сам, и мне его уже не хватало; Лила, став синьорой Карраччи, изменилась так, что я ее уже не узнавала. У меня разболелась голова, и я пошла домой, думая о Лиле и о том, что она меня использовала, ну да, просто использовала, чтобы подразнить Солара, отомстить мужу и показать мне его в самом неприглядном виде. Я шла и думала: как она могла так сильно измениться, неужели она теперь ничем не лучше Джильолы?
Но дома меня ждал сюрприз. Мать вопреки обыкновению не набросилась на меня с упреками: где так долго шлялась, небось опять бегала к своему Антонио, почему не сделала то-то и то-то…
– Заходил Стефано, – почти ласково сказала она. – Спрашивал, не сможешь ли ты сходить с ним к портнихе на Реттифило.
Я даже не сразу поняла, о чем она. Может, у меня от усталости и огорчений совсем мозг отключился? Стефано? Стефано Карраччи? Просит меня сходить с ним к портнихе?
– А что ж он с женой не идет? – рассмеялся из соседней комнаты отец. Он остался дома, якобы по болезни, но на самом деле сидел и разбирал какие-то свои запутанные записи. – Чем они там с ней занимаются? В карты играют?
Мать досадливо махнула рукой. Наверно, Лина занята, ответила она, а нам надо быть полюбезнее с Карраччи, и ей непонятно, почему кое-кто вечно чем-то недоволен. На самом деле отец был очень даже доволен: дружба с Карраччи означала долгосрочный кредит в колбасной лавке. Просто ему нравилось блеснуть остроумием. С недавних пор излюбленной темой его шуточек стала импотенция Стефано. Когда мы сидели за столом, он мог вдруг ни с того ни с сего спросить: «Интересно, что эти Карраччи по вечерам делают? Неужели только в телевизор пялятся?» – и заходился смехом. Намек был более чем прозрачный: если Лила до сих пор не забеременела, очевидно, что-то не так со Стефано. Мать, у которой по этим вопросам было с отцом полное взаимопонимание, вроде бы пыталась его урезонить: «Так рано еще, куда ты торопишься?» Но я видела, что ее тоже веселит мысль, что колбасник Карраччи со всем своим богатством беспомощен в постели.
Ужин уже стоял на столе, ждали только меня. Отец уселся на свое место и, игриво подмигнув матери, с притворной озабоченностью в голосе сказал:
– Не помню, говорил я тебе или нет: что-то я сегодня устал, может, в карты поиграем?
– Нет, не говорил. Ты вообще безответственный.
– А ты хочешь, чтобы я стал ответственным?
– Не помешало бы. Но в меру, в меру.
– Ну ладно, с сегодняшнего дня обещаю стать ответственным. Как Карраччи.
– Я сказала: в меру.
Как же я ненавидела такие разговоры! Они вели их, делая вид, что мы, дети, не понимаем их смысла, а может, наоборот: знали, что мы все прекрасно понимаем, но считали, что нам будет полезно с младых ногтей усвоить, что значит быть мужчиной и что значит быть женщиной. Раздавленная своими проблемами, я с трудом сдерживалась, чтобы не разреветься; мне хотелось выскочить из-за стола, убежать куда-нибудь подальше, чтобы больше никогда не видеть ни родителей, ни потеков сырости на потолке, ни этих обшарпанных стен; меня мутило от запаха еды. Какая же я дура, что потеряла Антонио. Я уже жалела о нем и была готова просить у него прощения. Если меня оставят на осень, я брошу школу, решила я. Лучше выйду замуж. Потом я вспомнила о Лиле, о том, как она вырядилась для разговора с Солара. Что она задумала? Я видела, как она изменилась, и понимала почему: ей пришлось перенести слишком много страданий и унижений. Эти мысли не отпускали меня до позднего вечера. Роскошная ванная в квартире Лилы, непонятный визит Стефано – как мне рассказать о нем своей подруге, что ему от меня надо? А еще химия. А еще Эмпедокл. Школа. Мой план бросить школу. Все ужасно. Выхода нет. Нам с Лилой никогда не оказаться на месте той девушки, что ждала Нино у школы. Нам обеим не хватало чего-то трудноуловимого, но чрезвычайно важного, чем была наделена эта девочка и что бросалось в глаза даже на расстоянии. В ней было что-то такое, чего нельзя приобрести зубрежкой латыни, греческого и философии или купить на деньги, полученные благодаря колбасной лавке или сапожной мастерской.
