– Плевать! Дайте добраться до этой ведьмы, и можете делать со мной все что угодно!
– Она совершенно потеряла рассудок! – вскричала аббатиса. – Сестры, прошу вас, снимите ее оттуда.
– Ошибаетесь, она потеряла вовсе не рассудок, а нечто совсем другое. Матушка, клянусь, я не виновата! По поручению сестры Жанны я заходила в амбар и совершенно случайно увидела, как она миловалась на сене с… – Звонкий голосок был прерван яростным воплем:
– Заткнись! Я задушу тебя собственными руками, негодяйка. А затем сожгу тебя на костре как ведьму, слышишь?
– Сестра! Не стоит забираться так высоко, стремянка не выдержит. – Голосок честно пытался предупредить дородную женщину, упорно карабкающуюся вверх, но опоздал. Тонкая перекладина с хрустом переломилась. Монахиня не удержалась и с воплем полетела вниз. Никто не осмелился ее подхватить из риска быть раздавленным, и она плюхнулась прямо на заботливо посаженные садовником розовые кусты. Истошный вопль перерос в непрекращающийся вой.
Велев сестрам увести потерявшую рассудок монахиню, мать-настоятельница подняла взор вверх, туда, где за одной из декоративных башенок пряталась виновница происшествия:
– Шанталь, можешь спуститься вниз. Не желаю знать о том, кто был прав, а кто – нет, но ты наказана! Пятнадцать ударов по пяткам приведут тебя к утраченному благочестию.
– Но, матушка…
– Еще одно слово, дитя, и ты не только будешь выпорота, но и лишишься ужина.
Пауза была недолгой.
– Ладно, я спускаюсь. – Подобно ярмарочной обезьянке, ловко цепляясь за выступы, маленькая виновница происшествия без помощи лестницы бесстрашно спрыгнула вниз, чем немало напугала оставшихся во дворе сестер.
– Стыдись, дитя. Однажды ты станешь женщиной, матерью и…
– Ошибаетесь, матушка. Когда я вырасту, то стану пиратом, помяните мое слово. – Маленькая негодница в свои восемь лет бросала вызов всему миру. – Я буду бороздить океаны, сражаться на саблях и грабить торговые корабли.
Настоятельница, которая в глубине души была привязана к малышке, как к родной дочери, ничуть не была удивлена. Уж если та вбила что-то в свою упрямую головку, то непременно это сделает. Ну а пока…
Настоятельница повернулась к ожидающим ее приказа Христовым невестам и велела:
– Уведите ее и накажите. Мне же пора навести сестру Аньес и того, с кем она… Гм… Как это назвала Шанталь?..
– Миловалась, матушка, – с готовностью подсказала сестра Тереза, за что была награждена негодующим взглядом настоятельницы. Опустив голову, она со смирением принялась читать покаянные молитвы, попутно строя планы мести маленькой бестии, по личному распоряжению короля доставленной сюда пять лет назад и с тех пор упорно превращающей размеренную жизнь обитательниц монастыря в сущий кошмар.
А виновница происшествия, получив болезненные удары розгой по нежным пяточкам, сидела в крошечной келье, последние годы служившей ей комнатой, и, опустив ноги в тазик с холодной водой, молча глотала слезы, непрерывным потоком катящиеся по щекам и уже порядком вымочившие ворот ее платья.
Орден кармелиток, отличающийся одним из самых строгих уставов, не позволял своим последовательницам иметь в пользовании ни единой детали, которую можно было считать излишеством. Белые стены, две доски вместо постели, крест черного дерева, кувшин, книжная полка – вот и все, что было у сиротки Шанталь. И ни единого упоминания о том, кто она и кем были ее родители.
Всхлипывая, девочка приподняла из воды ноющие ступни, сплошь покрытые тонкими бордовыми полосами. Теперь о быстрой ходьбе босиком можно на время забыть. Ноги будут болеть несколько дней, но зато потом…
Мысль о мести была столь сладостной, что слезы в ту же секунду высохли. Смачно шмыгнув напоследок носом, она широко улыбнулась, продемонстрировав отсутствие недавно выпавших впереди молочных зубов: «Берегись, сестра Аньес, расплата будет страшной!»
Неделю спустя леденящий душу вопль разбудил посреди ночи всех обитательниц монастыря. Те, кто успел раньше остальных вбежать в келью сестры Аньес, не знали, то ли им рыдать, то ли давиться от смеха при виде открывшейся картины: тысячи муравьев ползали по орущей монахине и ее постели, обильно посыпанной каким-то белым порошком, подозрительно напоминающим сладкую пудру – роскошь, которую поварихи использовали лишь по великим праздникам, чуть присыпая ею пироги.
Выплюнув особенно надоедливых насекомых, осмелившихся заползти ей в рот, кармелитка, крепко зажмурившись, отчаянно завизжала:
– Будь ты проклята, чертовка! Ненавижу тебя!
Само собой разумеется, что наказание обеих последовало незамедлительно.
Глава 1
Шел 1678 год. К этому времени Франция стала одним из сильнейших государств в мире. Армия «короля-солнца» была самой многочисленной в Европе и лучше всего организованной.
Дипломатия французского двора давно стала притчей во языцех и во много раз превышала остальные королевские дворы Старого Света. Французская нация своими достижениями в искусстве и науках, в промышленности и торговле достигла невиданных доселе высот. Производство всего, что только было возможно, огромными темпами шло вперед.
Благодаря экономической политике, умело внедренной господином Кольбером, доставшимся королю в «наследство» от его наставника кардинала Мазарини, Франция стала главной соперницей Англии в борьбе за колониальные территории и развитие такой отрасли промышленности, как мануфактура. Теперь парижским модникам и модницам не нужно было долгими месяцами ждать прибытия торговых кораблей из Китая, месье Кольбер позаботился о том, чтобы шелк и хлопок производились на его предприятиях. Благодаря его дальновидности Франция превратилась в настоящую законодательницу мод. Отныне французский двор диктовал моду всем королевским дворам Европы. Восковые куклы, именуемые «Большая Пандора» и «Малая Пандора», одетые по последней французской моде, рассылались во все европейские страны. Этому событию уделялось столь высокое внимание, что во время их перевозки временно прекращались все военные действия.
Как известно, Мазарини перед кончиной «завещал» своего преданного слугу Людовику XIV, дав ему поистине блестящую рекомендацию: «Государь, я обязан вам всем. Но я рассчитался полностью, оставляя вам Кольбера».
Деньги в казну текли рекой, попутно оседая в карманах всех тех, кого король имел привычку приближать к своей «священной» персоне.
К тому времени главная гордость Луи XIV – Версальский дворец, который в течение долгих лет строился на месте охотничьего домика, принадлежавшего еще его отцу Людовику XIII, был наконец построен и стал официальной резиденцией французского короля. Это был огромный комплекс зданий, невероятной красоты садов и фонтанов, ставший предметом зависти и удивления почти всех современных государей, старавшихся подражать великому королю. Поговаривали, что даже турецкий султан неоднократно вздыхал, когда приезжие послы рассказывали ему о красотах Версальской резиденции.
Культ «короля-солнца» позволил Людовику XIV стать к тому времени единственным Абсолютом. Будучи довольно злопамятным, он даже спустя много лет после восстания Фронды был нетерпим к любой другой власти, кроме своей собственной. Любые ссылки на закон или право человека считались тяжким преступлением и карались либо многолетним отбыванием срока в Бастилии, либо ссылкой на галеры.
Все большую силу при дворе стали приобретать фавориты и фаворитки его величества. Быть куртизанкой уже не считалось позором. Многие из них становились эталонами светского общества и содержали свои собственные салоны, завсегдатаями которых нередко становились первые умы государства.
Интриги и доносы, отравления и торговля людьми достигли своего апогея. Никто из простых людей уже не мог считать себя в безопасности. Толпы бедняков, крестьян и разоренных дворян ежедневно пополняли собой ряды беспризорников, попрошаек, воров и наемных убийц, наводнивших Париж и его окрестности. Все большая пропасть пролегала между жизнью представителей высшего общества и теми, кого они брезгливо называли «отбросами общества».
В Берри, где медленно протекали мои дни, жизнь была куда более размеренной. Будучи в некотором роде главной поставщицей государства, она являлась одной из основных провинций, где в огромном количестве выращивали зерновые и уделяли особое внимание производству мяса, молока и молочных продуктов.
Монахини-кармелитки принимали активное участие во всех делах провинции. Они занимались выращиванием фруктов, овощей и зелени, которые затем отвозили на местный рынок и продавали.
Одним из главных источников дохода считались кружева, которые сестры плели из шелковых нитей, заказ на которые поступал от всего французского двора. Тонкие, словно паутина, с причудливыми узорами из цветов и экзотических птиц, с золотой и серебряной нитью… Разве возможно сейчас перечислить все, чем нам приходилось заниматься с раннего утра до поздней ночи?
Воспитанницы вроде меня, которых благородные родственники до поры до времени отсылали на попечение монастырских сестер, также принимали непосредственное участие в жизни ставшего родным монастыря. Помимо общих дисциплин, предполагающих обучение правилам этикета, танцам, искусству вести беседу, ведению хозяйства и многому другому, что считалось необходимым знать каждой представительнице знатного рода, нас обучали азам врачевания, сбору лекарственных растений, приготовлению лечебных отваров и мазей, варке мыльных настоев и изготовлению церковных свечей.
В этом году мне исполнилось четырнадцать лет, и на свой день рождения я получила сразу два подарка. Один был от сестер, сплевших мне воротник на платье, позавидовать которому могла бы и сама мадам Монтеспан, вот уже много лет являющаяся главной фавориткой короля и матерью многих его бастардов.
Ну а второй… Тут, пожалуй, без подробностей не обойтись. Вот как это было…
Мать-настоятельница отбыла на неделю в родовой замок Жуайез в Тулузе в связи с крестинами своего десятого племянника. В ее отсутствие все несколько расслабились и уже не так усердно хватались за работу.
Так уж вышло, что, выполняя одно из множества поручений, я совершенно случайно стала свидетельницей странного разговора между старшей сестрой и садовником. Тот умолял ее оказать лечебную помощь кому-то из своих знакомых, но она, к моему великому изумлению, ответила категорическим отказом. Я видела отчаяние на лице человека, которого знала большую часть своей жизни, а потому, дождавшись ухода монахини, сама подошла к нему. Мужчина растерянно стоял посреди огорода и неосознанно мял свою шапку.
– Что случилось, Гийом? – Я искренне полагала, что смогу быть ему полезной.
Садовник подскочил от неожиданности, но, увидев, кто перед ним, облегченно улыбнулся:
– А, это ты, постреленок? Я чуть Богу душу не отдал, думал, мать-настоятельница вернулась. – Он отряхнул шапку о колено и, нахлобучив ее по самые брови, собирался уйти, но я преградила ему дорогу:
– Гийом, не пытайся увильнуть, я же вижу, что что-то случилось.
Он и не пытался, так как по собственному опыту знал, что я теперь ни за что не отвяжусь. Словно раскрывая мне страшную тайну, он слегка наклонился вперед и, понизив голос, проговорил:
– Одному человеку нужна помощь. Он серьезно ранен, а сестры отказываются его лечить.
– Почему? – Я не понимала причины их отказа. Разве они сами не пропагандируют христианское смирение и помощь всем страждущим без исключения?
– Ну… – Старик замялся, явно не зная, как деликатнее ответить на мой вопрос. Рассудив, что выбора у него все равно нет, он ответил:
– Потому что этот человек ведет не совсем праведный образ жизни, понимаешь, дитя?
Мне не было никакого дела до его образа жизни. Он был уже сам по себе интересен только из-за того, что не являлся другом сестрам, которых я за все эти годы особенно полюбить не смогла. Решив сделать все, что в моих силах, лишь бы в очередной раз досадить наставницам, я коротко бросила:
– Жди меня здесь, я сейчас вернусь. – И со всех ног понеслась в кладовую, в которой мы хранили запасы лекарственных трав и снадобий.
Не зная толком, с чем придется столкнуться, я на всякий случай набрала целую сумку всего, что только попалось мне на глаза. Решив, что теперь я во всеоружии, осторожно высунула нос наружу. Вроде никого. Собравшись с духом и прижав к груди сумку, я побежала туда, где ждал меня старик.
– Ну, и где же он? – спросила я, когда мы незаметно вышли за ограду.
– В моей сторожке, – был мне ответ. – Сама понимаешь, что я не мог его никуда увезти.
– Ладно, не волнуйся, что-нибудь придумаем. Показывай дорогу.
Идти почти никуда не пришлось. Садовник жил всего в нескольких шагах от монастыря. Войдя в ветхий домик, я поразилась тому, в каких условиях приходится ютиться одинокому старику. Бычий пузырь на окнах, заменяющий дорогущее стекло, был настолько плотным, что почти не пропускал ни света, ни воздуха. И хоть по углам не было заметно паутины, каморка все равно имела очень запущенный вид. Никакой мебели, кроме трехногого стула, покосившегося верстака и тюфяка на полу. Последний сейчас как раз был занят лежащим на нем человеком. Вытащив из кармана пару свечей, предусмотрительно прихваченных с собой, я попросила старика их зажечь. Не зная, с чем предстоит столкнуться, следовало подготовиться получше.
Взяв из рук Гийома свечу, я опустилась на пол. Раненый спал, но, почувствовав сквозь сомкнутые веки свет, он с трудом разлепил их.
Это был мужчина лет сорока – сорока пяти, давно небритый и, судя по доносящемуся до меня запаху, уже приличное время немытый. Из-за грязи на его лице трудно было определить что-то большее, но вот его глаза… Темные, цепкие, колючие. Даже в таком, казалось бы, беспомощном состоянии он внушал безотчетный страх. Чувствовалось, что ему ничего не стоит при необходимости лишить жизни человека. От его взгляда, впившегося в мое лицо, стало не по себе.
Смутившись, я опустила глаза вниз. Его превратившаяся в грязные лохмотья одежда когда-то была весьма качественной и дорогой. В лавке торговца такое сукно стоило не меньше пары ливров за метр.
Я протянула руку, чтобы откинуть ткань и осмотреть рану, когда он довольно крепко перехватил ее своей. Глядя прямо в глаза, он прошептал:
– Ты ангел?
Я чуть не прыснула со смеху. Половина монастыря сказала бы ему, что я скорее демон в человеческом обличье, явившийся на землю, чтобы мучить их. Кажется, такого же мнения придерживался и старик Гийом, так как, несмотря на его усилия скрыть это, до меня все же донесся его смешок.
Ну и пусть смеется! А вот мне понравилось то, как меня назвал незнакомец, и теперь я готова была в лепешку расшибиться, но обязательно помочь ему.
– Нет. – С помощью другой руки я попыталась освободиться.
– Такая красивая… – он говорил с трудом, превозмогая боль.
– Зато ты – нет! И еще от тебя смердит, как от сточной канавы. Долго я этого не выдержу, поэтому не мешай и дай осмотреть рану.
Что это? Улыбка? Кажется, моя нарочитая грубость пришлась ему по вкусу. Бросив вопросительный взгляд на Гийома и, видимо, получив от него подтверждение, раненый выпустил мою руку и позволил себя осмотреть.
Рана была на боку, под ребрами. К счастью, несмотря на ее страшный вид, внутренние органы задеты не были, а значит, был шанс на выздоровление. Велев Гийому вскипятить в котелке воды, я засучила рукава и принялась за работу.
Мне и прежде доводилось под чутким руководством сестер заниматься врачеванием, но зашивать раны самостоятельно до сих пор не приходилось. Неплохо знакомая с теорией, я собиралась применить полученные знания на практике. И вот когда пригодилось мое умение вышивать. Стежок за стежком я накладывала швы, каждый раз мысленно благодаря сестру Терезу за то, что не давала мне возможности отлынивать от занятий.
Пот лил в три ручья, слепя глаза. Должна признать, что раненый выказал просто героическую стойкость. Зажав в зубах самодельный кляп, он не произнес ни звука за все то время, что я колдовала над его раной.
Наконец все закончилось. Плотно закрепив повязку и дав Гийому подробную инструкцию, как пользоваться заживляющими мазями, я устало поднялась. Ноги от долгого сидения затекли, и я чуть не упала, но удивительно крепкая рука меня поддержала. Сказать, что я была поражена, – ничего не сказать. Откуда столько силы в этом уже немолодом и не совсем здоровом человеке?
Неловко поблагодарив, я собрала оставшиеся вещи и поспешила вернуться, пока не заметили моего отсутствия.
Все последующие дни я использовала любую возможность, чтобы навестить своего пациента, и была несказанно счастлива от сознания того, что благодаря мне он достаточно быстро шел на поправку.
И вот в один из дней, когда после тщательного осмотра я, с удовлетворением заметив, что рана практически затянулась, смогла удалить швы, мужчина вновь схватил меня за руку. Заставив склониться поближе к нему, он, не отрываясь от моего лица, сказал:
– Ты молодец, девочка! У тебя лицо и руки ангела. Язык, правда, сущая отрава и больше подошел бы уличному мальчишке, чем воспитаннице кармелиток. Но это ничего, так даже лучше, от этого ты более… – он замялся, подыскивая нужное слово, – земная. Жиль Фонтана никогда не забудет того, что ты для него сделала. Помяни мое слово, детка, не пройдет и нескольких лет, как вся Франция будет дрожать при одном лишь упоминании этого имени. Но ты не бойся. Пока я жив, никто и ничто не посмеет встать на твоем пути. Вот, – он раскрыл мою руку и что-то вложил в нее, – возьми это. Носи на себе и никогда не снимай. И, если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, покажи ее любому голодранцу, и я всегда буду знать, что нужен тебе, и приду на выручку. Теперь иди… Как, говоришь, тебя зовут?
Я едва не рассмеялась. Нашел время интересоваться моим именем. Тем не менее ответила:
– Шанталь.
– Шан-таль, – словно смакуя произнес он, – я запомню.
– Тогда и я запомню твое, Жиль Фонтана, – поддразнила его я.
Его глаза вспыхнули от удовольствия. Неожиданно поцеловав мне руку, которая по-прежнему сжимала его подарок, он сказал:
– Прощай, Шанталь, даст Бог, еще встретимся.
Несмотря на любопытство, находясь в каморке, рассмотреть неожиданный подарок я не решилась. Лишь оказавшись в своей комнатушке, я подошла к окну и осмелилась разжать кулак. В нем оказалась монетка – серебряный экю. Но не совсем обычная. Просверленная в трех местах, она была перевита тонким черным шнурком и завязана причудливым узлом. Свободные концы позволяли носить на шее этот импровизированный медальон, что я и сделала. Поклявшись во что бы то ни стало сберечь этот подарок, я надежно спрятала его под своей одеждой.
Когда на следующий день я навестила старика Гийома, его таинственный гость уже исчез.
Глава 2
Париж
Утро выдалось невероятно свежим. Несмотря на подбитую мехом одежду, холод пробирал до самых костей. Пальцы на руках онемели и совершенно отказывались сгибаться и крепко держать оружие.
Прежде чем де Леруа изволил появиться в указанном месте, секунданты успели опустошить две бутылки превосходного анжуйского вина за здоровье и примирение дуэлянтов.
Патрис де Сежен расхаживал перед кованой решеткой у входа в сад Тюильри. Ему еще ни разу не приходилось участвовать в дуэли, поэтому, несмотря на твердую руку и верный глаз, за которые часто хвалил его учитель фехтования месье Жак, он испытывал некоторый испуг. Судите сами: одно дело – фехтовать рапирой с защищенным колпачком концом в зале, другое – держать в руках острую шпагу и целиться прямо в плоть противника.
Но разве у него был выбор? Нет! Его сводный брат, пятнадцатилетний Ренард, был застигнут ревнивым мужем прямо в опочивальне своей дражайшей супруги. Юному Ренарду удалось сбежать в окно, но обманутый супруг хоть и не разглядел беглеца, все же успел заметить семейный герб на седле его лошади, когда мальчишка в спешке покидал место преступления. В панике Ренард и его мать, приходящаяся Патрису мачехой, бросились ему в ноги и умоляли вмешаться и спасти ситуацию в отсутствие отца, уехавшего поохотиться в поместье.
К сожалению, спасать было нечего. Новости подобного рода разлетались со сказочной скоростью. Барон де Леруа, ставший посмешищем для всего света, был настроен весьма решительно. Будучи опытным дуэлянтом, он ни на миг не сомневался в своей победе над сопливым мальчишкой.
В отличие от него Ренард не умел ничего и был обречен на смерть в столь юном возрасте.
Патрис хоть и недолюбливал мачеху, но был искренне привязан к брату, поэтому поддался уговорам скорбящей женщины и не придумал ничего лучше, как взять вину на себя, признав, что именно он был в тот день в постели с мадам де Леруа.
О том, что он был старшим сыном и прямым наследником графа де Ламмер, а значит, не имел права так бездумно рисковать своей жизнью и семейной честью, он совершенно не подумал.
