Эми Бартол "Рожденная второй"

– Это ты сейчас так говоришь, Розель. А что ты скажешь через несколько лет? Габриэль женится, заведет детей. А ты поймешь, что у тебя никогда не будет семьи. Тебе никогда не взять на руки ребенка, не назвать его своим. Габриэль унаследует все деньги и собственность. Твой единственный вариант до конца жизни – служба государству. Что ты сделаешь, осознав это? Ты второрожденная. Твоя жизнь принадлежит Республике. Лучше покинуть нас сейчас. Резкие перемены легче, чем мучительно медленный путь к собственной участи.

– Легче для тебя, ты имеешь в виду? – Широко распахиваю глаза от собственной дерзости. Но на сей раз мать не замечает нарушения протокола.

– Когда ты уйдешь, всем нам станет легче.

Дюна сердито смотрит на Оталу.

– Ты могла дать ей звание ионо! Она бы служила в твоей гвардии или у кого-то из Просветленных. Розель бы…

– Даже если я признаю, что она не представляет угрозы для Габриэля, – прерывает его Отала, – а я этого не сделаю, и назначу ее офицером-ионо, чтобы она защищала другого Просветленного, каждый второрожденный из высокопоставленной семьи будет вопить о протекции родне! – Мать отпускает спинку кушетки и принимается вышагивать по комнате.

– Думаешь, я поверю, что ты именно поэтому сделала ее тропо? – восклицает Дюна. – С тем же успехом можно бросить ее волкам, Отала, и ты это знаешь. И ради чего? Чтобы тебе не пришлось выслушивать чьи-то жалобы? Раньше они тебя никогда не волновали. Второрожденные могут сколько угодно стонать о несправедливости, но тебе всегда удавалось их укротить.

Мать останавливается.

– Я просто указываю им их место!

– И после этого ты еще удивляешься, почему рожденные вторыми восстали? Тебе плевать на их страдания.

– Страдания? – брезгливо бросает мать. – Не хочешь ли ты перейти на сторону Врат Зари? Это предательство!

– Тебе, как никому, известно, что я верен Уделу Мечей и Республике. Я воевал за нее с рождения.

– Со дня, когда стал перворожденным, – поправляет она. – Не забывай, что ты один из нас, Дюна!

– Отала, образумься! Как только Розель пройдет обработку, она станет их рабыней. Они могут отправить ее на передовую!

– Ей всего восемнадцать. К тому же она Сен-Сисмод. Наши офицеры не идиоты.

– Так ты даже никуда ее не определила? Собираешься предоставить решать, как сложится жизнь твоей дочери, командующему составу или алгоритму, которым они пользуются?

– Я должна верить, что наш Удел и есть наша участь, Дюна. Иначе выходит, что Врата Зари правы. Мой отец верил в систему. Он позволил своему второму ребенку совершить обычный Переход. Будь отец еще жив – ожидал бы от меня того же самого.

– Баззл умер через месяц после Перехода.

– Он с честью служил Республике, – неубедительно возражает она.

Мать садится за рабочий стол и смотрит на нас сквозь прозрачные сенсорные экраны.

– Твой брат заплатил за то, что его отец был Верховным Мечом, Отала. Его смерть была отмщением: некоторые второрожденные сочли, что система, сделавшая их рабами, несправедлива.

Дюна хватает меня за руку, тащит к столу матери и показывает ей тыльную сторону моей кисти. Чип в форме горящего меча, вживленный в кожу между большим и указательным пальцами, светится золотом. Моя метка – это и есть я. В ней хранится вся информация: от имени до возраста, адреса и профиля ДНК. Все, что делает меня мной, можно определить с помощью сканирования. А еще внутри коды, которые позволяют путешествовать по Уделу Мечей и остальным восьми Уделам.

– Как только Розель обработают и выяснят, чья она дочь, – говорит Дюна, – ее заставят страдать за решения, которые ты принимала как Верховный Меч. Ты этого хочешь?

Отала бросает взгляд на мою кисть. Я быстро забираю руку у Дюны и прячу ее за спину. Мать всегда раздражала моя метка. Она не такая, как у всех. Поверх нее у меня маленькая серповидная родинка. Она частично скрывает голографическое изображение с импланта, просвечивающее через кожу, и голограмма выглядит так, словно острие меча окружено темной короной. Габриэль дразнил меня, называя королевой Мечей.

– Им не нужно проверять ее метку, чтобы узнать, кто она. Ее лицо повсюду. Розель выросла на их глазах.

– Тебе вообще плевать? – потрясенно распахивает глаза Дюна.

– Оставь нас, Розель, – велит Отала. – Подожди Дюну в Большом холле.

Выхожу в бронзовые двери, оставив небольшую щелочку.

– Я обеспечила Розель всем необходимым для выживания, – говорит мать. – Отдала ей тебя на восемнадцать лет. Ее готовили лучшие стратеги. Шансы Розель выше, чем у любого второрожденного вдвое ее старше. Мы с тобой оба знали, что этот день наступит. Вот только мне, в отличие от тебя, хватило ума не привязываться. Ты сам виноват в том, что сейчас чувствуешь.

Позади раздаются шаги. Я поворачиваюсь и вижу Эммита. Вздохнув, закрываю створку и стараюсь не выказывать эмоции. Мы друг друга ненавидим, но ссориться с Эммитом – опасно. Он организует все встречи Просветленной. В детстве, если я хотела с ней увидеться, нужно было сначала прорваться через Эммита, и общаться с матерью мне доводилось редко. Хочется верить, что это он виноват, а не она не подпускала меня к себе, но глубоко в душе я знаю правду. А Эммит злопамятен. Как-то я пожаловалась, что меня заставили надеть розовый бархатный бант на День Республики, и Эммит в отместку заказал мне всю обувь на пару размеров меньше.

Эммит оценивающим взглядом смотрит на мою неприглядную новую форму, сжимая длинными пальцами переносицу.

– Напомни мне на следующем совещании с Просветленной упомянуть отвратительный вид формы тропо, – говорит он Кларе, стоящей с ним рядом.

– Да какая разница? – удивляется та, с любопытством посмотрев на меня. Клара покручивает острым ноготком бледно-лиловую прядь волос.

Спокойствие Эммита – просто маска. Он на дух не выносит, когда в нем сомневаются.

– Цвет плохо подходит для съемки, – машет он длинной рукой в мою сторону. – У нее взгляд стал загнанным, а кожа кажется слишком бледной. А этот воротник! – восклицает Эммит. Стою неподвижно, пока он расправляет мне и без того прямой воротник. – Он прячет ее нежную шею.

– Она на войну отправляется, не на чаепитие.

– Как никогда важно подать второрожденным гражданам пример самопожертвования. Розель – воплощение их долга Республике.

– То есть пропаганда.

– Она – необходимое доказательство величия нашей нации и господства перворожденных. Просветленный Удела Добродетели лично проследит, как Розель произнесет речь в поддержку общего дела, – фыркает Эммит.

Клара хмыкает и касается стилусом губ в синей помаде.

– Поддержку? Ей восемнадцать. Ее натаскали делать, что велено.

– И у нее отлично получается, – мурлычет Эммит.

Обсуждают меня так, словно они наедине. Эммит прекращает возиться с моим воротником и смотрит, что получилось, наклоня голову и вздернув красную бровь.

– Я успею увидеться с братом? – спрашиваю я.

– Конечно. Только заучи официальное заявление, а потом проведешь несколько минут с Габриэлем. – Он протягивает мне небольшой планшет с гербом Сен-Сисмод внизу. – Сколько у тебя займет времени все запомнить?

– «Для меня честь служить Просветленному Боуи и защищать основополагающие принципы Уделов Республики, – читаю я. – Сегодня я исполняю свой долг как защитница кровной линии перворожденных». – Прокручиваю экран вниз, но больше там ничего нет. – И все? – Добавить, что во мне и перворожденном моей семьи течет одна кровь, нельзя.

– Запомнила или еще подучишь? – морщит длинный нос Эммит.

– Но тут ничего не говорится ни об Уделе Мечей, нашем Уделе, ни о моей матери…

Эммит выхватывает планшет. С издевкой повторяет мои слова, оскорбительно передразнивая, а потом смотрит прямо на меня.

– Здесь говорится в точности то, что хочет услышать Просветленный Боуи. Что-то не устраивает?

Я опускаю голову.

– Нет.

Эммит вручает планшет мне обратно.

– У тебя меньше часа, чтобы потренироваться, а потом ты отправишься в пункт обработки. Следуй за мной. – Он разворачивается, изящно вильнув бедрами.

Мы идем через Западное крыло. Встречающиеся в коридорах второрожденные слуги отходят к стенам и склоняют головы. Эммит не обращает на них внимания. Он, как весь персонал, из Удела Камней. Но при этом ведет себя, словно принадлежит к Мечам, да к тому же забывает, что тоже рожден вторым.

Мы вступаем в огромную приемную Большого холла у входа во Дворец. Из окон открывается вид на фонтан Воина. Я разглядываю толпу зрителей и фотографов, собравшихся посмотреть, как аэрокар доставит меня к пункту обработки второрожденных, на базу «Каменный лес».

За чугунными воротами и забором стоят люди, надеясь хоть мельком меня увидеть. На плечах родителей сидят дети, сжимая маленькие синие флажки с изображением золотого меча. У некоторых зрителей в руках «красные розы Розель» – тренд, которому дал начало отец, послав матери цветы, чтобы поздравить ее с моим рождением. Идею придумал один из пиарщиков Оталы – нужно было продемонстрировать, какие трогательные любящие у них с мужем отношения.

Я кладу планшет на ближайший стол и прижимаюсь лбом к одностороннему стеклу, глядя на граждан Республики, которые пришли со мной попрощаться. Позади нарастает шум, и я выпрямляюсь.

Раздается раздраженный голос Габриэля, а потом показывается и сам брат – он спускается по Большой лестнице, переругиваясь с советниками.

– Она моя младшая сестра! Я увижу ее перед отъездом, и вы, черт побери, мне не помешаете, – рявкает он. Четко вижу в отражении, как Габриэль стряхивает руку своего ментора, Састивена. – Следующий, кто до меня дотронется, потеряет конечность!

Черные ботинки стучат по мраморному полу – Габриэль ступает прямо по мозаике, изображающей герб Сен-Сисмод. Нас обоих учили обходить его в знак уважения.

Фигура брата на стекле становится больше – мрачной и задумчивой. Он встает рядом, глядя в окно. Габриэль почти на фут выше меня. Взгляды наших голубых глаз встречаются в отражении. Брат поглаживает мою руку мизинцем и шепчет:

– На твоем месте должен быть я.

2. Без резких движений

Он так изменился с нашего последнего разговора. Когда-то давно он пробирался на мои тренировки посмотреть, как я сражаюсь. Брат просил научить его драться. Мальчика, влюбленного в войну, никто не обучил ее искусству. Никто не посмел поднять на него руку. Теперь он мужчина – изо всех сил старающийся забыть, что он перворожденный.

Я смотрю на его отражение, и мое сердце ноет. Вид у Габриэля помятый. Наверное, еще не пришел в себя после вечеринки с наркотиками. Брат и его дружки из перворожденных печально известны своими кутежами. Пьют до полусмерти и разносят свои роскошные апартаменты, предоставляя разбираться с последствиями второрожденным слугам. Его советники шептались об этом, когда думали, что я не слушаю.

Говорят, обычно он не покидает свои комнаты до полудня. Немного удивлена, что ради меня Габриэль сделал исключение. Судя по его виду, далось ему это тяжело. Брат слишком худой. Плечам не хватает мышц, которые парни из гвардии наращивают постоянными тренировками. Габриэль компенсирует это плотной накидкой. Полуночно-синяя шерсть, прихваченная на плечах золотыми застежками в форме мечей, ниспадает вдоль спины во весь впечатляющий рост хозяина. Накидка закрывает только один бицепс, второй на виду. В ножнах на поясе эксклюзивный меч – подарок от деда по материнской линии наследнику Удела.

Я прислоняюсь к плечу брата.

– Нет, Габриэль. Переход не для тебя. Ты нужен Уделу Мечей. Именно на тебя возложены всеобщие надежды!

Стыд Габриэля сменяется гневом.

– Какие надежды! Я получаю все что хочу, Розель. Я ни к чему не пригоден, бесполезен.

– Ты станешь Просветленным Удела Мечей.

– Я даже не знаю, как управляться с собственным мечом.

У Габриэля выпирает подбородок. Скулы обтянуты кожей. Интересно, когда он последний раз ел…

– Я учила тебя сражаться.

– Когда тебе было одиннадцать! – фыркает он. – С тех пор я не притрагивался к оружию.

Пальцы Габриэля трогают изгиб брови, место, где волосы больше не растут: маленький белый шрам бежит вниз, заканчиваясь чуть дальше кромки ресниц нижнего века. Помню свой ужас, когда я расплавила кожу Габриэля. Не нарочно, просто отвлеклась на секунду, но за это меня лишили возможности видеться с обожаемым братом.

К моему огромному облегчению, глаз Габриэля остался цел, такой же синий, как раньше. Рана была поверхностной, я просто задела его кончиком своего меча. Крови не было. Сильнейший жар золотистого лезвия прижег рану.

Габриэль замечает, как я смотрю на шрам, и по его лицу пробегает тень стыда.

– Ты не виновата. Я выпросил, чтобы ты показала мне, как сражаться.

– Ты грозился отправить меня на Переход, если я откажусь. Слушай, ты такой крутой, Габриэль. Потренируйся бросать злобные взгляды – запугаешь Совет наследников так, что они сразу станут принимать твою сторону по всем важным вопросам.

Брат легонько вздыхает и одаривает меня скупой улыбкой.

– Уже. Они боятся моего свирепого вида.

Они боятся твоего вспыльчивого нрава. Вспоминаю сплетни, которыми обменивались гвардейцы Мечи и обслуживающий персонал – Камни.

– Ты потому и не удаляешь шрам? – интересуюсь я.

Регенерация кожи – обычное дело, занимает всего пару часов и почти безболезненна.

– Мать решила, что я должен его оставить.

Рубец напоминает Габриэлю не приближаться ко мне. Я смаргиваю слезы и принужденно улыбаюсь.

– Вот оно что… Твоя ухмылка станет знаменитой.

– Прости, что не пришел к тебе после…

Сердце пронзает острая боль, черная отметина на душе – двойник шрама Габриэля.

– Я знаю, что тебе запрещали со мной видеться.

– Это не оправдание.

В глубине души я рада, что он тогда не пришел. Дюна был вынужден меня наказать – двадцать ударов тяжелой тростью. Несколько недель я не могла ходить. Но дни превратились в годы, от Габриэля не было ни слова… Множество раз я пыталась с ним встретиться, но постоянно терпела неудачу. Приходилось подглядывать за братом с балконов и из окон, наблюдать на экране – когда он участвовал в церемониях разрезания ленточек и всяком таком.

– Но сейчас-то ты здесь.

В его глазах мелькает проблеск вины.

– Ты не должна уходить. Я поговорю с матерью. Она поймет…

– Я скучала по тебе, Габриэль.