– Мальчик! – окликнула его Джулия, истекая любовью.
Единственный мальчик. В жизни Джулии мужчины были всегда – и всегда на периферии, в том числе, подозревал Джексон, и ее фу-ты ну-ты муженек (снимем шляпу перед человеком, который умудряется оставаться женатым на ветреной Джулии). Но с мальчиком все иначе – мальчик жарко сиял в центре ее вселенной.
– А Джонатан знает, что ты здесь? – спросил Джексон.
– С чего бы? – сказала Джулия.
– С чего бы нет? – сказал он.
Она не ответила. Ну что ты будешь делать – она невыносима. (И хотя бы в этом постоянна.)
– Разрушенные хоры и все такое. – Это Джулия сменила тему. – Шекспир, разгон монастырей, – назидательно прибавила она, за многие годы постигнув, сколь велики черные дыры в эрудиции Джексона.
– Я в курсе, – сказал он. – Это я знаю. Я же не полный невежда.
– Правда? – ответила она, скорее рассеянно, чем с иронией.
Все внимание на мальчика – мужчине ничего не доставалось. В скитаниях по йоркширским аббатствам Джексон многое узнал об ужасах и трепете Реформации, но поучать Джулию проку нет: она всегда и обо всем знает больше его. У Джулии многогранное образование и хорошая память, а Джексон, будем честны, не располагает ни тем ни другим.
Он, в свою очередь, не ответил Джулии, задумчиво (многие, в основном женщины, сказали бы – бездумно) созерцая амфитеатр, небесную природную чашу, в которой покоилось Риво. Даже в руинах аббатство бесподобно, божественно. Потрясающе. Потрясающе, сказала в голове пресыщенная юница Марли. Когда Натан станет подростком, Джексону будет за шестьдесят. Алмазные годы.
– Не переживай, миленький, – сказала Джулия, – может, этого и не случится.
– Уже случилось, – мрачно ответствовал Джексон.
Временами приходилось напоминать себе, что у этого ленивого причудливого вояжа есть и третья цель. Все приходит (и уходит) по три, ведь так? Три мойры, три фурии, три грации, три волхва, три мудрые обезьяны, единый в трех лицах Бог.
– Трехголовые псы, – прибавила Джулия. – Для пифагорейцев три было первым настоящим числом, потому что в нем есть начало, середина и конец.
Джексон работал на клиента. Он уже не частный детектив, у него больше нет клиентов, он не погружается в душераздирающее болото дел о разводах, вытрясании долгов и пропавших домашних питомцев, однако, невзирая на все это, умудрился обзавестись женщиной по имени Надин Макмастер, проживающей в далекой дали от Йоркшира, еще чуть дальше – и окажешься ближе. В Новой Зеландии, проще говоря.
Надо было отказаться, и, собственно говоря, он был почти уверен, что отказался, когда в декабре Надин Макмастер ни с того ни с сего прислала ему длинное электронное письмо (длиннющее жизнеописание). «Меня удочерили, и я хотела спросить: вы не могли бы что-нибудь выяснить о моих биологических родителях?» До чего, казалось бы, незатейливо.
Непонятно, как Надин Макмастер раздобыла его адрес, но где-то по ходу дела – как оно нередко случалось – она пересекалась с Джулией («подруга подруги одной подруги»). Нигде не спастись. У Джулии наверняка есть подруги и на Луне (или подруги подруг каких-нибудь подруг, в периоде). И ее шесть рукопожатий отчего-то всегда упираются в Джексона.
В своей томной одиссее по стране ему удалось изящно совместить поиски липовой жены-воровки с делом Надин Макмастер. Корнуолл, Гуинедд, Донкастер, Харрогит – везде он выслеживал таинственную Надин Макмастер, и везде безуспешно.
– То есть, – сказала Джулия, когда они вышли с Террас Риво и зашагали в утешительные объятия «Черного лебедя» в Хелмзли, – по сути дела, ты ищешь двух женщин – свою жену и Надин Макмастер, и не знаешь, кто они обе такие на самом деле.
– Да, – сказал Джексон. – Именно так.
На окраинах Лидса он зацепил аббатство Кёркстолл. Первое, где камни прокоптились до нелепой промышленной черноты в те дни, когда все золотые руна превращались в рулоны ткани. Завтра у него встреча с Линдой Паллистер, консультантом по усыновлению из социальной службы; Надин Макмастер ей уже писала. Адвокат Надин в Крайстчёрче оформила доверенность, и Джексон действовал от ее имени. Лидс внушал надежду. В Лидсе началась история Надин Макмастер, и Джексон очень рассчитывал, что в Лидсе все и закончится.
Линда Паллистер на встречу не явилась.
– Боюсь, Линде пришлось уехать домой, – сказала женщина в приемной соцслужбы. – По семейным обстоятельствам. Но она просила перенести встречу на завтра.
Линда Паллистер его кинула, и остаток дня Джексон светским гулякой бродил по Бриггиту, Коллз, в «Аркадах». Хлебная биржа, Ратуша (этот великий памятник муниципалитету), «Меррион-центр», парк Раундхей – все вместе складывалось в город одновременно знакомый и решительно чужой. Как будто Джексон что-то ищет, но узнает, что же это, лишь когда найдет. Наверное, утраченную юность. Или утраченного юнца, которым когда-то был. Грязный старый город, где над каналом грезил он[64 - Аллюзия на песню Юэна Макколла «Грязный старый город» (DirtyOldTown, 1949), исполнявшуюся разными музыкантами, в том числе ирландской фолк-группой TheDubliners и кельтик-панк-группой ThePogues. В песне речь идет о Солфорде, Ланкашир.], залакировали с блеском. Что, само собой, не означает, будто грязного старого города больше нет.
В Лидсе он не бывал уже лет тридцать с гаком. Приезжал мальчишкой, когда Лидс мнился вершиной утонченности, подлинной метрополией, хотя в те дни слово «метрополия» в его лексиконе, само собой, не встречалось, а «утонченность» сводилась к покупке пачки сигарет «Эмбасси» и походу тишком в кинотеатр на фильм для взрослых. Помнится, воровал здесь в «Вулвортсе». Всякую мелочь – конфеты, брелоки, батарейки. Если б отец узнал, содрал бы шкуру заживо, но эти кражи не казались настоящим воровством – это, скорее, как нахально показать властям язык. А теперь «Вулвортса» и вовсе нет. Кто бы мог подумать? Может, выстоял бы, если б ребятня не тибрила конфеты, брелоки и батарейки с таким упорством. Это многолетнее дурное мародерство наверняка стоило целое состояние.
В «Меррион-центре» он помог растерявшейся старушке, которую порывался уволочь безмозглый охранник. «Вам плохо? – спросил он старушку. – Вам помочь?» Произнес свою личную мантру: «Я когда-то был полицейским», и ее это, похоже, успокоило. Вроде знакомое лицо, но он не припомнил, кто же это. Старушкин парик съехал набок и нахлобучен был весьма лихо. Неловкость-то какая. Джексон надеялся, его усыпят прежде, чем он доберется до этой стадии. Наверное, придется самому. Он планировал выйти на лед («Я, наверное, задержусь»[65 - «Я только выйду наружу и, наверное, немного задержусь» – последние слова английского антарктического исследователя капитана Лоренса Эдварда Грейса Оутса (1880–1912): он участвовал в экспедиции Роберта Фалкона Скотта к Южному полюсу (пришедшей в пункт назначения месяцем позже Руаля Амундсена), на обратном пути заболел и, чтобы не задерживать спутников, покончил с собой, уйдя из палатки в метель.]), лечь в обнимку с бутылкой жидкости не моложе его самого и отчалить в большой сон. Будем надеяться, глобальное потепление его планов не расстроит.
Последняя остановка – Раундхей; думал лениво прогуляться под солнышком, подышать свежим воздухом подальше от городских толп. Обзаводиться собакой он вовсе не планировал. Прерванное странствие, нежданный подарок, непредвиденная встреча. Умеет жизнь сюжетцы закручивать.
Уже потом Джексон понял, что все пошло вкривь и вкось, едва его кинула Линда Паллистер. Если б она явилась на рандеву, он бы полезно провел с ней около часа, ушел бы довольный и целеустремленный и, пожалуй, вполне пережил бы очередной вечер в гостинице – заказал бы ужин в номер, поглядел бы дурацкое кино по телику, а не потратил бы время на неугомонные шатанья в состоянии по большей части бессознательном и на бессмысленный распущенный секс. Не было гвоздя. Во всем виновата Линда Паллистер. В итоге-то все так и решат.
* * *
Трейси позвонила и сказалась больной – следы запутала:
– Что-то живот побаливает, грипп, вероятно, уйду домой пораньше.
И Лесли сказала:
– Ну конечно, выздоравливайте поскорее.
Затем Трейси прошмыгнула на автостоянку, села в свою «Ауди А-4» и вместе с Кортни поехала в магазин «Мамаши и папаши» в торговом комплексе в Бёрстолле, где купила детское сиденье, которое стоило примерно миллион. Всю поездку она переживала, что за отсутствие оного сиденья ее сейчас арестуют, и в припадке паранойи велела девочке сзади лечь, как настоящей жертве похищения. Как будто на крыше машины мигает неоновая вывеска: «Это не мать ребенка!» Трейси отдала Кортни сосиску в тесте – это ее займет. В багажнике лежал клетчатый плед – перепугается ребенок, если накрыть ее пледом? Не исключено. Ладно, не будем накрывать.
Нервный поход в «Мамаши и папаши» открыл то, что Трейси всегда подозревала: дети – убийственно дорогое удовольствие. Уж она-то в курсе, она только что купила ребенка, хоть и по сходной цене. Дети – сплошная розница. Если не продаешь и не покупаешь самих детей, продаешь и покупаешь для них. Трейси встревожилась. Две тысячи фунтов в сумке тянули к земле. Надо было отдать Келли Кросс все пять. Это была ошибка – покупать ребенка по дешевке.
Детское сиденье Трейси оставила в магазине, а сама направилась в «Гэп». Кортни семенила рядом, как обдолбанная дворняжка. В «Меррион-центре» девчонка рта не закрывала, орала так, что закладывало уши, а теперь брала пример с Хелен Келлер[66 - Хелен Адамс Келлер (1880–1968) – слепоглухая американская общественная и политическая деятельница и писательница.].
Камеры безопасности Трейси ощущала кожей. Воображала их двоих в «Полицейском надзоре»[67 - «Полицейский надзор» (Crimewatch, с 1984) – ежемесячная телепрограмма канала Би-би-си, в которой воссоздаются обстоятельства нераскрытых крупных преступлений в расчете на то, что возможные свидетели сообщат полиции какие-то полезные сведения.] – у Кортни вместо лица пустое пятно, а лицо Трейси крупным планом, чтобы зрители разглядели. «Вы видели эту женщину? Она похитила ребенка возле торгового центра в Лидсе». Один шажок – и она пересекла тонкую синюю линию[68 - «Тонкая синяя линия» – имеются в виду силы полиции, которые названы так в одноименном документальном фильме американского режиссера Эррола Морриса (The Thin Blue Line, 1988), что само по себе аллюзия на стихотворение Редьярда Киплинга «Томми» (1892), в котором британские войска называются «тонкой красной линией», по цвету их формы.], из охотника превратилась в дичь.
Что она скажет, если ее остановят, – «Не волнуйтесь, я этого ребенка честно купила»? Да уж, в обезьянник ее поволокут с восторгом. Она – Похитительница Детей[69 - Похититель Детей – персонаж фильма, а затем театрального мюзикла «Пиф-паф, ой-ой-ой» (Chitty Chitty Bang Bang, 1968) по сценарию Роальда Даля и Кена Хьюза, приблизительной экранизации детской книги английского писателя Иэна Флеминга «Пиф-паф, ой-ой-ой: Волшебный автомобиль»; в книге персонаж не фигурирует.], страшный бабай, кошмар любой матери. Кроме Келли. Келли, наверное, почитает ее спасительницей. Келли, конечно, не первая мать, продавшая свое дитя. Но что, если… что, если мать – не Келли? Детям, которых наплодила Келли, Трейси уже потеряла счет. Все ли под опекой? Что, если Келли только приглядывала за Кортни? В таком случае – Трейси уже сочиняла аргументы для соцработников, полиции, суда – мать Кортни, кто бы ни была, плохо заботилась о дочери. Могла бы найти няньку понадежнее. Отдать ребенка Келли Кросс – все равно что препоручить заботам питбуля. Короче говоря, девочка была в опасности.
Она припомнила, как Келли Кросс стояла в автобусе, как она удивилась, как сказала: «Но она не…» Что – не? Не моя дочь? Трейси представила, как двери автобуса захлопываются. Опустила толстенные металлические жалюзи. Она ничего такого не слышала. Подумала о том, как теплая ладошка скользнула ей в руку.
Она знала, кто может разузнать побольше. Линда Паллистер. Она ведь так и занимается усыновлением и опекой? Если еще не вышла на пенсию, сможет выяснить, что там с детьми Келли Кросс.
Когда же это Трейси в последний раз видела Линду Паллистер? Кажется, три года назад, на свадьбе дочери Барри Крофорда. Детектива-суперинтенданта Барри Крофорда, бывшего коллеги Трейси. Хлоя, дочь Линды, – лучшая подруга Эми, дочери Барри, была главной подружкой невесты – пугало в темно-рыжем атласе. «У меня была мысль одеть их в платья цвета бронзы», – горестно поделилась с Трейси Эми Крофорд. Теперь бедняжка обитает в краю живых мертвецов, и вместо мыслей у нее в голове пюре. Сама она была, как все невесты, в непомерном белом наряде, в букете ошеломительные оранжевые и желтые цветы. У мужчин в петлицах оранжевые герберы – из таких штук клоуны водой прыскают. («Я хотела пооригинальнее», – сказала Эми.)
– Очень жизнеутверждающе, – отметила Барбара Крофорд, кривясь от такой безвкусицы.
Мать невесты со вкусом вырядилась в бирюзовый шелк («Поль Вассёр», – шепнула она Трейси, будто секретом поделилась). Для единственной и неповторимой дочки Барбара и Барри устроили отнюдь не чай у приходского священника – денег не пожалели. Из вежливости никто не поминал, что под платьем у невесты уже выпирает живот.
Туфли у подружек невесты тоже были густо-оранжевые, и острые носы торчали из-под желтушных нарядов, которые смахивали на апокалиптический закат. На локтях букеты в сумочках из ленточек – а может, в футлярах для ароматических шариков или в крашеных пушечных ядрах.
– Я предлагала по-другому, честное слово, – сказала Барбара Крофорд; Трейси в жизни не слыхала столь оглушительного sotto voce[70 - Вполголоса (ит.).]. – Но Эми такая упрямица.
Мужа Эми звали Иван. Естественно, Барри называл его Иван Грозный.
– Иван? Что это вообще за имя? – спросил он Трейси, когда объявили о помолвке Эми. – Чертовы русские.
– По-моему, у него дедушка норвежец, – сказала Трейси.
– Норвежец? – недоверчиво переспросил Барри, как будто она сообщила, что Иванова родня прилетела с Луны.
Иван был финансовый консультант, Трейси советовалась с ним, когда раздумывала, где хранить накопления.
– Забегайте, поболтаем, друзьям Барри бесплатно, – сказал он ей на свадьбе.
Вроде хороший парень, в целом безобидный, а большего, по мнению Трейси, от человека и ждать не стоит. К несчастью, вскоре он разорился и лишился бизнеса. Кому нужны финансовые консультации человека, который и свои-то деньги уберечь не в состоянии. Барри намекал, что не обошлось без мошенничества, но когда Трейси зашла к Ивану за какими-то бумагами, тот объяснил, что потерял флешку с данными всех своих клиентов.
– Видимо, из кармана выпала, – печально сказал он; после этого большинство клиентов ушли. – И я прекрасно их понимаю, – сказал Иван.
– Это ведь даже не традиционный кекс, – распсиховалась Барбара, увидев, как Трейси ковыряет вилкой шоколадный бисквит с кремом.
– Зато не оранжевый, – отметила Трейси.
Конечно, уж кому-кому, а Трейси придираться не пристало. Ей было неуютно в бледно-голубом костюме из полиэстера, который выдавал такую статику, что она опасалась, как бы еще до свадебного торта не пасть жертвой спонтанного самовозгорания. Шляпку она тоже купила, но не надела – в шляпке она смахивала на трансвестита. Можно пересчитать на пальцах одной руки, на сколько свадеб приглашали Трейси, а вот похорон – выше крыши. В основном жертвы убийств. Ни разу не была на крещении. Сразу кое-что понятно о твоей жизни, правда?
Густо-оранжевый был особенно не к лицу Хлое Паллистер, с ее мышастыми волосами и жирной кожей.
– Вечно мать подружки невесты, а мать невесты – никогда, – сказала Линда Паллистер, подсаживаясь к Трейси и с надеждой улыбаясь.
Больше ей не с кем было поговорить. На свадьбу Линда Паллистер надела черную бархатную блузку и юбку из какой-то крашеной паутины – ничего неуместнее и не придумаешь. Да еще нацепила гроздь серебряных колец и браслетов, а также крупное распятие на кожаном шнурке. На вид скорее знак покаяния, чем религиозный символ. Линда обратилась в восьмидесятых – проповедники тогда были не в моде, – и сразу, что нехарактерно, в умеренное англиканство. Ее старшенький, Джейкоб, на свадьбе не появился. Говорят, он менеджер в банке.
– Ваша Хлоя такая красавица, – соврала Трейси.
Если позвонить Линде Паллистер и спросить про детей Келли Кросс, тотчас окажешься под ударом, так? Как, потерялся один из детей Келли Кросс? Надо же, как раз на днях Трейси Уотерхаус просила их пересчитать. Трейси умыкнула ребенка. И не важно, много ли заплатила, не важно, сколько сочинила праведных аргументов, – ничего законного тут нет и не будет.
Она повела девочку обедать в «Белла Италия». Девочка съела пенне общим весом с нее саму, а Трейси погрызла чесночный хлеб. Аппетита не было. Диета похитителя детей. В свое время Трейси перепробовала кучу диет – грейпфрут, F-план, капуста, Аткинс. Самоистязание. Она была крупным младенцем, крупным ребенком, крупным подростком – маловероятно, что в менопаузе она станет миниатюрной женщиной.
В «Гэпе» Трейси купила Кортни одежду – прикладывала к девочке и прикидывала, а на бирки с размерами не смотрела, потому что с габаритами ребенка они, судя по всему, не соотносились.
– Тебе сколько лет, Кортни?
– Четыре, – сказала Кортни – скорее даже спросила. Она с легкостью влезала в одежду для двух-трехлеток.
– Ты для своего возраста маленькая, – сказала Трейси.
– А ты большая, – ответила Кортни.
– Не поспоришь, – сказала Трейси.
Правил взаимодействия с маленькими детьми она не знала и решила, что лучше всего прикинуться, будто они обе взрослые, и беседовать соответственно.
Она накупила Кортни больше одежды, чем планировала, но это была такая славная, такая красивая одежда – в детстве у Трейси ничего подобного не бывало. Полвека назад мать одевала ее в обвисшие сарафаны, нейлоновые джемперы и бурые полуботинки «Кларкс» на шнуровке – даже симпатичный ребенок в таком виде с трудом сошел бы за симпатичного, что уж о Трейси говорить. Когда она появилась, родителям было за сорок, состарились до времени. «Мы уже сдались, – говорила мать, будто это облегчение для них было. – И тут родилась ты».
Родители столько воевали друг с другом, что на ребенка времени не оставалось. Они воевали пассивно, прятались в безмолвной агрессии, а Трейси обитала в одиночном заключении единственного ребенка в семье. Себя считала дочерью войны, хотя к ее рождению война давно закончилась.
Кортни вытерла неизменные сопли рукавом замызганной розовой кофты. Надо купить одноразовых платков – люди с детьми постоянно носят в сумках платки. Наверняка нужен еще вагон детских товаров, но неясно каких. Хорошо бы дети поставлялись с инструкцией и списком необходимого.
Напоследок она купила для Кортни красный дафлкот на распродаже – тряпку, о которой отчаянно мечтала юная Трейси, смертельно унылая в своем буром габардине. У дафлкота была мягкая клетчатая подкладка и длинные пуговицы, по правде деревянные. Смотришь на дафлкот и сразу понимаешь: кто-то о ребенке заботится. Если б не жара в магазине, Трейси посоветовала бы девочке надеть дафлкот сразу, но по спине неприятно струился пот, а ребенок, судя по всему, уже практически вскипел.
Трейси умаялась. Где-то она читала, что люди больше всего устают в магазинах и музеях. Девочка совсем вымоталась.
– Хочешь на ручки? – спросила Трейси.
Под этим весом едва не подогнулись коленки. Совсем крошка, а какая тяжелая. Сила тяготения – как у небольшой плотной планеты. Трейси с Кортни на руках доковыляла обратно до «Мамаш и папаш», забрала сиденье и приладила его в «ауди». Трех часов не прошло с тех пор, как у нее появился ребенок, а она от усталости уже инвалид – неудивительно, что все родители в «Меррион-центре» смахивают на зомби.
Она усадила Кортни в машину и удивилась, когда девочка пристегнулась сама. Они это умеют? Значит, и отстегнуться сможет?
– Не расстегивай, – посоветовала она. – На дороге полно дурных водителей.
Кортни пробормотала что-то в смысле «хорошо». Веки у нее посинели от усталости, и она совсем ошалела – Трейси видела такие лица у малолетних жертв насилия. Поневоле задумаешься. Собственно, удивляться нечему – чему уж тут удивляться? Мозг взрывается, как представишь, что люди делают с детьми. Раскаленная игла, все такое. Или, может, девочку тоже уморили сегодняшние виражи. Четыре часа дня, но время стало эластичным, тянулось в бесконечность.
Трейси глянула в зеркало – Кортни уже спала и сопела, жужжала, точно крупная пчела.
* * *
Интересно, размышлял Джексон, что нужно собаке? Наверное, корм и миска. То и другое он нашел в магазине «Дай лапу». Он отправился в поход по неизведанным землям. У него новая роль. Он знает, кто он, – он владелец собаки. Он еле справлялся с тем, что у него есть сын, – собака явно перебор.
– Какой очаровательный у вас бордер-терьер, – сказала женщина за прилавком.
– Да? – Джексон воззрился на собаку.
Он-то думал, это дворняжка беспородная. Вылитая дворняга и к тому же не слишком обаятельная. На морде и на боках кровь, и женщина сказала:
– Ой, он у вас что, подрался?
– Ну как бы, – ответил Джексон.
Женщина недовольно покосилась на веревку на шее у пса и спросила:
– А как сердешного зовут?
Джексон пролистал список имен, которые подошли бы псине больше, чем уже имеющееся, но ничего подходящего не нашел – только Джесс, однако это имя навеки принадлежало пастушьей собаке Этуэллов.
– Эмиссар, – в конце концов признался он. – Его зовут Эмиссар.
Пес навострил уши. Любопытно, кто его так обозвал. Джексон представил, как этот бугай, собачий хозяин – бывший хозяин, – стоит посреди поля и кричит: «Эмиссар!» В Раундхее изо рта Колина извергался лишь поток брани. Наверное, кто-то пошутил – кто-то, должно быть, говорил: «Надо причесать Эмиссара» или «Эмиссар спит у себя в корзинке».
Продавщица зоомагазина скептически воздела брови:
– Эмиссар? По-моему, это имя для большой собаки.
