Глаза под густыми бровями округлились.
– Если это не тефиса, пощему так отета?…
– Да не одета еще, – прервал его Питер. – Я и сам хотел бы одеть, только не знаю во что.
И Питер пересказал события минувшего дня.
Слезы засветились в маленьких круглых глазках доктора. Эта нелепая сентиментальность больше всего раздражала Питера в его друге.
– Петная туша! – изрек сердобольный пожилой джентльмен. – Толшно пыть, само Профитение укасало путь ей… или, мошет, ему.
– К черту Провидение! – рявкнул Питер. – Мне-то оно что принесло? Трущобное отродье, с которым теперь придется носиться?
– Как это в тухе ратикалов! – презрительно воскликнул доктор. – Ненафитеть прата сфоефо лишь са то, что он ротился не в роскоши и щистоте!
– Я вас звал не для политических дискуссий, – вскинулся Питер, стараясь сдерживаться. – Я хочу, чтобы вы сказали мне, мальчик это или девочка, чтобы я понимал, как мне поступить.
– И што фи токта путете телать? – спросил доктор.
– Я и сам не знаю, – сознался Питер. – Если это, как я рассчитываю, мальчик, возможно, я смогу подыскать ему работу в какой-то конторе… разумеется, когда привью ему некоторые зачатки культуры.
– А если это тефощка?
– Разве девочка ходит в штанах? – вскричал Питер. – Зачем заранее выдумывать всякие сложности?!
Заложив руки за спину, Питер в одиночестве вышагивал взад-вперед по комнате, чутко прислушиваясь к каждому звуку, доносившемуся сверху.
– Я очень надеюсь, что это мальчик, – произнес он, закатив глаза к потолку.
Взгляд Питера остановился на фотографии хрупкой, миниатюрной дамы в строгой рамочке на каминной полке. Тридцать лет тому назад в этой же самой комнате Питер вышагивал взад-вперед, заложив руки за спину, точно так же вслушиваясь в звуки, доносившиеся сверху и произнося те же слова.
– Как странно, – раздумчиво произнес Питер, – ах как это странно!
Дверь отворилась. Сначала появилась цепочка от часов на круглом брюшке, потом и сам толстяк-доктор. Он вошел и прикрыл за собой дверь.
– Весьма сторофое дитя, – произнес доктор. – Лутще и шелать нефосмошно. Тевощка.
Два пожилых джентльмена посмотрели друг на друга. Элизабет, на свой манер успокоившись, принялась мурлыкать.
– И как же мне теперь быть? – спросил Питер.
– Фи окасались ф фесьма щекотлифой посисии, – сочувственно согласился доктор.
– Ну и болван же я! – воскликнул Питер.
– Кокта фас нету дома, са тефисей присмотреть некому, – озабоченно проговорил доктор.
– Насколько я успел заметить, – добавил Питер, – за этим чертенком нужен глаз да глаз.
– Покотите, покотите! – сказал услужливый доктор. – Я снаю, што телать!
– Что же?
Доктор придвинул свирепую физиономию к лицу Питера и произнес, со знающим видом постукивая указательным пальцем правой руки по правой ноздре:
– Я перу юную тефису на свое попещение!
– Вы?
– Ф моем слющае все корасто проще. У меня есть экономка.
– Ах да! Миссис Уэйтли.
– Она, в сущности, топрая шенщина, – сказал доктор. – Только нуштается ф рукофотстфе.
– Чушь! – вырвалось у Питера.
– Пощему фи так скасали? – встрепенулся доктор.
– Чтобы вы пестовали такую упрямицу? Это невозможно!
– Я путу топр, но тферт!
– Вы ее не знаете.
– А фи-то тафно ли уснали ее?
– Так или иначе, я не страдаю чрезмерной сентиментальностью, которая может испортить ребенка.
– Тефощки не то што мальщики, – не унимался доктор. – К ним нушен иной потхот.
– Так ведь и я не зверь, – огрызнулся Питер. – Ну хорошо, а если она окажется негодницей? Что вы о ней знаете?
– Я котоф рискнуть, – кивнул великодушный доктор.
– Нет, это несправедливо! – не унимался благородный Питер.
– Оптумайте мое претлошение, – сказал доктор. – Какой же это том, кте не ресфятся дети?! Мы, анклищане, опошаем том. Фи иной. Фи песщустфенный.
– Не могу избавиться от ощущения, что в некотором роде несу ответственность за нее, – признался Питер. – Девочка явилась ко мне. Выходит, что на меня, так сказать, возложена эта миссия.
– Ну если фи так сщитаете, Питер… – со вздохом произнес доктор.
– Всякие сантименты – это не по моей части, – продолжал Питер. – Но долг… долг – это дело совсем другое.
И с величием древнего римлянина Питер поблагодарил доктора и распрощался с ним. Затем призвал Томми.
– Томми, доктор весьма одобрительно высказался о твоем здоровье, – сказал он, не поднимая глаз от рукописи. – Так что прекрати дуться. Можешь оставаться.
– Говорила же вам! Не стоило зря деньги тратить.
– Но придется подыскать тебе другое имя.
– С чего это?
– Экономка должна быть существом женского пола.
– Терпеть не могу девчонок.
– Вообще-то я и сам о них не очень высокого мнения, Томми. Но что поделаешь! Для начала купим тебе стоящее платье.
– Ненавижу юбки. В них неудобно.
– Томми! – строго сказал Питер. – Не упрямься!
– Говорить правду не значит упрямиться! – упрямилась Томми. – В них тесно. Попробуйте сами надеть!
Платье было быстро подобрано, а затем подогнано по фигуре. Однако с именем оказалось несколько сложнее. Миловидная, веселая дама с хорошо известным ныне, весьма уважаемым и благозвучным именем является теперь почетной гостьей многих литературных салонов. Но в узком кругу старых друзей ее по-прежнему зовут Томми.
Недельный испытательный срок подошел к концу. Питеру, с его чувствительным желудком, пришла в голову спасительная мысль.
– Послушай, Томми… то есть Джейн! – сказал он. – По-моему, нам стоит нанять женщину, которая только готовила бы еду. Тогда бы у тебя, Томми… то есть Джейн… оставалось больше времени, скажем так, на другие дела.
– Какие другие? – спросила Томми, вздернув подбородок.
– Ну… в комнатах прибирать. Еще… пыль вытирать.
– Что мне, круглые сутки пыль в четырех комнатах протирать?
– Но ведь, Томми, есть еще другие поручения. Гораздо удобней посылать с поручениями человека, зная, что не отрываешь его от домашней работы.
– К чему это вы клоните? – выгнула бровь Томми. – Я и так у вас загружена меньше чем наполовину. Я могу и то и другое…
– Слушай, что тебе говорят! – топнул ногой Питер. – Чем скорее ты это поймешь, тем лучше для тебя. И не смей мне перечить! Что за глупости! – Питер был готов высказаться и покрепче, настолько решительно он был настроен.
Не говоря ни слова, Томми вышла из комнаты. Питер подмигнул Элизабет.
Бедняга Питер! Его триумф оказался быстротечен. Через пять минут Томми вернулась, облаченная в длинную черную юбку, стянутую ремнем, синюю блузу с большим вырезом, серую в крапинку куртку, замотанная шерстяным шарфом; алые губки были надуты, длинные ресницы, прикрывая черные глазки, трепетали.
– Томми! – (Строго.) – Это что за маскарад?
– Я понимаю, я вам не подхожу. Спасибо, что устроили мне испытание. Сама виновата.
– Томми! – (Менее строго.) – Не будь идиоткой!
– Я не идиотка! Это все Эмма. Уверяла меня, что хорошо готовлю. Что у меня прямо-таки способности к этому. Как лучше хотела…
– Томми! – (Без тени строгости.) – Садись. Эмма совершенно права. Как кухарка ты… ты подаешь надежды. Как правильно говорит Эмма, у тебя есть способности. К тому же… тебе присущи оптимизм и настойчивость.
– Тогда почему вы хотите нанять кого-то вместо меня?
Ах, если б Питер смог ответить искренне! Он бы тогда сказал: «Дорогое дитя, я одинокий, старый джентльмен. И осознал я это… совсем недавно. И теперь мне уже никуда от этого не деться. Моя жена и мой ребенок скончались много лет тому назад. Я был беден, иначе сумел бы спасти их. Оттого мне было так тяжело. Часы моей жизни остановились. Ключ от них я упрятал далеко-далеко. Я гнал от себя воспоминания. Ты выбралась навстречу мне из безжалостного тумана, пробудила старые мечты. Не уходи же, останься…» Быть может, тогда, несмотря на весь свой неукротимый бунтарский дух, Томми согласилась бы стать полезной ему и Питер смог бы добиться своего с меньшим ущербом для желудка. Но расплата за отсутствие сентиментальности в том и состоит, что нельзя даже самому себе в слабостях признаваться. И Питеру пришлось изыскивать иные методы воздействия.
– Почему бы мне не нанять двух слуг, если я так хочу? – Пожилому джентльмену эти слова дались, прямо скажем, нелегко.
– Зачем платить двоим за работу, которую может выполнить один? Значит, тогда вы будете держать меня из милости?! – Черные глазки вспыхнули. – Я не попрошайка!
– Так ты действительно думаешь, Томми… то есть Джейн… что справишься с… со всем этим? Ты не будешь ворчать, когда потребуется прервать приготовление обеда и отправиться с поручением? Вот что меня заботит, Томми. Некоторые кухарки этого не любят.
– Так вы сперва дождитесь, пока я пожалуюсь, что у меня работы по горло, чего зря переживать, – посоветовала Томми.
Питер вернулся к письменному столу. Элизабет подняла мордочку. Питеру почудилось, что она подмигнула.
Последующие две недели выдались беспокойными для Питера, так как Томми, чьи подозрения приумножились, весьма скептически воспринимала то, что «в интересах дела» Питеру приходилось обедать с кем-то в клубе или отправляться на ланч с каким-то редактором в ресторан «Чеширский сыр». Подбородок немедленно взлетал кверху, взгляд черных глаз принимал угрожающее выражение. Вот уже тридцать лет ведя холостяцкий образ жизни и не имея соответствующего опыта, Питер под перекрестным допросом обычно тушевался, начинал сам себе противоречить, проваливался в самых существенных пунктах.
– Воистину, – проворчал он как-то вечером себе под нос, пиля ножом баранью отбивную, – воистину, иначе не скажешь: я подкаблучник!
В тот самый день Питер намеревался отобедать в одном из своих любимых ресторанов «с добрым старым приятелем Бленкинсоппом – он в некотором роде гурман, Томми, а гурман – это тот, кто предпочитает изысканную кухню». Но, произнося эти слова, Питер позабыл, что три дня тому назад он уже воспользовался фамилией Бленкинсопп, чтобы отправиться на прощальный ужин по случаю отбытия означенного друга в Египет следующим утром. Питер был не слишком изобретателен, особенно по части имен.
– Я ценю независимость в людях, – продолжал рассуждать сам с собой Питер. – Только у нее независимости слишком уж много. Интересно, откуда это в ней?
Но дело обстояло гораздо серьезней, чем он позволял себе признать. Несмотря на свои деспотические замашки, Томми день ото дня делалась все более и более незаменимой для Питера. За последние тридцать лет Томми стала первой слушательницей, со смехом внимавшей его остротам; она оказалась первой за тридцать лет ценительницей таланта Питера, утверждавшей, что он самый блестящий журналист на Флит-стрит[1 - Флит-стрит – улица в лондонском Сити, на которой долгое время размещались офисы основных столичных газет и журналов. – Примеч. ред.]. С Томми были связаны первые за тридцать лет тревоги Питера: он каждую ночь украдкой поднимался, прикрывая рукой свечу, по скрипучей лестнице, чтобы взглянуть, спокоен ли ее сон. Если бы только Томми не «пеклась» о нем! Если бы переключить ее заботу на что-то другое!
Очередная спасительная мысль осенила Питера.
– Томми… то есть Джейн! – сказал как-то Питер. – Я знаю, кого я из тебя сделаю!
– И что же вы учудите на этот раз?
– Я из тебя сделаю журналистку!
– Что за чушь!
– И вовсе это не чушь! К тому же так грубо прошу мне впредь не отвечать. Как вездесущий стажер – а это, Томми, та невидимая, незаметная личность, без которой всякий журналист как без рук, – ты сможешь стать для меня неоценимой помощницей. Ты принесешь мне барыш, Томми, притом весьма ощутимый. Я стану делать на тебе деньги!
По всей видимости, этот довод был ей понятен. Питер не без тайного удовольствия отметил, что подбородок Томми остался в прежнем положении.
– Я как-то подсобляла одному парню продавать газеты, – припомнила Томми. – Он говорил, что у меня здорово получается.
– Вот видишь! – победоносно воскликнул Питер. – Тут способы иные, но в основе то же самое чутье. Решено: мы наймем женщину, чтобы освободить тебя от домашней работы.
Подбородок дернулся вверх.
– Я могу делать ее в свободное время!
– Видишь ли, Томми, мне бы хотелось, чтобы ты везде ходила со мной… всегда была при мне.
– Сначала вы меня испытайте. Может, я для этого не гожусь.
