В то самое время, когда заседает суд легатов, король Франциск в Италии проигрывает битву. Папа Климент готовится подписать новый мирный договор с императором – племянником Екатерины. Еще не зная этого, он говорит Рейфу: «Позорный день. Если мы хотели стать посмешищем для всей Европы, нам это удалось».
Загвоздка с Рейфом: мальчик не может вообразить, чтобы кому-то, даже пылкому пятнадцатилетнему юнцу, захотелось овладеть Екатериной, – это все равно что совокупиться со статуей. Само собой, Рейф не слышал, как Вулси расписывает былые прелести королевы.
– Я воздерживаюсь от окончательного суждения. И судьи воздержатся – у них просто не будет другого выхода, – говорит он. – Тут мы все тебе уступаем. Я вот тоже не помню, каким был в пятнадцать.
– А вам разве не столько было, когда вы прибыли во Францию?
– Наверное, что-то около того.
Вулси сказал: «Артур был бы сейчас примерно ваших лет, Томас». Он вспоминает женщину в Дувре, прижатую к стене: ее хрупкие кости, бледное молодое лицо – и внезапно пугается. Что, если кардинальская шутка – вовсе не шутка и в мире полно его детей, о которых он не заботится? Единственное честное, что ты можешь сделать, – позаботиться о своих детях.
– Рейф, – говорит он, – ты знаешь, что я не составил завещания. Обещал, да так и не собрался. Едем домой, будем его писать.
– Но почему сейчас? – изумляется Рейф. – Вас ждет кардинал.
– Едем домой. – Он берет Рейфа за плечо и чувствует прикосновение бесплотных пальцев к своей левой руке. Это Артур, серьезный и бледный. Король Генрих, думает он, ты разбудил призрака; ты его и уйми.
Июль 1529-го. Томас Кромвель из Лондона, джентльмен. В здравом уме и твердой памяти. Моему сыну Грегори – шестьсот шестьдесят шесть фунтов, тринадцать шиллингов и четыре пенса. Перины, подушки и одеяло желтого турецкого атласа, кровать фламандской работы, резной шкаф и буфеты, серебро, золоченое серебро и двенадцать серебряных ложек. Сдача ферм в аренду будет осуществляться душеприказчиками до его совершеннолетия, по достижении коего ему следует вручить еще двести фунтов золотом. Деньги душеприказчикам на воспитание и приданое для моей дочери Энн и маленькой дочери Грейс. Приданое племяннице, Алисе Уэллифед; плащи и дублеты – племянникам; Мерси – всяческую домашнюю утварь и часть серебра на усмотрение душеприказчиков. Завещательные дары сестре моей покойной жены Джоанне и ее супругу, Джону Уильямсону, а также приданое их дочери, тоже Джоанне. Деньги слугам. По фунту – сорока бедным девушкам на свадьбу. Двадцать фунтов – на починку дорог. Десять фунтов – на еду для неимущих узников лондонских тюрем.
Тело мое похоронить в том приходе, в котором я скончаюсь; на усмотрение душеприказчиков. Остаток состояния потратить на мессы по моим родителям.
Душу мою оставляю Богу. Рейфу Сэдлеру – мои книги.
Когда начинается летняя эпидемия, он спрашивает Мерси и Джоанну: будем ли мы отправлять детей за город?
Куда? Джоанна не подначивает его, она и впрямь хочет знать.
Мерси говорит: разве от нее убежишь? Они утешают себя мыслью, что раз лихорадка в прошлом году унесла столько жизней, в этом она будет свирепствовать меньше. Он считает, что они не правы, наделяя болезнь человеческой или хотя бы звериной логикой: волк забирается в овчарню, но не когда там люди с собаками. А может, они видят тут не звериную и не людскую логику; может, для них за болезнью стоит Бог с Его всегдашними происками. Когда из Италии приходит весть о соглашении Климента с императором, Вулси склоняет голову и говорит: «Владыка мой своенравен» – имея в виду не короля.
В последний день июля кардинал Кампеджо объявляет перерыв в судебных слушаниях, потому что в Риме сейчас каникулы. Рассказывают, что герцог Суффолк, близкий друг короля, угрожал Вулси, стуча по столу кулаком. Всем ясно, что суд больше не соберется. Что кардинал проиграл.
В тот вечер мысль, что власти кардинала может прийти конец, впервые не кажется ему дикой. Он думает: падение Вулси станет и моим падением. Кромвель, перешептываются люди, ужасный человек. Словно шутка кардинала обрела плоть: словно он и впрямь идет по колено в крови, оставляя за собой битое стекло и дымящиеся угли, вдов и сирот. Его милость говорит не о событиях в Италии и не о суде легатов.
– Мне сказали, лихорадка вернулась. Что будет со мной? Я умру? Я ведь болел ею четыре раза. В… в каком же году?… кажется, в тысяча пятьсот восемнадцатом… сейчас вы будете смеяться, но это правда – к концу болезни я был не толще епископа Фишера. Господь взял меня за шкирку и встряхнул так, что зубы застучали.
– Ваша милость исхудали? – Он пытается выдавить улыбку. – Вам надо было пригласить портретиста!
Епископ Фишер объявил в суде – перед самыми каникулами, – что никакая власть, Божеская или человеческая, не в силах отменить брак короля и королевы. Ему, Кромвелю, хочется сказать Фишеру, чтобы тот не злоупотреблял гиперболами. На его взгляд, епископ недооценивает возможности судебной власти.
До сих пор, до этого самого вечера, если сказать Вулси, будто что-то неосуществимо, тот поднимал тебя на смех. Однако сегодня – когда ему удается наконец перевести разговор на эту тему – кардинал говорит, мой друг король Франциск разбит, и я тоже. Я не знаю, что делать. Думаю, я умру, даже если лихорадка обойдет меня стороной.
– Мне пора домой, – говорит он. – Вы меня благословите?
И встает на колени. Вулси поднимает руку, потом, словно забыв, что собрался делать, произносит:
– Томас, я не готов к встрече с Богом.
Он улыбается:
– Может быть, и Бог не готов к встрече с вами.
– Надеюсь, в мой смертный час вы будете рядом.
– Только до этого еще очень далеко.
Кардинал качает головой:
– Вы бы видели, как Суффолк сегодня на меня накинулся. Суффолк, Норфолк, Томас Болейн, Томас лорд Дарси – все они только этого и ждали, моего провала в суде. А теперь, я слышал, они составляют книгу обвинений: как я разорял знать и все прочее. Знаете, как они хотят назвать свою книгу? «Двадцать лет поношений»! Они стряпают какое-то варево, куда войдет каждое мое высокомерное слово, – так они называют ту правду, что я им говорил…
Кардинал прерывисто вздыхает и смотрит на потолок, украшенный розой Тюдоров.
– На кухне вашей милости такого варева не будет. – Он встает и, глядя на кардинала, думает только о работе, которая теперь предстоит.
– Лиз Уайкис, – говорит Мерси, – не хотела бы, чтобы ее дочерей тащили в деревню. Тем более что Энн плачет, когда тебя нет.
– Энн? – изумляется он. – Энн плачет?
– А как по-твоему? – говорит она грубовато. – Ты думаешь, твои дети тебя не любят?
Он предоставляет решение ей. Девочки остаются в Лондоне. Как оказалось, зря. Мерси вешает на дверь знак, что в доме потовая лихорадка. Как же это так? – говорит она. Мы все время скребем полы, в Лондоне не сыщется дома чище, чем у нас. Мы молимся. Я никогда не видела, чтобы ребенок молился, как Энн. Она молится, словно идет в бой.
Энн заболевает первой. Мерси и Джоанна трясут ее, чтобы не спала, – врачи считают, что заболевших убивает именно сон. Однако болезнь сильнее, чем крики бабушки и тетки. Энн падает на подушки, хватая ртом воздух, и проваливается все глубже и глубже в черное оцепенение, и только пальцы сжимаются и разжимаются. Он берет ее ладонь в свою, гладит, успокаивая, но рука – как у солдата, рвущегося в бой.
Позже Энн открывает глаза и зовет мать. Просит тетрадку, в которой написала свое имя. На заре жар спадает. Джоанна заливается слезами облегчения, и Мерси отсылает ее спать. Энн садится, она его узнает, улыбается. Приносят в тазу воду с розовыми лепестками. Энн осторожно притапливает их, так что каждый превращается в крошечную чашу на воде, благоуханный грааль.
Однако с восходом солнца лихорадка возвращается. Он не позволяет женщинам начать все сначала: трясти, щипать, хлестать Энн по щекам. Он предает ее воле Божьей и просит Бога смилостивиться. Говорит с Энн, но непонятно, слышит она или нет. Сам он не боится подхватить лихорадку. Уж если кардинал переболел четыре раза, я тем более выдержу, а если умру, я составил завещание. Он сидит с Энн, видит, как она борется и проигрывает. Когда она умирает, его в комнате нет – заболела Грейс, и он смотрит, как ее укладывают в постель. Его зовут к Энн, он входит и видит, что суровое личико уже разгладилось. Черты умиротворенные, рука отяжелела – настолько, что он не в силах ее удержать.
Он выходит из комнаты. Говорит: «Она учила греческий». Конечно, отвечает Мерси, она была удивительный ребенок и воистину твоя дочь. Мерси утыкается ему в плечо и плачет. Говорит: «Она была умная, добрая и по-своему хорошенькая».
Целиком его мысль была: «Энн учила греческий; возможно, теперь она его знает».
Грейс умирает у него на руках, легко и естественно, так же как родилась. Он кладет ее на сырые простыни – немыслимой красоты дитя, с пальчиками как только что распустившиеся белые лепестки, – и думает: я ведь совсем не знал ее, не знал, что она у меня есть. Невозможно поверить, что это он, что это они с Лиз дали ей жизнь, не раздумывая, в самую обычную ночь. Они собирались, если родится мальчик, назвать его Генри, если девочка – Кэтрин, в честь королевы Екатерины; и в честь твоей Кэт тоже, сказала Лиз. Однако, когда он увидел дитя, спеленутое, безукоризненно-прекрасное в своей завершенности, он назвал совсем другое имя, и Лиз согласилась. Грейс, Благодать Божья. Она дается как дар, незаслуженно.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=55593939&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Джон Скелтон (ок. 1460–1529) – поэт, наставник Генриха VIII, острослов, поначалу пользовавшийся расположением кардинала Вулси, которое со временем утратил из-за критических высказываний в адрес всесильного министра. – примеч. Ольги Дмитриевой
2
…иначе Томас Мор упрячет их в свой подвал, и тогда мы все услышим страшные вопли. – Будучи убежденным католиком, Томас Мор искренне считал сторонников лютеранской веры и реформирования церкви еретиками. Как лорд-канцлер и глава канцлерского суда, он карал их в соответствии с духом и буквой законов того времени. Утверждения о пытках в доме Мора не имеют документального подтверждения, однако обвинительные приговоры лорд-канцлер, безусловно, выносил. – примеч. Ольги Дмитриевой
3
Что королева Каталина… – Имеется в виду Екатерина Арагонская. – примеч. Ольги Дмитриевой
4
Что ж, Второзаконие. Там определенно говорится, что человек должен взять себе жену умершего брата. Как наш король и поступил. – Генрих женился на Екатерине Арагонской, вдове его старшего брата Артура. – примеч. Ольги Дмитриевой
5
На месте Климента он бы в нынешнем году занял много денег для защиты границ. – Отсылка к Итальянским войнам (1494–1559), на фоне которых происходили описываемые события. В тот период владениям папы Климента VII, участника антиимперской Коньякской лиги, грозило вторжение армии императора Карла V. – примеч. Ольги Дмитриевой
6
Старый лис Фердинанд, ее отец. – Фердинанд Арагонский (1452–1516) – король Арагона, супруг королевы Изабеллы Кастильской. – примеч. Ольги Дмитриевой
7
Князь (ит.).
8
…и темный джеркин тонкой шерсти. – Джеркин – короткое верхнее мужское платье, как правило без рукавов. – примеч. Ольги Дмитриевой
9
Чего ты хочешь? (голл.)
10
…будто сбивают с ног Томаса Бекета. – Образ архиепископа Кентерберийского Томаса Бекета, убитого по наущению короля Генриха II и причисленного к лику святых, в эпоху Реформации воспринимался как символ сопротивления духовенства воле монарха. Неслучайно, став официальным главой церкви Англии, Генрих VIII отдал приказ разрушить гробницу Томаса Бекета. – примеч. Ольги Дмитриевой
11
…для встречи двух королей ваша милость воздвигли парчовый город посреди мокрых пикардийских полей. – Имеется в виду личная встреча Генриха VIII и короля Франции Франциска I в июне 1520 г. близ Кале, сопровождавшаяся многодневными пышными празднествами и рыцарскими турнирами. Оба короля стремились превзойти друг друга в роскоши, возводя временные дворцы и не скупясь на богатое убранство. Походные шатры государей и знати были изготовлены из золотой парчи, отсюда и название этого события – «Встреча на поле золотой парчи». – примеч. Ольги Дмитриевой
