Джейни едва не объявила забастовку, когда Дин потребовал, чтобы ему объяснили, как это можно сделать, и пришла в некоторое нетерпение, когда Дин отверг предложение загружать и выгружать из него камни. Она считала, что это просто глупо и что Малыш сочетает все вложенные в него факты с теми, которые были вложены в него до того, и дает правильные, хотя и неточные ответы на позиционные суммы шин, весов, супа, птичьих гнезд, младенцев, мягкой земли, диаметра колес и соломы. Дин же убежденно придерживался своей главной линии, и в конечном итоге оказалось, что подобный способ существует, однако не может быть выражен через факты, находившиеся в распоряжении Джейни и Дина. Джейни говорила, что все это как-то связано с радиолампами, и, руководствуясь этой нитью, следующей же ночью Дин утащил из радиомастерской целую кипу книжек. Он, не сворачивая, не останавливаясь, требовал своего, пока наконец Джейни не оставила сопротивление, потому что у нее не хватало сил одновременно сопротивляться и продвигаться с исследованиями. День за днем девочка просматривала основы электроники и радиотехники. Тексты ничего ей не говорили, но Малыш явно усваивал их быстрее, чем она успевала перелистывать страницы.
В конце концов нашлось удовлетворившее Дина устройство, которое он мог сделать самостоятельно. Оно было снабжено рукояткой: повернешь влево – грузовик становится легче, вправо – тяжелеет. Другое простое приспособление добавляло мощности передним колесам – sine qua non[3 - Необходимое условие (лат.).], по словам Малыша.
И в своей полухижине-полупещере, возле дымного очага посреди нее, под кусками мяса, неспешно коптившегося возле дымового отверстия, с помощь двух немых девчонок, еще не вышедших из младенческого возраста, монголоидного дитяти и еще одной острой на язык девчонки, даже не школьницы, презиравшей его, но никогда не подводившей, Дин сделал такое устройство. Сделал не потому, что оно было сколько-нибудь нужно ему самому, не потому, что хотел как-то разобраться в принципах его работы, которым суждено было оставаться за пределами его понимания… он совершил невозможное, чтобы выручить старика, который когда-то научил его чему-то такому, для чего у него не было имени, а теперь осиротел и свихнулся от горя, нуждался в работе, но не мог позволить себе коня.
Взяв с собой это устройство, Дин провел в пути большую часть ночи и в серые предутренние часы установил его в грузовике. Идея приятного сюрприза выходила далеко за грань познаний Дина, но то, что получилось, в точности соответствовало этому определению. Он хотел, чтобы машина была готова к рабочему дню и чтобы старик не бродил вокруг да около, задавая вопросы, на которые у него все равно не было бы ответа.
Грузовик засел на сей раз уже посреди поля.
Добравшись до грузовика, Дин снял свою ношу с плеч и шеи и принялся пристраивать устройство согласно точным инструкциям, полученным от Малыша. Ничего сложного тут не было. Тонкая проволока, обмотанная снаружи вокруг муфты сцепления, заканчивалась маленькими щеточками, соприкасавшимися с внутренней поверхностью передних колес, образуя, таким образом, привод на переднюю ось. Далее в его руках оказалась небольшая коробочка, из которой выходили четыре серебристых провода… коробочка соединялась с рулевым колесом, каждый провод присоединялся к углу рамы.
Сев в кабину, он потянул на себя ручку. Рама со скрежетом приподнялась, словно на цыпочках. Он двинул рукоятку вперед. Грузовик ухнул на переднюю ось и кожух дифференциала с глухим стуком, от которого у Дина закружилась голова. Он с восхищением поглядел на коробочку с переключателем и перевел его в нейтральное положение. Потом оглядел все прочие устройства, которыми был снабжен грузовик, провел рукой по приборной доске и вздохнул.
Это сколько же надо ума, чтобы водить грузовик!
Дин выбрался из кабины и отправился будить Продда. Того не оказалось дома. Ветерок раскачивал кухонную дверь, вокруг на приступке валялись осколки вылетевшего из нее стекла. Под умывальником строили гнездо осы. Пахло грязными половицами, плесенью, застарелым потом. Впрочем, обстановка почти не изменилась с тех пор, как он в последний раз был здесь. Единственным новым предметом – кроме осиного гнезда – оказался листок бумаги, пришпиленный к стене. На нем было что-то написано. Дин снял его, соблюдая все предосторожности, разгладил на кухонном столе и дважды перевернул. Потом сложил и убрал в карман. И снова вздохнул.
Эх, если бы хватило ума научиться читать!
Дин вышел из дома, не оглядываясь, и растворился в лесу. Он больше не возвращался сюда, оставив грузовик печься на жарком солнце, разрушаться, медленно ржаветь рядом с блестящими и прочными кабелями странного серебристого цвета. Впитывавшее неистощимую энергию медленного распада атомных ядер, устройство это решало задачу полетов без крыльев, открывало новую эру в развитии транспорта, в технологии материалов. Сделанный руками идиота, по идиотской задумке предназначенный заменять павшую лошадь, брошенный по-дурацки и глупо забытый, первый антигравитационный генератор Земли ржавел на заброшенном поле.
Вот тебе и идиот!
«Дорогой дин я ушел отсюда потому что не знаю почему я здесь так долго крутился. Ма вернулась Вильмспорт Пенсильвания и была ушедши уже давно, а я устал ждать ее. Я хотел продать грузовик чтобы выручить деньги, но он увяз так что я не могу повезти его в город. И теперь я ухожу куда-то далеко пока не найду Ма. А ферма мне надоела. Бери себе все что хочешь если что нужно. Ты был хорошим парнем хорошим другом прощай Бог благословит тебя.
Старый друг. Е. Продд».
В течение трех недель Джейни четырежды читала Дину это письмо, и с каждым новым прочтением что-то добавлялось в бродильные дрожжи, бурлившие в его душе. Большая часть процесса творилась в его душе безмолвно, какая-то часть его требовала посторонней помощи.
Он полагал, что один только Продд связывает их с внешним миром и что детишки, как и он, просто отбросы, извергнутые человечеством. Потеря Продда – а он с непоколебимой уверенностью знал, что никогда больше его не увидит, – значила потерю надежды на жизнь. По меньшей мере это была потеря всего осознанного, целенаправленного, того, что приподнимало их жизнь над существованием растений.
– Спроси Малыша, кто такой «друг».
– Он говорит: тот, кто любит тебя, даже когда ты плохо поступаешь.
Но Продд и жена его изгнали Дина, когда он стал мешать им, а значит, готовы были на это и в первый, и во второй, и на пятый год их знакомства… в любой момент. Нельзя сказать, что становишься частью чего-то, если это самое всегда готово отделаться от тебя. Но друзья… может быть, на какое-то время он им разонравился, а вообще-то они любили его?
– Спроси Малыша: можно ли стать частью того, что любишь?
– Он говорит: только если любишь и себя, и другого.
Годами Дин жаждал вновь пережить то, что случилось там, на берегу пруда. Он должен был понять, что там произошло. И если он сумеет постичь свершившееся, перед ним откроется мир. На секунду та, иная жизнь и он соединились потоком, который нельзя было ни преградить, ни остановить. Они обошлись без слов, которые ничего не значат, без мыслей, что не имеют значения. Это было слияние.
Кем он тогда был? Как говорила Джейни?
Идиотом. Просто фантастическим идиотом.
Идиот, пояснила она, – это взрослый, который способен слышать безмолвные речи детей. Тогда… с кем же он сливался тогда, в тот давний и страшный день?
– Спроси Малыша, как назвать взрослого, что умеет говорить как младенец.
– Он говорит – невинным.
Он был идиотом и понимал без слов, а она, невинная, умела говорить на детском языке.
– Спроси Малыша, что случается, если идиот и невинная окажутся рядом.
– Он говорит: как только они соприкоснутся, невинная потеряет невинность, а идиот перестанет быть идиотом.
Дин задумался. Потом он спросил у себя: «Что же так прекрасно в невинности?» Ответ был скор, почти как у Малыша: «Ожидание – вот что прекрасно в ней».
Ожидание конца невинности. Идиот тоже все время ждет. Ждет, что перестанет быть идиотом. Но как же мучительно его ожидание. И встреча означает конец для каждого из них… неужели это расплата за слияние?
Впервые за долгое время Дин ощутил покой. Ибо если это действительно так, значит, он на самом деле что-то сделал, а не разрушил. Боль, боль потери улеглась, получив свое оправдание. Пришло понимание, что, когда он потерял Проддов, боль того не стоила.
«Что я делаю? Что делаю? – в тревоге метались мысли. – Все пытаюсь понять, кто я и частью чего являюсь… Не оттого ли, что я отвержен, несуразен, да что там, просто уродлив?»
– Спроси Малыша, как назвать человека, который все время пытается понять, кто он и откуда.
– Он говорит: такое о себе может сказать всякий.
– Всякий, – прошептал Дин, – а значит, и я?
Минуту спустя он возопил:
– Какой еще всякий?
– Заткнись на пару минут. Он не может сказать… э… ага, он говорит, что он, Малыш, – это мозг, я – тело, близнецы – руки и ноги, а ты – воля и голова. Он говорит, что «Я» относится ко всем нам.
– Значит, я принадлежу тебе и им, и ты тоже – моя часть.
– Ты наша голова, глупый.
Дину казалось, что сердце его вот-вот разорвется. Он посмотрел на всех них; на руки, чтобы тянуться и доставать, на тело, чтобы заботиться и чинить, на безмозглый, но безотказный компьютер, и на… управляющую ими всеми голову.
– Мы еще вырастем, Малыш. Мы ведь только что родились.
– Он говорит: не при тебе. Не при такой, как ты, голове. Мы способны буквально на все, но мы ничего не сумеем. Да, вместе мы – существо, это так, но это существо – идиот.
Так Дин познал себя, и подобно горстке людей, сумевших сделать это прежде него, понял, что не на вершине горы стоит он, а у каменистого и неприветливого подножия.
Часть вторая. Малышу – три
Я наконец отправился поговорить с этим Стерном. Он поглядел на меня поверх стола, мигом окинув взглядом с головы до ног, взял карандаш и пригласил:
– Присаживайся, сынок.
Я остался стоять, пока он вновь не поднял глаза. Тогда я сказал:
– Ну а влети сюда комар, вы и ему скажете: присаживайся, малыш?
Он положил карандаш и улыбнулся. Улыбка была такая же острая и быстрая, как взгляд.
– Прости, ошибся, – проговорил он. – Но откуда мне было знать, что ты не хочешь, чтобы тебя называли сынком?
Так было уже лучше, но я все еще кипел.
– К вашему сведению, мне уже пятнадцать лет, и мне это не нравится.
Он вновь улыбнулся и сказал:
– О’кей.
Тогда я приблизился и сел.
– Как твое имя?
– Джерард.
– Имя или фамилия?
– И то и другое одновременно. И еще: не надо спрашивать меня, где я живу.
Он положил карандаш.
– Ну, так мы далеко не уедем.
– Это зависит от вас. В чем дело? Я произвожу впечатление враждебно настроенного человека? Пусть так. Я успел набраться всякой дряни, от которой сам не могу избавиться… иначе бы и не пришел к вам. Это может вам помешать?
– Собственно, нет, но…
– Так что еще вас смущает? Оплата? – Я достал тысячедолларовую бумажку и положил ее на стол. – Счета выставлять не придется. Но сами следите за суммой. Израсходуется – скажите, и я принесу еще. Так что мой адрес ни к чему. И кстати, – проговорил я, заметив, что он протянул руку к банкноте. – Пусть пока полежит, мне хотелось бы сперва убедиться в том, что мы с вами договорились.
Он скрестил руки.
– Я так дел не делаю, сы… извини, Джерард.
– Джерри, – поправил я. – Делаете, раз согласились иметь дело со мной.
– Ты несколько усложняешь ситуацию. Откуда ты взял тысячу долларов?
– Выиграл конкурс на лучшую рекламу стирального порошка Судзо. – Я наклонился вперед. – На сей раз это чистая правда.
– Ну хорошо, – кивнул он.
Я был удивлен. И, кажется, он понял это, но ничего не сказал, ожидая продолжения.
– Прежде чем мы начнем… если до того дойдет, – сказал я, – мне нужно кое-что выяснить. Все, что вы услышите, пока работаете надо мной, останется между нами, как у священника или адвоката, не так ли?
– Так, – подтвердил он.
– Что бы вы ни услышали?
– Что бы я ни услышал.
Он говорил, а я не отводил от него глаз. И поверил.
– Можете взять деньги, – проговорил я. – Начнем.
Он не стал этого делать, а сказал:
– Заниматься такими вещами – не конфеты есть. Тебе придется помогать мне, и если ты не сумеешь – мои усилия окажутся бесполезными. Незачем вваливаться к первому же психотерапевту, чей телефон ты нашел в справочнике, и требовать от него слишком многого, просто потому, что ты в состоянии за это заплатить.
Я ответил с усталостью в голосе:
– Я отыскал вас не по телефонной книге и уверен, что именно вы мне и нужны. Я перешерстил с дюжину ваших коллег-психопатов, прежде чем решил обратиться к вам.
– Покорнейше благодарю, – проговорил он с таким видом, будто собрался обсмеять меня. – Значит, перешерстил, говоришь? И каким же способом?
– С помощью глаз и ушей. И вообще, давайте-ка отправим этот вопрос к моему адресу.
Он внимательно посмотрел на меня, впервые взглянув прямо, а не мельком и искоса. А потом взял банкноту.
– И что мне теперь следует делать? – спросил я.
– То есть?
– С чего мы начнем?
– Мы начали в тот момент, когда ты вошел в мой кабинет.
Тут уже мне пришлось рассмеяться:
– Отлично, уложили на лопатки. В моем распоряжении было только начало, и я не знал, куда вы приведете меня от него, чтобы не оказаться там вперед вас.
– Очень интересно, – промолвил Стерн. – Ты всегда просчитываешь все заранее?
– Всегда.
– И как часто оказываешься правым?
