5. Которая хотела забрать всех литовских мужчин и отправить в армию.
6. Так Юргис и Алдона оказались в Кимболе, штат Мэн, где было семь фабрик.
7. Юргис устроился на фабрику, Алдона пошла на сортировку вторсырья.
8. Они решили вырастить свою дочь настоящей американкой.
9. Поэтому не разговаривали с ней по-литовски.
10. А говорить с ней по-английски не могли.
– А вам не было одиноко? – спросил мальчик. – Если бы моя мама не разговаривала со мной, с кем еще на свете я мог бы поговорить?
Он собрал пальцы в кулаки и замер в ожидании очередной десятки фактов. Она почувствовала себя обязанной ответить.
– Мои родители разговаривали со мной, – сказала она.
Мизинец.
– Просто словарный запас у них был ограничен.
Безымянный.
Сквозь толщу лет донеслось до нее многократно повторенное имя: «Уна, ты куда, Уна? Уна, вежливо улыбнись, Уна. Уна, славное платье, Уна. Уна» – единственно разрешенное слово родного языка, слабое утешение, мыльный пузырь, напоминающий о родине. Всплывают картинки из детства… Вот Уна прижимается ухом к двери родительской спальни, жадно и взволнованно вслушивается, как родители шепчутся на родном языке: «пшика-пшика-пшика» – загадочное шуршание, которое напоминает шелест листьев на дереве.
За пределами спальни звучал только английский, английский, английский. Алдона работала целыми днями на картонной фабрике, Юргис – ночами на целлюлозно-бумажной и после смены привозил на пароме запас новых слов и выражений. Когда Уне исполнилось шесть, они приобрели собственный дом в три этажа с открытой верандой. На углу Уолд-стрит и Чэндлер-стрит дом Виткусов, бревнышко к бревнышку, возвышался как доказательство их стойкости и правильности сделанного выбора. На крошечном заднем дворе они возродили уголок любимой Летувы – разбили огород с таким удивительным расчетом, что урожай овощей собирали три раза в году.
– Каких овощей? – спросил мальчик.
– Помнится, было много капусты.
– Капусты! – воскликнул мальчик. Похоже, удивить его не стоило большого труда.
1. Юргис и Алдона скопили денег и построили жилье в Кимболе.
2. Дом был трехэтажный.
3. Назывался многосемейный.
4. На заднем дворе у Виткусов росла капуста.
5. Пастернак тоже рос.
6. Маленькая Уна Виткус и ее родители жили на первом этаже.
7. На втором этаже жили другие люди.
8. А на третьем этаже жила молодая леди из Граньярда, штат Вермонт.
9. Ее звали Мод-Люси Стоукс.
10. Она учила играть на пианино и преподавала детям иммигрантов английский язык.
«Хорошее разговаривание», сказал Юргис, когда привел маленькую дочь на третий этаж к Мод-Люси. К блистательной, изысканной Мод-Люси Стоукс. Юргис хотел сказать: «Научите ее чему-нибудь! У нас языки связаны».
– У меня был жуткий английский, – сказала она мальчику.
– Вы прекрасно говорите, – ответил он.
– Но не тогда. Я говорила на чудовищной смеси: американский сленг, сдобренный итальянскими и французскими словечками, которых нахваталась на улице. Мои родители понимали, что я ничего не добьюсь в жизни с такой кашей во рту.
– Но ведь ваши родители не говорили по-английски. Откуда они могли знать, что вы говорите плохо?
– Они были иностранцы, но не глухие же, – ответила Уна. – Мод-Люси занималась со мной бесплатно, просто потому, что я ей нравилась. Она занималась со мной каждый день.
– Вдобавок к школе? – спросил мальчик, отпрянув и в ужасе позабыв отогнуть палец.
– Вместо школы. Школа провоняла немытыми мальчишками и дымом. Учительница ненавидела девочек.
Вместо школы Уна каждый день поднималась на третий этаж к Мод-Люси. К неспешной полнотелой Мод-Люси, которая стриглась до дерзости коротко, питала отвращение к пассивному залогу, держала у себя пианино, кошку и шкаф с книгами в темных толстых переплетах. К Мод-Люси, у которой в комнатах пахло чернилами и лавандой. Которая утверждала, что ей не нужны мужчины. Которая мечтала о ребенке и воспринимала Уну как замену ему. Которая угощала ее глаголами, как шоколадными конфетами.
– Боже мой, вот до чего ты меня довел. – Уна посмотрела на свои пальцы.
Мальчик вдруг спрятал свои руки. Спустя мгновение он спросил:
– А вы скучали по маме с папой? Когда сбежали из дома с цирком?
– Не с цирком, – ответила она. – Уж не воображаешь ли ты, что я скакала по арене на слоне?
– Нет, что вы.
– Ты уж, небось, вообразил, что я отплясывала на спине у слона, верно?
Он засмеялся, как будто развеселившись. До сих пор он не проявлял чувства юмора, только различную степень серьезности.
– Разлука с родителями далась мне легче, чем ты думаешь, – сказала она. – К тому времени я себя ощущала скорее дочерью Мод-Люси, чем своих родителей. Но тем летом ей пришлось уехать к себе в Вермонт, чтобы ухаживать за больной тетушкой. А мои родители строили планы, как вернуться на родину. Так что уйти из дому было нетрудно. Мне исполнилось четырнадцать, довольно большая девочка. Скучала я только по Мод-Люси.
Мальчик немного помолчал.
– По-моему, тут один человек любит мою маму. Это секрет. – Он отвел глаза в сторону. – Может, однажды он станет моим папой.
– А, ну это немного другое.
– Иногда мне кажется, что этот человек и правда мой отец. Примерно как вы считали Мод-Люси своей мамой.
– Я поняла, о чем ты.
– Мой настоящий папа – отличный музыкант.
Он указал в окно:
– Это какая птица?
– Зяблик, – ответила она.
Мальчик схватил рюкзак, вытащил чистый блокнот и добавил зяблика в свой список.
– Теперь восемь, – сказал он. – Осталось еще двенадцать.
Он всматривался в зазеленевшие кусты спиреи[7 - Род листопадных декоративных кустарников семейства розовых.]: наконец-то наступила весна.
– Мне не хватает утреннего щебета, – сказала Уна. – У птиц такие высокие голоса.
– Я должен научиться распознавать пять птичьих голосов.
– Увы, не смогу тебе помочь.
– Будь у птиц голоса пониже, вы могли бы их слышать.
– Тут уж ничего не поделаешь, таков замысел Божий.
Мальчик немного подумал.
– А ваши мама с папой живы?
– Господь с тобой! Ты считать умеешь?
Он помолчал, считая в уме.
– Что с ними стало?
Вот уж чем вообще никто на свете не интересовался.
– Они подшлифовали свой английский, – сказала она. – Ушли с работы и открыли бакалейную лавку. Работали там, пока хватало сил, пожили и умерли. Как это происходит со всеми людьми.
– Не со всеми, – ответил он. – Взять хотя бы вас.
Внезапно его подсчеты, похоже, завершились результатом, который так взволновал его, что это отразилось во всем теле.
– Слушайте, – сказал он и встал. – Мне пришла в голову одна мысль.
Его веки дрожали. Он схватился тонкими руками за голову, словно пытался удержать ее на плечах.
– А что, если… мисс Виткус, что, если вы… самый старый человек на планете?
Уна могла бы отнестись к этой новости по-разному.
– Господи, – сказала она. – Надеюсь, что нет.
Он вприпрыжку шагал по кухне, все еще сжимая голову руками, словно удерживал рвущееся ликование.
– Слушайте, мисс Виткус, вы ведь можете попасть… в Книгу… рекордов… Гиннесса!
– И получу денежный приз?
– Во-первых, вы получите сертификат, – говорил он, его голос взмывал вверх. – Во-вторых, вы получите почет. В-третьих, вы получите бессмертие!
– Ну, это все довольно трудно измерить в деньгах, я полагаю, – сказала она.
Тут в дверях возник несносный командир скаутов и увез мальчика домой.
Глава 4
В пабе «Побег из тюрьмы» пахло пивом и ветхостью, но его посетители фонтанировали энергией: всем под тридцать, девушки с тонированными волосами, в откровенных блузках, парни с накачанными бицепсами и искусственным загаром. Они любили танцевать, эти парни, положив руки на извивающиеся бедра партнерши, словно управляли ею. Им нравился старый добрый рок-н-ролл, музыка их родителей.
Куин приходил сюда играть каждую неделю вместе со старыми приятелями, с которыми когда-то сколотил группу под названием «Раздолбаи». В пору бесшабашной молодости они сочинили несколько средненьких мелодий, а со временем превратились в возрастную кавер-группу.
– Может, ты заработался, – говорил Куину Ренни.
У «Раздолбаев» начался второй перерыв, и Куин возле барной стойки потягивал сильно охлажденную колу. На этот напиток он перешел после того, как одиннадцать лет назад в ночь, когда родился мальчик, пообещал Белль завязать.
– Ничего я не заработался, Рен.
Куин сбился с тональности и пропустил вступление, чего никогда раньше с ним не случалось. Он просто совсем не спит, вот и все, но говорить об этом не стал.
Меньше всего на свете ему хотелось, чтобы его жалели.
– Когда ты последний раз отдыхал? – гнул свое Ренни.
– Мне не нужно отдыхать, Рен, мне нужно больше работать. У меня… долг.
– Долг? У тебя же никаких кредитов, – это прозвучало с завистью.
– Ситуация изменилась.
– Могу подбросить тебе парочку смен, – сказал Ренни.
У него был интернет-магазин, который не раз выручал Куина, когда тот оказывался на мели. Своим заработком музыканта Куин за долгие годы научился управлять, он представлялся ему в виде речного русла, которое то выходит из берегов, то пересыхает. Фокус заключался в том, чтобы удерживаться на плаву в этом живительном колеблющемся потоке и во время приливов, и во время отливов. Ему это удавалось лучше, чем многим. «Не бойся работы, солнышко, – говорила ему его молодая мать перед смертью. – Для тебя это будет самым лучшим занятием».
