Семьям и друзьям 1-го батальона 22-го пехотного полка
13 июня 20–, пехотный полк 1–22 участвовал в столкновении, в результате которого один солдат был убит в бою. Родственники погибшего извещены.
От имени пехотного полка 1–22 выражаю свои соболезнования семье погибшего солдата. Мы проведем торжественную церемонию поминовения, когда будет определено время и место.
Пожалуйста, поминайте в своих молитвах всех членов пехотного полка 1–22, а также всех военнослужащих действующей армии. Благодарим вас за вашу неизменную поддержку.
– Это… – голос Руби сорвался, и она начала снова. – И всё? Это всё, что они написали? Один человек убит в бою, но они не говорят, кто именно?
– Сначала они сообщают семье, – сказала я ничего не выражающим тоном. – Пока одну конкретную семью не известят, все остальные будут пребывать в неведении.
«Вот почему в последнее время от Коннора не было никаких вестей. Потому что он мертв. Коннор мертв. Или Уэстон…»
– О, черт, Руби…
Мы сидели и потрясенно молчали, осмысливая только что прочитанные слова. «Один солдат был убит в бою». Меня охватил невыразимый ужас, мысли путались, я думала то об одном, то о другом своем любимом человеке, сердце ныло и болело – я в равной степени боялась за них обоих. Каждый удар моего сердца звучал как имя. Коннор, Уэстон, Коннор, Уэстон… каждый мой выдох превратился в молитву за одного из них.
За них обоих.
«Я не могу потерять ни одного из них. Боже мой, пожалуйста…»
Тишину разорвал звонок моего телефона, и я едва не упала со стула.
– Господи Иисусе… – воскликнула Руби.
Я встала и на трясущихся ногах, точно зомби, доковыляла до сумочки, которую оставила на диване.
– Это мама Коннора. – Медленно, как ядовитую змею, я приложила телефон к уху. – Здравствуйте, миссис Дрейк.
– Здравствуй, милая, – сказала Виктория Дрейк напряженным голосом. – У меня есть новости.
Глава вторая
Отем
Самолет приземлился в Балтиморе, и мы с Руби взяли напрокат машину.
Рядовой первого класса Сэмюэл Брэдбери.
«Наверное, для родных и друзей он был просто Сэм».
Сейчас его семья и друзья страдают, их объединила скорбь по их погибшему солдату.
«На их месте могли бы оказаться мы», – подумала я, пока мы стояли у стойки регистрации. Прямо сейчас Виктория Дрейк могла бы организовывать похороны. Безутешная Миранда Тёрнер могла бы сейчас лежать на полу, оплакивая своего сына.
Прямо сейчас я могла бы окаменеть от горя, а не болтаться между грустью и облегчением.
«Сэм Брэдбери».
Не рядовой первого класса Коннор Дрейк.
Не ефрейтор Уэстон Тёрнер.
По телефону миссис Дрейк рассказала мне всё, что знала. Боестолкновение случилось несколько недель назад, но из-за секретного характера того задания армия никого не проинформировала, пока военнослужащие не покинули зону боевых действий и не прибыли в Германию, в Ландштульский региональный медицинский центр. Там раздробленный локоть Коннора сложили заново, его лечили от сотрясения мозга, с тем чтобы потом перевезти в Медицинский центр имени Уолтера Рида. Это произошло вчера.
А вот Уэстон…
Уэстон получил четыре пули, ему уже сделали две операции: одну на спине, другую на бедре. В ходе третьей операции ему удалили пулю, засевшую в желчном пузыре, но начала развиваться инфекция, и врачи были вынуждены ввести Уэстона в искусственную кому. Сейчас его готовили к переправке в Медицинский центр имени Уолтера Рида, назначенной на завтра.
– Диагноз пока неясен, – сказала миссис Дрейк. – Но теперь он более стабилен. Доктора сообщили Миранде, что какое-то время Уэс находился между жизнью и смертью
Жизнь и смерть. Каждый солдат проходит по этой грани. Коннор и Уэстон выплыли, перевалили в сторону жизни, а Сэм Брэдбери упал на другую сторону.
– Слушай, – обратилась ко мне Руби, слегка похлопывая меня по руке. – Они поправятся. Если бы они не шли на поправку, их не стали бы увозить из Германии.
– Я постоянно говорю себе это, но мне всё равно страшно.
– Мне тоже.
Я входила в Медицинский центр имени Уолтера Рида с тяжелым сердцем, с каждым шагом страх пульсировал в моей душе, пульс всё учащался. Когда мы вошли в лифт, Руби взяла меня за руку. Я с благодарностью пожала ее пальцы и уже не отпускала.
Коннор занимал отдельную палату на пятом этаже. В небольшой комнате ожидания расположилась сенатор Виктория Дрейк, выглядевшая безупречно в своем бежевом брючном костюме: она то говорила по телефону, то отдавала какие-то распоряжения команде своих помощников. Неподалеку расхаживал туда-сюда мистер Дрейк; вид у него был мрачный. Увидев меня, миссис Дрейк сказала в трубку:
– Я вам перезвоню.
Она быстро зашагала к нам, протягивая руки, и обняла нас обеих.
– Отем. Руби. Как я рада вас видеть.
– Как он? – спросила я.
К нам подошел мистер Дрейк.
– С ним всё отлично, – заявил он. Казалось, он хочет, чтобы эти слова стали правдой, и сам себе не верит. – Его сейчас осматривают, чтобы решить, назначать ли лечебную гимнастику, дабы он как можно скорее вернул прежнюю форму и мог снова отправиться в бой.
У меня округлились глаза.
– Коннора снова призовут в армию?
– Не думаю, – сказала миссис Дрейк. – На прошлой неделе немецкие врачи, оценив состояние Коннора, отправили его сюда, а значит, в ближайшее время он не вернется в свой полк. Слава богу.
– Его рука сильно пострадала? – спросила я.
– Локоть соединили титановыми штифтами, но врачи настроены оптимистично, полагают, что рука полностью восстановится. Их больше беспокоят травмы головы.
Мистер Дрейк разгладил лацканы своего пиджака.
– Его мучают головные боли и провалы в памяти. Тревожность и другие признаки… психического расстройства.
Он процедил это сквозь зубы и поморщился, как будто слова имели неприятный привкус.
– Посттравматический синдром? – спросила я.
– Я не врач! – рявкнул мистер Дрейк.
Виктория коснулась его руки.
– Скорее всего, так и есть.
– Он побывал в опасной ситуации и теперь приходит в себя, – проговорил мистер Дрейк. От прикосновения жены он едва не вздрогнул. – Любой другой на его месте стремился бы выбраться из зоны военных действий и попасть домой. – Тут у него зазвонил телефон, и он, резко бросив нам «извините», отошел в сторону, чтобы ответить.
– А Коннор хочет вернуться? – тихо спросила я.
Миссис Дрейк со вздохом кивнула.
– Врачи говорят, что солдаты, получившие травму на поле боя, часто испытывают острую потребность вернуться в свой полк. Они ведь бросили своих товарищей.
– Вина выжившего, – подсказала Руби.
– Да, именно. – На лице миссис Дрейк попеременно отражались облегчение и тревога, она понизила голос. – Коннор отчаянно хочет вернуться на фронт, но доктора говорят, что его, скорее всего, уволят с положительной характеристикой.
Я выдохнула, чувствуя огромное облегчение, но потом грудь снова сдавила тревога.
– Как Уэстон?
Губы миссис Дрейк сжались в суровую линию, она отвела взгляд.
– Его рейс прибывает завтра утром. Потом врачи определят, безопасно ли сейчас выводить его из комы или нет.
– Его ранили в спину?..
Мать Коннора подняла руку, призывая меня замолчать.
– Еще слишком рано говорить о том, что предстоит Уэсу, к тому же я не ближайший его родственник. – Она выпалила это резко, почти рявкнула на меня, но потом принужденно улыбнулась и кивнула на закрытую дверь палаты Коннора. – Всему свое время. После осмотра Коннор наверняка захочет тебя увидеть.
– Конечно. Я тоже хочу его увидеть.
«Господи, как же сильно я этого хочу». Все неопределенность и сомнения, терзавшие меня с тех пор, как ребята отправились на фронт, померкли в преддверии скорого свидания. Мои мужчины живы, оба – только это имеет значение.
– Прошу меня простить.
С этими словами миссис Дрейк снова взялась за телефон и вернулась к группе своих подчиненных, сбившихся в кучу в углу комнаты ожидания.
Руби присела на один из диванчиков.
– Отец Коннора говорил так, будто давал пресс-конференцию, – тихо произнесла она. – Как будто психическое состояние Коннора – это нечто скандальное.
– Просто еще один пример того, как Дрейки воспитывают своих детей, – пробормотала я, плюхаясь на диванчик рядом с ней. – Всё, что делает Коннор, плохо по определению, даже если он ранен на поле боя.
Я положила голову на плечо подруги.
– Всё будет хорошо, – заверила она меня и потерлась виском о мои волосы. – Просто дыши.
Дверь палаты Коннора открылась, и оттуда вышли двое врачей в сопровождении какого-то офицера – все трое мрачнее тучи. Мистер и миссис Дрейк поспешили к ним. Я навострила уши, но из-за больничного шума и гама сумела разобрать только отдельные фразы.
– Оба осмотра указывают на посттравматический синдром…
– Доктор Лэндж в Германии тоже советовал…
– …Рекомендуется почетная отставка.
Мы с Руби переглянулись и разом ссутулились от облегчения. Доктора еще немного посовещались, затем Дрейки о чем-то поговорили напряженным шепотом, после чего мистер Дрейк строевым шагом удалился, по его лицу невозможно было ничего прочесть.
Мы с Руби встали и подошли к сенатору.
– Отем, теперь ты можешь его увидеть, – проговорила та рассеянным тоном.
Руби тронула ее за плечо.
– Виктория, не хотите выпить вместе со мной кофе? Может, мы с вами перекусим, пока Отем навещает Коннора?
– Да, – со вздохом ответила миссис Дрейк. – Было бы славно.
Руби ободряюще мне улыбнулась, и они с миссис Дрейк пошли в сторону кафетерия. Я сделала глубокий вдох, пытаясь выровнять дыхание, и постучала в приоткрытую дверь палаты.
– Войдите, – раздался изнутри голос Коннора.
В палате пахло цветами и дезинфицирующим средством. Коннор сидел на краю кровати, одетый в свои собственные пижамные штаны и белую футболку с V-образным вырезом. Его левая рука была заключена в сложную конструкцию из темного пластика, бинтов и петель. Но поразило меня не это зрелище, а его лицо, поглядев на которое, я не бросилась к Коннору, а замерла на пороге, чувствуя, как сжимается сердце. Коннор был небрит и выглядел неряшливо, под зелеными глазами залегли огромные темные круги. Его ослепительная улыбка, которую я так любила, исчезла без следа.
Он был жив, рядом со мной, но его лицо осунулось, а улыбка умерла.
«Его улыбку украла война».
Мгновение он смотрел на меня во все глаза, и в его взгляде читалось смущение пополам с недоверием.
Он как будто не мог поверить своим органам чувств, словно эта больничная палата и всё случившееся с ним – просто сон.
– Коннор?
