От информационной войны к кибервойне
Очевидно, что за последние 30 лет происходила трансформация понимания того, как квалифицировать новые формы конфликтов. В 90-х гг. были разработаны взаимосвязанные концепции информационной войны, сетевой войны и кибервойны. В США военные начали активно использовать информацию во время войны во Вьетнаме (1955–1975 гг.), которая «подтолкнула […] к дискуссии о точных боеприпасах, дистанционных датчиках на поле боя и компьютерной обработке всевозможных логистических, административных и операционных данных»[39 - Warner M. Cybersecurity: A Pre-History // Intelligence & National Security 27(5), October 2012. p. 789.]. Сложность и широкое применение различных неразрывно связанных информационных систем было воспринято так, будто это увеличивает хрупкость информационных потоков на поле битвы[40 - Rona, Thomas P. Weapon Systems and Information War. Boeing Aerospace Co., Seattle, 1976.]. Более детальное понимание этих процессов пришло после операции «Буря в пустыне» против Ирака. Через некоторое время после ее проведения в 1993 г. вышел специальный меморандум председателя Объединенного комитета начальника штабов «Война командования и управления»[41 - Chairman of the Joint Chiefs of the Staff, Memorandum of Policy no. 30: Command and Control Warfare, 1993.]. В том же году ВВС США создают Центр информационной войны[42 - Air Intelligence Agency, “Air Force Information Warfare Center,” Air Force Intelligence Agency Almanac, no. 97 (August, 1997a). p. 20; Kuehl, Dan. Joint Information Warfare: An Information-Age Paradigm for Jointness, Strategic Forum Institute for National Strategic Studies, no. 105, March, 1997. p. 2.]. ВМС США учредили аналогичный центр в 1995 г.[43 - Office of the Chief of Naval Operations, OPNAV Instruction 3430.26: Implementing Instruction for Information Warfare/Command and Control Warfare (IW/C2W), 1995. p. 8.]. И армия США в 1995 г. организовала Центр активности по информационной войне на суше[44 - Sizer, Richard A. Land Information Warfare Activity, Military Intelligence Professional Bulletin. January-March, 1997.]. В 1996 г. вооруженные силы США вводят специальный термин «информационные операции»[45 - United States Army, Field Manual no. 100-6: Information Operations. Washington, DC: U.S. Government Printing Office, 1996.].
Ранее вместо слова «кибер» использовалось «информационная среда». Например, пять «измерений»: суша, море, воздух, космос и информация были обозначены как среды активности вооруженных сил в документе от 2000 г. «Совместное видение 2020». В нем говорится: «Силы США способны […] действовать во всех сферах – на земле, море, воздухе, космосе и информации»[46 - The Joint Chiefs of Staff, Joint Vision 2020: America’s Military – Preparing for Tomorrow // Joint Force Quarterly 2000, 57–76. p. 61.]. Информационная область «была преобразована в киберпространство, являющееся определенно более четким термином», в 2000-х гг.[47 - The Chairman of the Joint Chiefs of Staff, The National Military Strategy for Cyberspace Operations. Washington, DC: Office of the Chairman, 2006. p. 3.]. Предыдущие доктрины, касающиеся того, что было определено как информационные операции, подчеркивали необходимость защиты собственных информационных систем и недопущения, деградации или разрушения возможностей соперников в сфере командования и управления, например, с помощью «компьютерных вирусов»[48 - Office of the Chief of Naval Operations, OPNAV Instruction 3430.26: Implementing Instrution for Information Warfare/Command and Control Warfare (IW/C2W). Washington, D.C.: Department of the Navy, 1995; United States Army Training and Doctrine Command, TRADOC Pamphlet 525-69: Military Operations Concept for Information Operations. См. также: David and McKel-din III (eds.), Ideas as Weapons: Influence and Perception in Modern Warfare. pp. 7-12 and pp. 27–34; Arquilla and Borer (eds.), Information Strategy and Warfare: A Guide to Theory and Practice. pp. 56-230; Macdonald, Propaganda and Information Warfare in the Twenty-First Century. pp. 6-117; Ventre, Information Warfare.; Hirvela, “Discovering how Information Warfare Distorts the Information Environment.”.; Cordray III and Romanych, “Mapping the Information Environment.].
Доктрина информационных операций обозначала эти возможности следующим образом: «Основные возможности для проведения [информационных операций] включают, но не ограничиваются психологическими операциями, операциями по обеспечению безопасности, военным обманом, электронной войной и физическим нападением/уничтожением, и могут включать в себя атаки на компьютерные сети»[49 - The Joint Chiefs of Staff, Joint Publication 3-13: Joint Doctrine for Information Operations. pp. I-9, I-10.]. В более поздних документах было удалено слово «могут» и стало четко указываться, что информационные операции имеют подмножество действий, известных как «операции в компьютерной сети» (computer network operations, CNA)[50 - United States Department of Defense, Information Operations Roadmap. Washington, D.C.: Department of Defense, 2003; United States Marine Corps Combat Development Command, A Concept for Information Operations. Quantico: United States Marine Corps, 2002; The Joint Chiefs of Staff, Joint Publication 3-51: Joint Doctrine for Electronic Warfare. Washington, D.C.: The Joint Chiefs of Staff, 2000.].
В конце 1990-х и начале 2000-х гг. различные команды, которые существовали ранее, были объединены и переименованы в команды по информационным операциям. В первую очередь старые коллективы по информационной войне, которым было поручено шифрование, электронная война, психологические операции и операции по обеспечению безопасности, были объединены в «новые» команды[51 - Navy Information Operations Command. NIOC Norfolk’s History, United States Navy. public.navy.mil/fcc-c10f/niocnorfolk/Pages/NIOCNorfolkHistory. aspx; United States Army Intelligence and Security Command, The INSCOM Story. INSCOM History Office. inscom.army.mil/organisation/History.aspx; 688th Cyberspace Wing, A Brief History of the 688th Cyberspace Wing. Joint Base San Antionio-Lackland: 688th Cyberspace Wing History Office, 2016.].
В 2010-х гг. эти довольно произвольные доктринальные взгляды были скорректированы. Отношения и интеграция информационных операций с другими военными возможностями были сформулированы следующим образом: «информационные операции говорят не о наличии отдельных возможностей, а скорее об использовании этих возможностей в качестве множителя силы для создания желаемого эффекта. […] Есть много военных возможностей, которые способствуют проведению информационных операций и должны быть приняты во внимание в процессе планирования»[52 - The Joint Chiefs of Staff, Joint Publication 3-13: Information Operations. p. 3–14.].
Нужно отметить, что эта доктрина была написана задолго до того, как беспроводные сети, полностью зависящие от электромагнитного спектра, стали обычным явлением. Эта «растущая распространенность беспроводных [Интернет] и телефонных сетей в оперативной среде создали широкий спектр возможностей и уязвимостей, когда [электронная война] и тактика [операций в компьютерной сети], методы и процедуры используются синергетически»[53 - The Joint Chiefs of Staff, Joint Publication 3-13.1: Electronic Warfare. Washington, D.C.: The Joint Chiefs of Staff, 2007. pp. x-xi.]. Эти потенциальные синергетические преимущества и взаимозависимости привели к созданию набора операций, называемых киберэлектромагнитная деятельность (cyber electromagnetic activities, CEMA)»[54 - Field Manual 3-12: Cyberspace and Electronic Warfare Operations. Department of the Army, Washington, D.C. 05 February 2013.].
2011 г. стал переломным в отношении того, как американские военные стали воспринимать киберпространство. 15 ноября 2011 г. Минобороны США в форме категорического предупреждения заявило, что США оставляет за собой право ответных мер с позиции военной силы против кибератак и наращивает свои технологические возможности для того, чтобы точно определить сетевых злоумышленников. «Мы сохраняем право на применение всех возможных средств – дипломатических, международных, военных и экономических – для защиты нашей нации, наших союзников, наших партнеров и наших интересов»[55 - U.S. reserves right to meet cyber attack with force. Nov 15, 2011. http:// www.reuters.com/article/2011/11/16/us-usa-defense-cybersecurity-idUSTRE-7AF02Y20111116]. Было сказано, что «США необходимо знать кибервозможности других государств для того, чтобы обороняться от них и увеличить свои возможности для отражения кибератак, которые могут возникнуть»[56 - DoD Cyberspace Policy Report. Nov. 2011. p. 3. http://www.defense.gov/ home/features/2011/0411_cyberstrategy/docs/NDAA%20Section%20934%20 Report_For%20webpage.pdf]. Также говорилось, что Национальное агентство безопасности обеспечит соответствующую поддержку Киберкомандованию США, что позволит Министерству обороны планировать и осуществлять кибероперации.
Вице-председатель компании Booz Allen Hamilton и бывший директор по национальной разведке Национального Агентства Безопасности в администрации Дж. Буша Майк МакКоннэлл в 2012 г. сказал, что США уже осуществляют кибератаки на другие государства с помощью компьютерных сетей[57 - US launched cyber attacks on other nations. 24 January, 2012. http://rt.com/ usa/news/us-attacks-cyber-war-615/].
Власть над киберпространством
У любой войны есть театр военных действий. В вооруженных силах США пространством, где ведутся боевые действия, согласно документу от 2000 г. считаются суша, воздух, море, космос и информация[58 - The Joint Chiefs of Staff, Joint Vision 2020: America’s Military – Preparing for Tomorrow // Joint Force Quarterly 2000, 57–76. p. 61.]. В 2006 г. информационное пространство было заменено на киберпространство и признано более удачным термином[59 - The Chairman of the Joint Chiefs of Staff, The National Military Strategy for Cyberspace Operations. Washington, DC: Office of the Chairman, 2006. p. 3.].
Таким образом, киберпространство – пятое измерение, следующее после суши, моря, воздуха и космического пространства[60 - Kuehl, Dan. From Cyberspace to Cyberpower: Defining the Problem, in Cyberpower and National Security, ed. Franklin D. Kramer, Stuart H. Starr, and Larry K. Wentz. Washington, DC: Potomac Books, 2009. p. 4.].
Специалисты ВВС США, в частности майор Бёрдуэлл и подполковник в отставке Роберт Миллз, на страницах издания Air Power акцентировали, что киберпространство хоть и является уникальным, но в качестве места силового присутствия и применения систем С2 (командование и управление) киберпространство аналогично другим зонам ведения боевых действий. «Следовательно, мы можем применить уроки воздушных и космических операций для киберпространства и рекомендуем Киберкомандованию адаптировать нашу доктрину для внедрения в кибервойсках», – указывали они[61 - Birdwell B., Mills R. War Fighting in Cyberspace. Evolving Force Presentation and Command and Control // Air Power. Spring 2011. p. 35.].
Генри Киссинджер отмечал, что «киберпространство бросает вызов всему историческому опыту»[62 - Kissinger, Henry. World Order. Penguin Books Limited, 2014. p. 196.]. Он предположил, что «рабочая схема для организации глобальной киберсреды будет являться императивом. Она не должна ограничиваться только одной технологией, но являться процессом самого определения, который будет помогать лидерам понимать опасности и последствия… Дилемма таких технологий состоит в том, что невозможно установить правила поведения без всеобщего понимания, как минимум, некоторых ключевых возможностей. Но очевидно, что эти возможности большинство из акторов будут раскрывать неохотно. США обвиняли Китай в краже секретов через киберпроникновения, аргументируя, что уровень активности беспрецедентен. Но готовы ли США раскрыть свои собственные успехи по киберразведке?»[63 - Ibidem. p. 198.].
Поэтому, как указывает Киссинджер, асимметрия и близкие по духу вещи мирового беспорядка выстраиваются на отношении между кибермогуществом как в дипломатии, так и в стратегии. Внимание многих стратегических соперников сдвигается с физической сферы в информационную, где происходит сбор и анализ данных, проникновение в сети и психологические манипуляции. Отсутствие формулирования каких-либо правил международного поведения приводит к кризису, который появляется из внутренней динамики системы.
Поскольку киберпространство является одновременно средой для конфликта и его инструментом, возникает вопрос власти и принуждения в этом пространстве. Если классическая геополитика использует понятия Морского могущества (Sea Power) и Сухопутного могущества (Land Power), а позже появилось господство в воздухе и господство в космосе, с недавнего времени заговорили и о новом могуществе или господстве в киберпространстве (Cyber Power). США придают этому особое значение. Скотт Тимке считает, что для поддержания американского могущества Вашингтоном сейчас применяются цифровые технологии. Одним из стратегических инструментов и является цифровое принуждение[64 - Timcke, Scott. Capital, State, Empire: The New American Way of Digital Warfare. London: University of Westminster Press, 2017.].
Офицер ВВС США Роберт Ли указывает, что «кибермогущество будет таким же революционным для войны, как и военно-воздушные силы, но текущая векторизация этой области будет определять, какая нация достигнет кибергосподства и с какой целью. На раннем этапе появления киберпространства Соединенные Штаты, в первую очередь, рассматривали кибермогущество как средство налаживания широких возможностей командования и управления через боевые зоны. Киберпространство сосредоточено на связи, да и оперативный успех зависел от поддержания линий коммуникации. Так как эта область расширялась, она взяла на себя дополнительные роли по обеспечению поддержки сил традиционных военных операций, в то время как эксперты исследовали другие роли – это процесс, который произошел на самом высоком уровне секретности. Многие из первых лидеров киберпространства поняли, что киберактивы предлагают ряд вариантов для атаки, защиты и эксплуатации, которые никогда прежде не были возможны для военачальников. В довольно взаимосвязанном мире, где существенные достижения в области технологии были обычным делом, возможности и оружие в киберпространстве стали еще более впечатляющими»[65 - Lee, Robert M. The Interim Years of Cyberspace.// Air & Space Power Journal, January-February 2013. p. 58.].
Предполагается, что кибермогущество может быть использовано для получения преимуществ внутри киберпространства, но киберинструменты также могут работать для создания преимущественных выгод в других сферах за пределами киберпространства. Джозеф Най-младший обосновывает этот аргумент динамикой американского могущества. По аналогии с морским могуществом, которое относится к применению ресурсов в морских пространствах, для того чтобы выигрывать морские сражения, контролировать важные морские пути типа проливов и демонстрировать присутствие в морском пространстве, оно также включает в себя возможности использовать океаны для того, чтобы влиять на сражения, торговлю и мнения на самой суше… Развитие воздушных сил при Франклине Рузвельте было жизненно важным во время Второй мировой войны. А после появления межконтинентальных ракет, а также спутников для связи и разведки в 1960-х гг., началось теоретизирование о специфическом пространстве господства в воздухе[66 - Birdwell B., Mills R. War Fighting in Cyberspace. Evolving Force Presentation and Command and Control. Air Power. Spring 2011. p. 4.]. Следовательно, киберпространство также имеет потенциал для проекции через него власти той или иной державы.
Най определяет кибермогущество как «способность получать предпочтительные результаты за счет использования электронных взаимосвязанных информационных ресурсов киберсферы. Кибермогущество может использоваться для получения предпочтительных результатов в киберпространстве, или оно может использовать киберинструменты для получения предпочтительных результатов в других областях вне киберпространства»[67 - Nye, Joseph S. Jr. The Future of Power. New York: Public Affairs, 2011. p. 123.].
Подобное мнение высказывалось еще в 1995 г., когда была дана экспертная оценка, что «глобальное могущество способно выдерживать риск или поражать какие-либо цели в любом месте, вести проектировку быстро и точно, часто имея решающие последствия. Доставка глобального могущества в любую среду боевых действий требует командования и управления в киберпространстве, от которых зависят современные американские военные возможности»[68 - Endsley, Mica R. Toward a Theory of Situation Awareness in Dynamic Systems, Human Factors 37, no. 1 (1995): 32–64.].
Как мы видим, киберпространство открывает дополнительные возможности для ведения войны, причем их комбинация может быть различна. «Кибероперации – это просто еще один набор инструментов из арсенала командира»[69 - Trias, Eric D. and Bell, Bryan M. Cyber This, Cyber That. . So What? // Air & Space Power Journal. Spring 2010. p. 91.].
Если открываются возможности для США, то они могут открыться и для других стран. Из-за этого «парадокс, с которым сталкивается Министерство обороны, заключается в том, что асимметричное преимущество, предоставляемое применением инструментов цифрового века, может легко стать асимметричным недостатком. То есть само преимущество, получаемое благодаря скорости, возможности соединения и нелинейным воздействиям, полученным за счет использования преимуществ киберпространства, может быть нарушено или отклонено с помощью встречных рычагов, доставляемых противниками через одну и ту же среду»[70 - Allardice, Robert and Topic, George. Battlefield Geometry in our Digital Age. From Flash to Bang in 22 Milliseconds. PRISM 7, No. 2, 2017. p. 79.]. Цифровой век изменил геометрию поля битвы. На самом деле изменения в войне за последние несколько десятилетий были настолько глубокими, что многие центральные принципы военной теории, сохраняющиеся в течение нескольких поколений или даже тысячелетий, более неприменимы – в некоторых случаях они действительно опасны. Возможно, лучшая иллюстрация этого момента – признание того, что поле битвы больше не связано физически или не описывается в узкой рамке традиционных кинетических эффектов. Скорость, связность и нелинейный характер среды, в которой должны работать бойцы, коренным образом меняет метод того, как нужно думать о целях и угрозах, с которыми мы сталкиваемся. Геометрия, которая использовалась на протяжении всей истории, может больше не применяться[71 - Ibidem. p. 80.]. А «взаимозависимость кибердомена со всеми остальными доменами представляет значительные профили риска и предполагает необходимость продумать эту концепцию обеспечения миссии с другой точки зрения, чем нынешняя и историческая «трехмерная война»[72 - Ibidem. p. 82.].
Кибероперации могут проводиться во всех областях ведения боевых действий: в воздухе, космосе, киберпространстве, на суше и море. В предыдущие годы оперативные доктрины для киберпространства оставались довольно сырыми (подробно эти доктрины будут рассмотрены в отдельной главе), поэтому доктрины для воздушного пространства и космического пространства оставались актуальными и применимыми к сфере киберпространства. Теперь же у американских военных есть четкое определение киберпространства – это «глобальный домен в информационной среде, состоящий из взаимозависимой сети информационных технологий и данных резидентов, включая Интернет, телекоммуникационные сети, компьютерные системы, а также встроенные процессоры и контроллеры»[73 - The Joint Chiefs of Staff, Department of Defense Dictionary of Military and Associated Terms. Washington, D.C.: Joint Chiefs of Staff, 2017. p. 58.]. А получив над ним контроль, Пентагон будет претендовать уже на глобальное доминирование.
Поскольку кибермогущество может быстро и особым образом поражать сети и информационные системы по всему миру, размывая линию боевого сражения, эта особенность в сочетании с его разрушительной силой порождает страх перед его возможностями среди населения – такой же сильный, как и от террористических атак[74 - Lee, Robert M. The Interim Years of Cyberspace // Air & Space Power Journal, January-February 2013. p. 63.]. Следовательно, в США считают, что недооценивать его силу влияния на общественное мнение и политику будет серьезной ошибкой. Даже если рассматривать исключительно военную сторону киберконфликтов, они сильно отличаются от войны на суше, море, в воздухе и космосе. «Свобода действий – это характеристика превосходства в киберпространстве… Приблизительным резюме для превосходства в киберпространстве может быть «свобода действий в течение атаки» (т. е. возможность действовать даже во время атаки и после нее)»[75 - Trias, Eric D. and Bell, Bryan M. Cyber This, Cyber That. . So What? // Air & Space Power Journal. Spring 2010. p. 96–67.].
Но есть и другая точка зрения, согласно которой, наоборот, кибервозможности применительно к конфликтам «смягчают» их природу и минимизируют ущерб как противника, так и затраты атакующей стороны. Профессор Военно-морской школы США Дороти Деннинг считает, что «если вы можете достичь того же эффекта с кибероружием вместо кинетического оружия, часто этот вариант этически предпочтительнее… Если операция нравственно оправдана, то кибермаршрут, вероятно, предпочтительнее, потому что он вызывает меньше вреда»[76 - Stewart, Kenneth. Cyber Security Hall of Famer Discusses Ethics of Cyber Warfare. America’s Navy, 6/4/2013. http://www.navy.mil/submit/display. asp?story_id=74613].
Также отмечалось, что «успех согласно традиционной парадигме войны не обязательно эквивалентен успеху в киберсфере… Гений Клаузевица может быть неприменим для войны в киберпространстве. «Парадоксальная троица» войны по Клаузевицу состоит из насилия, шанса и субординации политики. Физическое насилие, присущее войне, не существует в киберпространстве. В киберсфере американские военные сосредоточены на элементах господства и отрицания, основанных на успехе нынешних доктрин в отношении воздушного пространства, суши и моря, вместо того чтобы рассматривать более адаптивные подходы, которые могли бы гарантировать больший успех, а также большие риски»[77 - Alfonso, Kristal L. M. A Cyber Proving Ground. The Search for Cyber Genius // Air & Space Power Journal. Spring 2010. p. 61].
Наконец, киберпространство не имеет в себе и через него не может применяться насилие в традиционном смысле. Разрушение может происходить, но оно не постоянно и восстановимо. И оно не эквивалентно смерти или поражению… «В киберсфере виртуальная реальность замещает физическую среду, а традиционная структура знания смещается. Киберсреда высвобождает человечество из физической реальности, ассоциируемой с традиционной войной. В киберпространстве смерть не является финалом»[78 - Ibidem. p. 64–66.].
Дебаты по поводу угроз и безопасности
В экспертном сообществе США существовал довольно широкий спектр мнений в отношении того, что считать кибервойной и киберугрозами и как на них реагировать. Известный специалист по сетевым войнам Джон Аркилла указывал, что «подвиги кибервойн малого масштаба (Аркилла приводит в пример атаки на правительственные сайты Эстонии в 2007 г. и соответствующую инфраструктуру Грузии в августе 2008 г., приписывая данную инициативу российской стороне, а также инцидент с вирусом Stuxnet на иранских ядерных объектах. – Прим. авт.) в конечном итоге могут достичь больших размеров, учитывая явные уязвимости передовых военных и различных систем связи, которые с каждым днем все больше охватывают мир. Вот почему я думаю, что кибервойнам суждено сыграть более заметную роль в будущих войнах»[79 - Arquilla J. Cyberwar Is Already Upon Us // Foreign Policy, March/April 2012. http://www.foreignpolicy.com/articles/2012/02/27/cyberwar_is_already_ upon_us].
Поскольку консенсуса в отношении кибервойны не было ни среди военных, ни среди политиков, в США начали использовать терминологию киберугроз и киберопераций.
Отмечалось, что «кибероперации могут быть проведены во всех областях ведения боевых действий: в воздухе, космосе, киберпространстве, на суше и море. Кроме того, несмотря на незрелость оперативных доктрин для киберпространства, доктрины для воздуха и космического пространства остаются актуальными и применимыми к сфере киберпространства… Хотя кибероперации имеют различные способы достижения эффектов, с точки зрения ВВС они похожи на другие воздушные и космические операции»[80 - Trias, Eric D. and Bell, Bryan M. Cyber This, Cyber That. . So What? // Air & Space Power Journal. Spring 2010. p. 91.]. А поскольку кибероперации применимы везде, то возникают новые категории.
«Контрвоздух, контркосмос, контрсуша, контрморе – операции, осуществляемые для достижения желаемой степени превосходства в данной области и в то же время направленные на недопущение использовать те же области врагом. Киберзадачи для данных сфер состоят в манипулировании базами данных, образами, контролем и энергией систем вооружений… Мы предлагаем следующее определение контркиберпространства (countercyberspace): функция, состоящая из операций для достижения и поддержания желаемого уровня превосходства в киберпространстве путем уничтожения, деградации или разрушение возможностей врага по использованию киберпространства…
Превосходство в воздухе и космическом пространстве характеризуется свободой действий и спонтанной свободой от атаки. Свобода действий – это характеристика превосходства в киберпространстве… Приблизительным резюме для превосходства в киберпространстве может быть «свобода действий в течение атаки» (т. е. возможность действовать даже во время атаки и после нее)»[81 - Ibidem. pp. 92–97.].
Аркилла указывал, что есть возможность выработать определенный код поведения. Например, не применять кибератаки против исключительно гражданских объектов. По крайней мере, такая договоренность возможна между государствами. Некоторые теневые сети, т. е. радикальные политические группировки, также могут следовать некоему кодексу. Второй тезис маловероятен, так как в случае терроризма целью действий подобных групп является запугивание населения для достижения своих политических целей, и киберпространство предоставляет для этого хорошую возможность.
Томас Рид отмечал, что паникеры кибервойны хотят, чтобы Соединенные Штаты рассматривали кибербезопасность как новый вызов геополитического масштаба. Они считают, что киберпространство становится новой областью для военного соперничества с такими конкурентами, как Россия и Китай, и они думают, что для предотвращения этого нужны новые соглашения по ограничению кибероружия. Даже известны попытки установить международные нормы по этой теме: правительство Великобритании созвало конференцию в Лондоне в конце 2011 г., первоначально намереваясь сделать Интернет более безопасным на основе согласия с новыми правилами. А Россия и Китай предложили на Ассамблее ООН в сентябре 2011 г. создать «международный кодекс поведения для обеспечения информационной безопасности». После этого дипломаты стали обсуждать, должна ли Организация Объединенных Наций попытаться создать некий эквивалент контроля над ядерными вооружениями в киберпространстве.
По мнению Рида, попытки ввести ограничения на кибероружие посредством международных соглашений имеют три основных проблемы. Первая трудность связана с проведением разграничительной линии между киберпреступностью и политическим киберактивизмом. Например, хакер из страны А украл около 20 000 номеров кредитных карт граждан страны Б с торгового сайта и предал эту информацию огласке. В ответ группа хакеров страны Б взламывает сайты интернет-магазинов страны А и угрожает распространить конфиденциальную информацию по кредитным картам. Как определить границу в этих действиях? Даже если и возможно отличить преступника от спонсируемой государством политической деятельности, в обоих случаях часто используются одни и те же средства.
Вторая трудность носит практический характер: проверить наличие кибероружия фактически невозможно. Точно подсчитать размеры ядерных арсеналов и контролировать деятельность по обогащению радиоактивных материалов уже представляет огромную проблему, установка же камер, чтобы следить за программистами и «проверять», не разрабатывают ли они вредоносные программы, является несбыточной мечтой.
Третья проблема находится в политической плоскости, и даже более фундаментальна: киберагрессоры могут действовать политически, но не применяя военные методы, так как они, вероятно, очень заинтересованы в том, чтобы быть анонимными. Подрывная деятельность всегда процветала в киберпространстве, поскольку сохранить свою анонимность легче, чем достать арсенал оружия.
Поэтому наступательные кибервозможности становятся объектом спекуляций со стороны различных групп интересов и организаций. Бывший секретарь Военно-воздушных сил и член Совета национальной безопасности США Томас К. Рид в книге «У пропасти: взгляд внутреннего исполнителя на историю холодной войны»[82 - Reed, Thomas C. At the Abyss: An Insider’s History of the Cold War. NY: Random House, 2004. https://archive.org/details/atabyssinsidersh00reed] даже написал, что в январе 1982 г. президент США Рональд Рейган одобрил план ЦРУ по организации диверсии против экономики Советского Союза. Через канадское посредничество в СССР была заброшена технология с «логической бомбой», которая впоследствии спровоцировала взрыв сибирского газопровода в 1982 г. Инцидент на газопроводе действительно был, хотя множество нестыковок в книге Томаса К. Рида позволяют усомниться в действительности изложенных фактов. А сама эта книга была названа рядом отечественных специалистов элементом информационной войны. Другой автор, ссылаясь на главу киберкомандования США Кита Александра, даже привязал инцидент на Саяно-Шушенской ГЭС к возможной кибератаке на инфраструктуру российской гидроэлектростанции. Количество подобных спекуляций со временем будет только увеличиваться.
По мнению Бена Бьюкенена из Белферского центра, разделение на оборону и атаку еще более размывает понятие киберпространства, кибербезопасности и кибервойны.
Он считает, что для того, чтобы обеспечить свою кибербезопасность, государства иногда вторгаются в стратегически важные сети других государств и будут угрожать – часто непреднамеренно – безопасности этих других государств, рискуя эскалацией и подрывом стабильности[83 - Sebenius, Alyza. Writing the Rules of Cyberwar // The Atlantic, June 28, 2017.https://www.theatlantic.com/international/archive/2017/06/cyberattack-rus-sia-ukraine-hack/531957/].
Одной из серьезных проблем является то, что механика совершения нападения и обороны в кибериндустрии отличается от обычной войны или ядерных сил. Так, например, если вы совершаете атаку в кибероперациях, это требует гораздо больше подготовительной работы – разведки системы противника и т. д., который фактически получает ваш вредоносный код в свои сети, а не как в контексте холодной войны, когда вы запускаете ракету, но делаете много подготовительной работы на своей территории до запуска этой ракеты. Замыслы уже видны на уровне подготовки. Например, если какое-то государство строит стены и башни, то окружающие народы вряд ли окажутся под угрозой, потому что эти стены и башни не могут двигаться. Но если они строят бомбардировщики и танки, это может выглядеть более угрожающим. В этом контексте легко отличить нападение от обороны и узнать, в чем состоит угроза.
Полковник Чарльз Уильямсон-III В своей статье «Ковровые бомбардировки в киберпространстве», опубликованной в журнале «Вооруженные силы» сравнивал кибероборону с Троей. Этот город «выдерживал атаки объединенных греческих армий десять лет и пал после того, когда по глупости внутрь стен была занесена угроза в виде гигантской деревянной лошади». Имея в виду современные вирусы-трояны, автор сокрушается, что время строительства крепости в Интернете для США прошло, и осталось лишь распознавать врага и выбрасывать его вон, если только будет возможность его найти и если он не успел сделать тайный лаз.
Известный в США журналист, колумнист The New Yоrker и обладатель Пулитцеровской премии Сеймур Херш в ноябре 2010 г. в статье «Угроза онлайн» развенчал ряд распространяемых мифов о киберугрозах. «Представители американской разведки и служб безопасности, – пишет С. Херш, – по большей части согласны, что китайские военные, или, если на то пошло, независимые хакеры, теоретически способны создать определенный уровень хаоса внутри Америки. Однако… эти опасения преувеличиваются из-за путаницы между кибершпионажем и кибервойной. Кибершпионаж – это наука тайного захвата трафика электронной почты, текстовых сообщений, других электронных средств связи и корпоративных данных… А кибервойна предполагает проникновение в чужие сети с целью их подрыва, демонтажа и выведения из строя. Стирание различий между кибервойной и кибершпионажем выгодно для военных подрядчиков…»[84 - Hersh, Seymour. The Online Threat. Should we be worried about a cyber war? // The New Yorker, November 1, 2010. http://www.newyorker.com/report-ing/2010/11/01/101101fa_fact_hersh?currentPage=all]
И далее: «нет ни единого задокументированного случая отключения электричества, связанного с кибератакой. И мультяшная картинка, на которой хакер нажатием кнопки может выключить фары по всей стране, не соответствует действительности. Национальной электрической сети в США не существует. Есть более ста государственных и частных компаний, которые управляют своими собственными линиями, с отдельными компьютерными системами и отдельными мерами безопасности. Это означает, что поставщик электричества, который оказался под кибератакой, будет иметь возможность воспользоваться энергией из близлежащих систем».
Далее Сеймур Херш ссылается на Брюса Шнайера, ученого-компьютерщика, заявившего, что он не представляет, как напугавший многих вирус Stuxnet мог создать новую угрозу. «Безусловно, нет никаких фактических доказательств того, что червь был направлен против Ирана или кого-либо еще. Вместе с тем он очень хорошо разработан и хорошо написан и отлично подходит для тех, кто хочет верить, что идет кибервойна». По словам бывшего оперативника Агентства национальной безопасности США, которого цитирует Херш, АНБ получило бесценный опыт по кибершпионажу во время нападения на Ирак в 1991 г. Эти методы совершенствовались в ходе бомбардировок Югославии в 1999 г., затем – во время нападения в 2003 г. на Ирак. «Что бы ни придумали против нас китайцы, мы можем сделать гораздо лучше», – говорит этот специалист. Наши [американские. – Прим. авт.] наступательные кибервозможности гораздо более продвинуты».
Наступательные кибероперации могут иметь различные последствия. Они могут быть заменой обычного оружия, такого как бомба, и могут также включать в себя совершенно новые действия, такие как манипулирование финансовыми данными. Эти эффекты могут быть постоянными или они могут быть временными и обратимыми – последнее является особенно интригующей особенностью наступательных киберопераций. Эрик Розенбах, бывший помощник министра обороны и главный советник по кибернетическим вопросам в Пентагоне с 2011 по 2015 г., подчеркнул эти качества, когда сказал о кибероперациях следующее: «Место, где я думаю, что это будет наиболее полезно для высокопоставленных политиков, – это то, что я называю «пространство между». Что же это за «пространство между»? У вас есть дипломатия, экономические санкции и, наконец, у вас есть военные действия. Между ними есть это пространство, верно? В кибер есть много вещей, которые вы можете сделать в этом пространстве, которые могут помочь нам достичь национальных интересов»[85 - Cyber Leaders: A Discussion with the Honorable Eric Rosenbach, panel discussion, Center for Strategic and International Studies, Washington, DC, October 2, 2014. http://csis.org/event/cyber-leaders.].
Первый директор Киберкомандования Кит Александр в начале 2012 г. заявил, что возможности защищать военные сети США ограничены. Иными словами, специальные подразделения не могут защитить сети, которые являются элементом оборонной структуры государства. У Пентагона на тот момент было около 15 тысяч сетей, и следить за каждой в отдельности весьма затруднительно. Была поставлена задача уменьшить количество сетей с 15 до 3 тысяч, а также перейти к облачным вычислениям, что, по мнению экспертов, дешевле и легче в плане защиты[86 - Shachtman N. Military Networks ‘Not Defensible,’ Says General Who Defends Them. January 12, 2012. http://www.wired.com/dangerroom/2012/01/ nsa-cant-defend/].
Показательным для понимания тенденций в отношении кибервойны, происходящих внутри военного сообщества США, является деятельность Стратегической многоуровневой оценки в структуре Пентагона. На одной из их конференций A New Information Paradigm? From Genes to “Big Data” and Instagram to Persistent Surveillance…Implications for National Security, прошедшей в октябре 2014 г.[87 - A New Information Paradigm? From Genes to “Big Data” and Instagram to Persistent Surveillance…Implications for National Security. 8th Annual Strategic Multi-Layer Assessment (SMA) Conference, Joint Base Andrews, 28–29 October 2014.], генерал-лейтенант Киберкомандования армии США Эд Кардон отметил, что «мы находимся в новой глобальной парадигме, вызванной информационно-технической революцией. Вследствие этого угрозы и уязвимости растут, зачастую очень сложными способами. Американские военные доминируют в операционной среде, но теряют в стратегии, потому что мы боремся в информационной среде. Мы находимся в политической борьбе, и кибероперации являются ключом к успеху в этой области. Кибероперации могут использоваться на всех этапах конфликта, но особенно в фазе 0 и фазе 1». Он высказал надежду, что организации, подобные SMA[88 - Стратегическая многоуровневая оценка (Strategic Multi-Layer Assessment, SMA) – обеспечивает поддержку планирования командам со сложными эксплуатационными императивами, требующими мультидисциплинарных и межведомственных решений, которые не входят в компетенцию службы / агентства. Решения и участники запрашиваются в правительстве США и других структурах. SMA принимается и синхронизируется Объединенным командованием.], могут помочь преодолеть разрыв между оперативной и информационной средой.
Занимавший на тот момент пост главы Киберкомандования и директор Национального агентства безопасности адмирал Майкл Роджерс заявил, что «в эпоху цифровых технологий Министерство обороны США должно быть гибкой организацией, способной быстро создавать сообщества, представляющие интерес, в ответ на широкомасштабные непредвиденные кризисы (такие, как Эбола). Большие данные предоставляют новые возможности для отвлечения критической информации от шума, чтобы получать понимание и знания. Однако для того, чтобы использовать силу информации, нам необходимо налаживать партнерские отношения с отдельными лицами и организациями, с которыми мы никогда раньше не работали, от частного сектора, промышленности, научных кругов, НПО, аналитических центров, отдельных лиц и других. Вот почему инструменты и методологии, разработанные сообществом SMA, так важны».
По мнению Роберта Маннинга из Атлантического Совета, «на стратегическом уровне киберконфликт становится новым измерением межгосударственной войны. Усилия по противодействию и подготовке к такой конфронтации возложены на Киберкомандование США и Национальный совет по безопасности в Белом доме. Если употреблять несовершенную аналогию, стратегическая киберугроза имеет много общего с ядерными угрозами. Обе они построены на атаке, обе могут быть причиной огромного разрушения, которое выведет из строя необходимую национальную инфраструктуру и нанесет ущерб или ослепит вооруженные силы, которые зависят от электроники»[89 - Manning, Robert A. ENVISIONING 2030: US Strategy for a Post-Western World. Atlantic Council. Washington DC, 2012. pp. 55-56]. Сторонники такого подхода в США, в свою очередь, разделились на тех, кто выступает за наращивание военных возможностей в киберпространстве, и тех, кто предлагает установить контроль за кибервооружениями, наподобие того, который был обусловлен договорами между США и СССР в сфере ограничения вооружений и носителей ядерных боеголовок.
Есть и те, кто считает, что концепция ядерного сдерживания не подходит для киберпространства, особенно если рассматривать ее с позиции нанесения ответного удара.
Профессор Колледжа информации и киберпространства Национального университета обороны США Джим Чен утверждает, что исследование вопроса возмездия в киберсфере показывает пять уникальных особенностей:
– Таргетирование – непростая задача, поскольку атрибуция в киберпространстве может потребовать значительного времени и усилий. Задержка в атрибуции влияет на сдерживание наказанием, а не сдерживанием путем отрицания, поскольку первый вариант требует, чтобы цель была точно определена до любого ответного удара;
– Кибероружие не так серьезно, как ядерное оружие или другое физическое оружие. В настоящее время в кибернетической области нет виртуального массового разрушительного оружия, такого как ядерное, даже если критическая инфраструктура может стать целью атаки. В этом смысле кибервозмездие относительно ограничено в масштабах и возможностях;
– Неопределенность необходима для сдерживания наказанием. Неважно, используется ли оно в физическом мире или в киберпространстве;
– Возмездие, как ожидается, будет выполнено в течение короткого периода времени, особенно в киберсфере;
– Кибероружие может создавать уникальные эффекты, которые не могут создать ядерное оружие или другое физическое оружие. Кроме того, они хороши в создании неожиданных эффектов в виртуальной среде или в сочетании виртуальной и физической сред[90 - Chen, Jim. Cyber Deterrence by. Engagement and Surprise // PRISM 7, NO. 2, 2017. Р. 6.].
При этом нужно учитывать, что каждый год появляются новые виды кибероружия.
Питер Сингер и Аллан Фридман предполагают, что «различные типы кибероружия будут необходимы для различных целей сдерживания. Когда вы хотите подать сигнал, то «шумное» кибероружие с очевидными эффектами может быть лучше, в то время как скрытое оружие может быть более важным для наступательных операций. В результате, однако, это будет знакомо тем, кто борется с прошлыми стратегиями сдерживания: в стремлении предотвратить войну новое оружие будет постоянно развиваться, что приведет к гонке вооружений. Короче говоря, растущая способность проводить различные виды кибератак еще больше усложняет и без того сложную область сдерживания. Без четкого понимания или реального набора контрольных примеров для изучения того, что работает, странам, возможно, придется в большей степени полагаться на сдерживание путем отрицания, чем на методы ядерного века»[91 - Singer, Peter W. and Friedman, Allan. What about deterrence in an era of cyberwar? // Armed Force Journal, January 9, 2014.http://www.armedforcesjournal.com/what-about-deterrence-in-an-era-of-cy-berwar/].
Американские эксперты еще в 2011 г. определили 33 государства, которые включали кибервойну в свое военное планирование. Они варьируются от государств с довольно продвинутыми доктринами и военными организациями, в которых работают сотни или тысячи людей, до стран с более базовыми механизмами, где кибератаку и кибервойну включают в существующие возможности для радиоэлектронной борьбы.
Общие элементы в военной доктрине включают использование кибервозможностей для разведки, информационных операций, нарушения работы критических сетей и услуг, для «кибератак», а также в качестве дополнения к электронной войне и информационных операций. В некоторых государствах предусмотрены конкретные планы информационных и политических операций[92 - Lewis, James A. and Timlin, Katrina. Cybersecurity and Cyberwarfare. Preliminary Assessment of National Doctrine and Organization. Washington, D.C.: Center for Strategic and International Studies, 2011.]. Наличие таких стратегий давало американским военным и политикам, которые их поддерживают, обоснование для изменения собственных доктрин и корректировки законодательства.
Законодательство США и кибервойна
Отмечалось, что «Женевская конвенция и другие инструменты международного права и регулирования определяют, что приемлемо и неприемлемо, что является и не является атакой для традиционной войны. Ничего из этого не относится к киберсфере, где определения кибервойны еще не установлены, не говоря уже о правилах и положениях, которыми должны руководствоваться на практике»[93 - Richards, Julian. Cyber-War: The Anatomy of the Global Security Threat. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2014. p. 19.].
В докладе отециальной комиссии Конгрессу США в 2008 г. было указано, что дать точное определение таким терминам, как «кибератака», «киберпреступление» и «кибертерроризм», проблематично, так как существуют сложности как с идентификацией, так и с намерением или политической мотивацией атакующего. В докладе «кибертерроризм» предлагается определять как «противозаконные атаки и угрозы атак на компьютеры, сети и информационные накопители, когда они сделаны с целью запугивания или угроз в отношении правительства или служащих для достижения политических или социальных целей. Киберпреступление – это преступление, совершенное с помощью компьютеров или имеющее целью компьютеры… Оно может включать в себя кражу интеллектуальной собственности, коммерческих секретов и законных прав. Кроме того, киберпреступление может включать в себя атаки против компьютеров, нарушающие их работу, а также шпионаж»[94 - Botnets, Cybercrime, and Cyberterrorism: Vulnerabilities and Policy Issues for Congress. January 29, 2008. p. 3–4.].
Эти вопросы остаются актуальными. Что такое «кибервойна», так и не было определено. Но за последние годы в законодательной практике США были заметны явные усилия по милитаризации права в области киберпространства. Часто под надуманными предлогами сенаторы предлагали подкрепить на законодательном уровне ряд жестких мер.
В 2014 г. сенатор США Роберт Мемендес, представляющий комитет по международным отношениям, предложил внести КНДР в список стран – спонсоров терроризма по причине обвинений в кибератаке на компанию Sony.
Но согласно законам США, кто бы ни стоял за этой атакой, она не попадает под определение терроризма, т. к. при взломе компьютеров не было ни насилия, ни применения силы. Поэтому нужно было ввести какую-то новую формулировку, которая устроила бы все заинтересованные стороны в США.
Так, в начале февраля 2016 г. сенаторы Марк Кирк и Кристен Джиллибрэнд представили законопроект, направленный на скорейшее внедрение программ ведения электронной войны, связанной в основном с использованием электромагнитной энергии для перехвата и подавления радиосигналов противника. Законопроект был подготовлен после того, как Пентагон учредил Исполнительный комитет по ведению электронной войны.
А в мае 2016 г. Комитет Сената США по вооруженным силам решил включить требование «акта войны» в отношении кибербезопасности в финансовый план Минобороны США на 2017 год. Требование содержало призыв к президенту «разработать политику по определению того, когда действие, выполняемое в киберпространстве, представляет собой акт войны против Соединенных Штатов»[95 - Courtney, William and Libicki, Martin C. How to Counter Putin’s Subversive War on the West. RAND, August 1, 2016. http://www.rand.org/blog/2016/08/ how-to-counter-putins-subversive-war-on-the-west.html].
Учитывая темпы изменений в глобальной цифровой среде, предполагалось, что любое определение должно быть достаточно расплывчатым или достаточно широким, чтобы включать в себя все сценарии, которые, несомненно, будут сопровождать все быстро развивающиеся технологии, такие как Интернет вещей[96 - Internet of things, IoT – концепция вычислительной сети физических предметов («вещей»), оснащённых встроенными технологиями для взаимодействия друг с другом или с внешней средой…], подключенные транспортные средства, компактные переносимые технологии и робототехнику.
8 июня 2017 г. законодатели Комитета по вооруженным силам Палаты представителей представили законопроект, согласно которому должностные лица Министерства обороны должны будут уведомить Конгресс в течение 48 часов с момента начала любой чувствительной кибероперации[97 - Marks, Joseph. Lawmakers to Pentagon: Tell Us When You Use Cyber Weapons. June 8, 2017.http://www.defenseone.com/politics/2017/06/lawmakers-want-no-tice-when-pentagon-uses-cyber-weapons/138539/?oref=d_brief_nl].
Закон будет применяться как к наступательным, так и к оборонным кибероперациям, которые проводятся за пределами сетей Минобороны и производят эффекты вне мест, где США участвуют в боевых действиях. Закон не будет применяться к тайным действиям, которые обычно проводятся разведывательными агентствами, а не военными. Это означает, что атака Stuxnet против технической инфраструктуры Ирана, которая является одной из самых известных наступательных киберопераций и, как полагают, была запущена, в частности, спецслужбами США, не подпадает под требования закона.
Также парадокс состоит в том, что Киберкомандование и Агентство национальной безопасности США имеют одну «прописку» и оба ведомства возглавляет один и тот же человек.
В законопроекте говорилось о необходимости Пентагона уведомить комитеты по вооруженным силам Палаты представителей и Сената о любых обзорах кибероружия, чтобы определить, могут ли они использоваться в соответствии с международным правом.
Отдельный законопроект был представлен в июне 2017 г. депутатом Лу Корреа (демократ, Калифорния), призывавшим Пентагон обновить действующую киберстратегию от 2015 г., чтобы наметить конкретную стратегию для кибернаступлений. Это и было сделано впоследствии.
Законопроект также имел намерение прояснить те методы, с помощью которых США будут помогать союзникам по НАТО разрабатывать аналогичные наступательные киберстратегии. В нем говорилось, что наступательная стратегия должна включать в себя конкретные способы, с помощью которых военные могли бы использовать кибервозможности для пресечения традиционных военных атак на суше, море и в воздухе со стороны России или другого противника.
11 июля 2019 г. Палата представителей в Конгрессе США выступила с требованием к Белому дому направить в Конгресс директиву по кибервойне, которую, по словам высокопоставленных чиновников, администрация отказывается передавать в течение многих месяцев. Голосование касалось секретной директивы NSPM-13 о наступательных компьютерных операциях, которую подписал президент Дональд Трамп в августе 2018 года[98 - https://www.washingtonpost.com/world/national-security/trump-authorizes-offensive-cyber- operations-to-deter-foreign-adversaries-bolton-says/2018/09/20/b5880578-bd0b-11e8-b7d2-0773aa1e33da_story.html].
Из того, что было известно о NSPM-13, военное руководство, в том числе глава Киберкомандования Пол Накасоне, получили предварительное одобрение для нанесения наступательных ударов по иностранным организациям при определенных специфических условиях без дальнейшего разрешения Белого дома. В соответствии с новой политикой военные планировщики могут готовиться к наступательным кибератакам, выискивая уязвимости в компьютерных сетях соперников и внедряя вредоносное программное обеспечение в эти уязвимые места для возможного использования в случае нанесения ответного удара[99 - Klare, Michael T. Cyber Battles, Nuclear Outcomes? Dangerous New Pathways to Escalation. November 2019.https://www.armscontrol.org/act/2019-11/features/cyber-battles-nuclear-out-comes-dangerous-new-pathways-escalation].
Очевидно, что данная директива сыграла свою роль в осуществлении кибератак против России.
В 2019–2020 гг. через Конгресс США в рамках 116-й сессии прошло около 40 законопроектов, связанных с вопросами кибербезопасности, будь то акты кражи через Интернет, учреждение нового органа, финансовая помощь другим государствам или состояние боеготовности. Однако если в поисковике сайта Конгресса США[100 - https://www.congress.gov/] сделать запрос на слово «кибервойна», то результат будет нулевым. Очевидно, что вооруженные силы США готовы вести кибервойну, однако что это такое, у американских законодателей понятия нет.
По-видимому, США будут и далее следовать политике двойных стандартов в отношении действий в киберпространстве. Гари Солис указывает, что «определение многих аспектов кибервойны проблематично, поскольку не существует многонационального договора, непосредственно связанного с кибервойной. Это потому, что до сих пор многие аспекты кибервойны не согласованы. В военном праве, а также в международном обычном праве отсутствуют киберспецифичные нормы, а практика толкования применимых норм в государственной практике развивается медленно. Нет даже согласия относительно того, пишется ли «кибератака» в одно слово или в два»[101 - Solis, Gary D. Cyber Warfare // The Law of Armed Conflict. International Humanitarian Law in War. Cambridge University Press, 2016. pp. 673–709.]. Некоторые ученые проявляют беспокойство из-за такой неопределенности: «ООН потерпела неудачу, страны потерпели неудачу, корпорации потерпели неудачу, в то время как тенденции кибервойны были последовательно, если не экспоненциально, негативными. «Кибер Перл-Харбор» остается угрозой… Бездействие подвергает американских военнослужащих риску: ничто не мешает иностранному государству объявить 10-й флот «Янки-киберпиратами» и обвинить их в совершении кибервоенных преступлений даже в отсутствие явного международного права»[102 - Waugh, Steve. Geneva Conventions for Cyber Warriors Long Overdue // National Defense, March 18, 2020.https://www.nationaldefensemagazine.org/articles/2020/3/18/geneva-conven-tions-for-cyber-warriors-long-overdue]. Но в отношении применения своих военных возможностей в США пошли наиболее простым путем. Согласно Международной стратегии действий в киберпространстве от 2011 г. «разработка норм поведения государств в киберпространстве не требует переосмысления обычного международного права и не делает существующие международные нормы устаревшими. Давние международные нормы, определяющие поведение государства – во времена мира и конфликтов, – также применяются в киберпространстве»[103 - International Strategy for Operating in Cyberspace: Prosperity, Security, and Openness in a Networked World, May 2011.https://publicintelligence.net/white-house-international-strategy-for-cyber-space/].
Глава 2
Стратегии и доктрины
Для такого вида деятельности, как война, независимо от ее формы, вооруженные силы и руководство, принимающее решения, разрабатывают стратегии и доктрины. Без них не обходится ни одно государство. Существуют политические декларации, план действий на определенное количество лет и инструкции, как действовать в определенных ситуациях. Кибервойна не является исключением. При этом, хотя у США есть целое Киберкомандование для манипуляций с Интернетом, военными коммуникациями и технологиями беспроводной связи, киберпространство является приоритетным направлением не только у военных, разведки и других специализированных ведомств, но и для внешней политики США в целом. Дипломатические усилия и военное строительство в этой области взаимосвязаны. Также действия в киберпространстве могут отличаться по методике и целеполаганию. В связи с этим все виды вооруженных сил адаптировали свои подходы к киберпространству. Объединенный комитет начальников штабов в качестве зонтичной организации также издавал ряд стратегических и доктринальных документов по теме киберпространства.
Поскольку национальная стратегия безопасности, а с недавнего времени еще и национальная киберстратегия находятся в ведении политического руководства страны, военные были вынуждены регулярно адаптировать свои подходы.
В данной главе мы проанализируем эволюцию ряда доктрин и стратегических документов в этой области. Так как некоторые из них впоследствии были отменены, а другие заменены на более актуальные, то будут проанализированы наиболее значимые и адекватные к настоящему времени. Хотя некоторые старые документы также упомянуты, чтобы показать историческую преемственность и формировавшийся контекст.
Эпоха Клинтона – Буша
Пожалуй, самый ранний документ высокого уровня, где фигурирует приставка «кибер» – это Президентская директива № 63 от 1998 г. – в ней использовались такие термины, как «кибератака», «киберсистемы», «киберинформационные военные угрозы» и «киберинфраструктура». В ней отмечалось, что киберугрозы были выявлены в области защиты критической инфраструктуры и понимаются как «электронные, радиочастотные или компьютерные атаки на информацию или компоненты коммуникации, которые контролируют критическую инфраструктуру»[104 - Clinton, William J. Presidential Decision Directive 63, The White House, Washington, DC, 1998.].
