Драматичный – это слово философ употребляет не в смысле «переживающий или вызывающий множество событий», но в смысле «имеющий собственную историю событий». Так, христианский Бог драматичен, поскольку сотворил мир и спас его. Христианская религия драматична, потому что имеет в виду ситуацию спасения уже со стороны человека.
Caput mortuum (лат.) – мертвая голова: термин алхимиков, означавший бесполезный осадок после химической реакции, непригодный ни для какого употребления.
В предлагаемом сочинении образы религии рассматриваются только как образы, а не как вещи, т. е. теология трактуется не как мистическая прагматология, вопреки христианской мифологии, и не как онтология, вопреки умозрительной философии религии, а как психопатология.
Образы рассматриваются как образы – то есть как символы, значимые для человеческой психики, для принятия человеком индивидуальных решений, а не как знаки исторических фактов или каких-либо высших реальностей.
Прагматология (греч., слово искусственное) – учение о действительных событиях, тогда «мистическая прагматология» – учение о действительных событиях как вызванных волей Божией.
Онтология – учение о бытии, здесь имеется в виду, что в умозрительной философии религии религиозные понятия понимаются как наиболее бытийственные, Бог и бессмертие оказываются бо?льшими реальностями, нежели человек или животное.
Психопатология – здесь употребляется не в смысле «изучение патологических состояний психики», а в более общем значении: «изучение длительных эмоций психики», «изучение влияния отдельных образов на психику». Под «патологией» понимается любое претерпевание психикой устойчивого внешнего воздействия, не обязательно сказывающегося на дальнейшем поведении.
Автор избрал наиболее объективный метод: метод аналитической химии. Поэтому он везде, где необходимо и возможно, ссылается на документы, помещенные частью внизу текста, частью в отдельном приложении. Цель этих источников узаконить заключения, выработанные путем анализа, т. е. доказать их объективность. Поэтому, если результаты его метода покажутся кому-либо странными и незаконными, то вина за это лежит не на нем, а на предмете.
Философ сравнивает свой метод с методом аналитической химии: определением химического состава вещества. Так и Фейербах собирается отличить настоящую «сущность» христианства от других веществ, с которыми оно, образно говоря, может вступать в соединение.
Автор недаром воспользовался свидетельствами давно минувших веков. Христианство тоже пережило некогда свой классический период, а ведь только истинное, великое, классическое достойно быть предметом мышления; все же неклассическое относится к области комедии или сатиры. Поэтому, чтобы представить христианство в качестве объекта, достойного мышления, автор должен был отрешиться от трусливого, бесхарактерного комфорта больного, беллетристического, кокетливого, эпикурейского христианства наших дней и перенестись в те времена, когда Христова невеста была еще целомудренной, чистой девой, когда она еще не вплетала в терновый венец своего небесного жениха розы и мирты языческой Венеры, чтобы не упасть в обморок от вида страдающего Бога: когда она еще не имела сокровищ на земле, но зато в изобилии наслаждалась тайнами сверхъестественной любви.
Классическое понимается двояко, как мир великих дел и мир эпоса, тогда как неклассическое – как мир романа, комедии, мелодрамы, низовых жанров. Фейербах считает, что классическим периодом христианства были первые века, когда его последователям всегда угрожали гонения, и поэтому они воспринимали истину об искупительных страданиях во всей ее неприглядности. Философ скрыто ссылается и на романтическую литературу: соединение образа розы, Венеры и христианской символики заставляет сразу вспомнить «Эликсиры Сатаны» Гофмана и героиню этого романа Розалию. Влюбленный художник пишет ее как Венеру и одновременно как икону.
Современное христианство могло бы представить только один документ: testimonia paupertatis. Все, чем обладает еще современное христианство, оно обязано не себе, оно живет подаянием минувших веков. Если бы современное христианство было предметом, достойным философской критики, то автору не пришлось бы тратить столько труда на изучение прошлого. То, что в этом сочинении доказывается, так сказать, a priori, а именно, что тайна теологии есть антропология, – давно уже доказано и установлено a posteriori историей теологии. «История догмата», говоря проще, теологии вообще, есть «критика догмата», критика вообще теологии. Теология давно сделалась антропологией. История реализовала, сделала предметом сознания то, что было сущностью теологии самой в себе. Здесь метод Гегеля оказался совершенно верным и исторически обоснованным.
Testimonia paupertatis (лат.) – свидетельства о бедности, документы о банкротстве, т. е. признание собственной капитуляции.
Тайна теологии есть антропология – основной тезис всей книги Фейербаха. Он стремится доказать, что само непротиворечивое представление о христианском Боге есть результат нашего самопознания и приписывания Богу найденных самим человеком в себе свойств. Здесь Фейербах ссылается на Гегеля, для последнего история завершается совершенной формой сознания, реализацией абсолютного духа, иначе говоря, совпадением человеческого мышления с божественным устройством мира. Фейербах это понимает так, что человек, наконец, осознает собственное совершенство, а не только совершенство, приписываемое им Богу.
«Безграничная свобода и личность» современного мира отразились на христианской религии и теологии настолько, что давно исчезло различие между творящим Святым Духом божественного откровения и все перерабатывающим человеческим духом, а сверхъестественное и сверхчеловеческое содержание христианства давно уже приняло естественный, антропоморфический характер. И тем не менее, в силу нерешительности и неопределенности современной теологии, в ней все-таки живет, подобно призраку, сверхчеловеческая, сверхъестественная сущность древнего христианства. Но автор не намерен доказывать, что этот современный призрак есть только иллюзия, самообман человека: он считает такое доказательство неинтересным с философской точки зрения. Призраки суть тени прошлого: они неизбежно наводят на вопрос: что представлял из себя некогда призрак, когда он был облечен в плоть и кровь?
Фейербах играет с многозначностью слова «дух», обозначающего в немецком языке как духовное в смысле сверхъестественного, постигаемого лишь умом, так и духовное как умственное, как относящееся к навыкам и возможностям мышления. В научном языке Германии XIX века метафоры вроде «дух народа», «дух эпохи» несут в себе эту многозначность: содержание, постигаемое только путем обобщений, и некоторая протекающая на всех уровнях интеллектуальная жизнь, характеризующая данную страну или данный период. Фейербах и имеет в виду, что для современного человека христианство стало не столько особым умопостигаемым содержанием, сколько определенной умственной привычкой, свойственной данной стране и данному времени. Поэтому следует восстановить, какова же на самом деле сущность христианства, а не его историческая судьба, являющаяся «тенью прошлого».
Антропоморфический – то же, что антропоморфный, подобный человеку по внешним признакам и наблюдаемым действиям.
Но автор просит благосклонного и главным образом неблагосклонного читателя не забывать о том, что автор, черпающий материал из прошлого, сын не старого, а нового времени и пишет для современников, что рассматривая первоначальную сущность призрака, он не теряет из виду его современного облика, что этот труд, носящий патологический или физиологический характер, преследует терапевтическую или практическую цель.
Эта цель заключается в рекомендации пневматических ванн, в наставлении относительно употребления и пользы холодной воды естественного разума, в попытке воскресить древнюю простую ионическую гидрологию в области умозрительной философии, в частности в умозрительной философии религии. Древнее ионическое учение, в особенности Фалеса, в своем первоначальном виде гласит так: Вода есть источник всех вещей и существ, следовательно, также и богов. Ибо дух или бог, который, по Цицерону, присутствует, вместе с водой, при возникновении всех вещей, как особое существо, есть, очевидно, позднейший придаток языческого теизма.
Фейербах пишет в духе журнального фельетона, играя двумя значениями греческого слова «пневматический» – духовный и воздушный. Также он соединяет образ «обдать холодной водой», т. е. привести в чувство, привести к здравому смыслу, и учение Фалеса Милетского о воде как начале всех вещей – иначе говоря, Фейербах утверждает, что будет говорить о едином принципе, из которого возникла христианская религия, с позиций здравого смысла.
Сократовское «познай самого себя», служащее истинным эпиграфом и темой предлагаемого труда, вовсе не противоречит естественной простоте ионической мудрости, когда она понимается в должном смысле. Вода есть не только физическое средство рождения и питания, каким ее считала старая, ограниченная гидрология, но полезное психическое и оптическое лекарство. Холодная вода проясняет зрение. Один вид прозрачной воды доставляет неизъяснимое наслаждение. Эта оптическая ванна освежает душу и проясняет ум. Вода с магической силой влечет нас к себе, вглубь природы; в ней же отражается наш собственный образ. Вода есть подобие самосознания, подобие человеческого глаза, естественное зеркало человека. В воде смело освобождается человек от всяких мистических покровов; он погружается в воду в своем истинном, в своем голом виде; в воде исчезают все сверхъестественные иллюзии. Так некогда в воде ионической натурфилософии угас светильник языческой астротеологии.
Астротеология – не общепринятый термин, означающий отождествление богов с небесными светилами. Наш мыслитель говорит о том, что учение основателя ионийской философской школы Фалеса Милетского о происхождении всего из воды означало следующее: небо и светила тоже произошли из воды, а, следовательно, не могут почитаться как могущественные боги, раз зависимы в своем существовании от какого-то другого, причем абсолютного начала. Фалес хотя и считается первым заметным «философом природы» (в переводе сохранено немецкое «натурфилософ»), теоретиком природных явлений, как будто природа лишена священных начал, на самом деле утверждал, что «все полно богов». Он был готов признавать божественным любые природные явления, включая астрономические.
В этом заключается целительная сила воды, благотворность и необходимость пневматического водолечения, особенно для такого робкого, самообольщающегося и изнеженного поколения, как наше.
Мы вовсе не намерены строить иллюзий относительно воды, светлой, чистой воды естественного разума, и связывать сверхъестественные представления с противоядием супранатурализма. Разумеется, «вода есть лучший элемент», однако и «мера есть также лучшее». Сила воды есть сила в себе самой, ограниченная мерой и определенная целью. Вода тоже подвергается иногда неизлечимым болезням. К последним относится венерическая болезнь современных ханжей, рифмоплетов и эстетов, которые судят о ценности вещей только по их поэтическим достоинствам и, признавая иллюзию иллюзией, не стыдятся защищать ее ради ее красоты, которые так пусты и лживы, что не чувствуют, что иллюзия прекрасна лишь до тех пор, пока она считается истиной. Но этих безнадежно пустых, сладострастных субъектов вовсе и не имеет в виду пневматический врач – гидропат. Только тот, кто ставит скромный дух истины выше поверхностной, обманчивой красоты, кто считает истину прекрасной, а ложь отвратительной, только тот достоин и способен принять святое крещение водой.
«Мера – лучше всего» – изречение Клеобула, который, как и Фалес, принадлежал к числу «семи древних мудрецов» – так в античности стали называть древнейших мыслителей-законодателей, занимавшихся также проблемами природы и морали.
Фейербах грубо сравнивает эстетизм с венерической болезнью, исходя из двух устоявшихся в культуре образов Венеры: «богиня красоты» и «богиня любви».
Предисловие ко второму изданию
Нелепые и вероломные суждения, высказанные по поводу моей книги со времени появления первого издания, вовсе не удивили меня, потому что других я не ждал и, рассуждая разумно и справедливо, не мог ждать. Эта книга поссорила меня с Богом и миром. Я имел преступную дерзость уже в предисловии указать на то, что «христианство пережило некогда свой классический период, а ведь только истинное, великое, классическое достойно быть предметом мышления, все же неклассическое относится к области комедии или сатиры. Поэтому, чтобы представить христианство в качестве объекта, достойного мышления, я должен был отрешиться от трусливого, бесхарактерного, беллетристического, комфортабельного, кокетливого, эпикурейского христианства наших дней и перенестись в те времена, когда Христова невеста была еще целомудренной, чистой девой, когда она еще не вплетала в терновый венец своего небесного жениха розы и мирты языческой Венеры, когда она еще не имела сокровищ на земле, но зато в изобилии наслаждалась тайнами сверхъестественной любви». Итак, я имел преступную дерзость вызвать на свет из мрака прошлого истинное христианство, от которого отреклись современные мнимые христиане, и сделал это не с похвальным и разумным намерением представить современное христианство в качестве non plus ultra человеческого ума и чувства, а с противоположной «нелепой» и «преступной» целью объяснить христианство более высоким и общим принципом.
Non plus ultra (лат.) – предел, вершина. То есть, согласно отвергаемой нашим философом позиции, куда бы ни стремились человеческие ум и чувство, они неизбежно придут к христианству.
Более высокий и общий принцип – гуманизм и антропоцентризм, из духа которого в своей книге Фейербах и выводит христианство, считая его просто гуманизмом, но замаскированным разными религиозными поверьями и атрибутами.
Благодаря этой преступной моей цели меня предали проклятию современные христиане, и особенно богословы. Я поразил умозрительную философию в ее самое чувствительное место, затронул ее point d’honneur. Я безжалостно разоблачил ее мнимое согласие с религией, доказав, что ради этого согласия она лишила религию ее истинного, существенного содержания.
Point d’honneur (фр.) – точка чести, интимное место, самое болезненное место.
С другой стороны, я показал в чрезвычайно фатальном свете т. н. позитивную философию, доказав, что оригинал ее идола есть не кто иной, как человек, что личность нераздельна с плотью и кровью. Одним словом, моя экстраординарная книга явилась неожиданным ударом для ординарных философов – профессоров.
Позитивная философия, позитивизм – созданный Огюстом Контом подход, утверждавший, что достоверное знание достижимо лишь методами естественных наук. Идол позитивизма – разум, так как вся его методология исходит из того, что разум привел к возникновению естественных наук. Фейербах считает, что такой абсолютный разум в индивидууме невозможен, что он никогда не может быть отделен от чувств и телесных ощущений, а значит, методология научного знания должна учитывать эту соразмерность знания с человеком, быть в чем-то гуманитарной.
Каламбур Фейербаха: экстраординарный в значении необычайный, ни на что не похожий (с одобрением или неодобрением, в зависимости от контекста) и экстраординарный, в университете – внештатник, профессор-совместитель, в отличие от ординарного профессора, находящегося в штате и поэтому определяющего, как будет преподаваться философия. Выражение «ординарный ум» в смысле «шаблонный» тогда уже употреблялось как неодобрительное.
Далее, к сожалению, мои чрезвычайно неполитические, хотя интеллектуально и нравственно необходимые разъяснения темной сущности религии навлекли на меня немилость политиков, как тех, которые пользуются религией как средством унижения и эксплуатации человека, так и тех, которые находят, что религия не имеет ничего общего с политикой, и поэтому любят свободу в области промышленности и политики и ненавидят ее в области религии. Моя неосторожная попытка называть вещи своими именами оказалась ужасным, непростительным нарушением современного этикета.
Первые политики – марксисты, вторые – либералы.
В хорошем обществе господствует нейтральный, бесстрастный тон условных иллюзий и лжи. Поэтому не только политические, но даже религиозные и научные вопросы, составляющие «злобу дня», обсуждаются в этом тоне. Сущностью нашего века является ложь, ложь во всем, начиная с политики и науки и кончая религией и нравственностью. Всякий, кто говорит теперь правду, считается «необразованным», а «необразованность» равносильна безнравственности. Нравственным и достойным уважения считается лицемерное отрицание христианства, кажущееся его утверждением; безнравственным и преступным – искреннее, нравственное отрицание христианства – отрицание, откровенно называющее себя отрицанием. Нравственной является произвольная игра с христианством, позволяющая как бы соглашаться с одним его принципом и на самом деле игнорировать другой; ибо «одно сомнение, согласно Лютеру, влечет за собой все другие, по крайней мере, в принципе; безнравственно серьезное отречение от христианства в силу внутренней необходимости. Нравственна беcтактная половинчатость; безнравственна уверенная в себе, убежденная целостность; нравственно легкомысленное противоречие; безнравственна строгая последовательность; нравственна посредственность, не умеющая проникать в глубину вещей; безнравствен гений, изучающий предмет до основания; – короче: нравственна одна только ложь, скрывающая зло истины или – что теперь одно и то же – истину зла.
Истина считается в наши дни не только безнравственной, но и ненаучной. Истина – граница науки. Свобода плавания немецких кораблей по Рейну простирается только jusqu’? la mer; свобода немецкой науки – jusqu’? la vеritе.
jusqu’? la mer (фр.) – до моря, то есть без права свободного выхода в море, где господствует соответствующее международное право и требуется специальное международное разрешение.
jusqu’? la vеritе (фр.) – до истины, то есть не переходя к ней самой.
Когда наука достигает истины, она перестает быть наукой и делается объектом полиции – полиция есть граница между истиной и наукой. Истиной является человек, а не разум in abstracto, жизнь, а не мысль, остающаяся на бумаге. Поэтому мысли, переходящие непосредственно из пера в кровь, из разума в человека, перестают быть только научными истинами. Наука в сущности является теперь бесполезной, но за то и безвредной игрушкой ленивого разума; она стала заниматься вещами безразличными для жизни и человека; но даже и в противном случае она все же настолько скучна и бесполезна, что никто о ней не думает. Поэтому необходимым качеством настоящего, почтенного, признанного ученого является пустота ума, холодность сердца, отсутствие настроения – одним словом, бесхарактерность. Эти качества особенно необходимы для ученого, который, в силу своей науки, должен касаться щекотливых вопросов времени. Но ученый, отличающийся неподкупной любовью к истине, решительностью и твердостью, поражающий зло в корне, доводящий всякое дело до кризиса, до окончательного разрешения, – такой ученый уже не есть ученый. Боже сохрани! он – «Герострат». Его необходимо как можно скорей вздернуть на виселицу, или по крайней мере, пригвоздить к позорному столбу. Последнее предпочтительнее; ибо смерть на виселице, по началам современного «христианского государственного права, считается неполитичной и «нехристианской», так как она есть смерть очевидная и бесспорная; а пригвождение к позорному столбу, как смерть гражданская, отвечает лицемерному духу политики и христианства, ибо не кажется смертью. А ведь отличительной чертой времени является ложь, чистейшая ложь во всех сколько-нибудь щекотливых вопросах.
Гражданская смерть – публичное лишение большинства гражданских прав: прежде всего, права на участие в каких-либо общественных делах, запрет дел с участием этого человека, приводивший к изоляции осужденного, хотя свободы он не лишен. В нашей традиции иногда называется «гражданская казнь».
Немудрено поэтому, что в век иллюзорного, номинального христианства сущность христианства была так неодобрительно встречена. Христианство настолько отстало от жизни и практики, что даже официальные и ученые представители христианства, богословы, не знают уже или, по крайней мере, не хотят знать, что такое христианство. Чтобы убедиться в этом собственными глазами, стоит только сравнить упреки, сделанные мне богословами, напр. по поводу веры, чуда, провидения, ничтожества мира, с историческими свидетельствами, которые я, в этом втором издании, снабдил особенно многочисленными примечаниями. Рассмотрев эти упреки, можно увидеть, что они относятся не ко мне, а к самому христианству, что «негодование» богословов вызвано не моей книгою, а истинным, но совершенно чуждым им по духу содержанием христианской религии. Не мудрено, что люди, которые, вероятно, от скуки, отнеслись с аффектированной страстностью к давно отжившему и (увы!) столь ничтожному вопросу как противоречие между католицизмом и протестантизмом, и не постыдились поднять серьезный спор о смешанном браке, – не мудрено, что эти люди сочли возмутительным анахронизмом книгу, доказывающую на основании исторических документов, что не только смешанный брак, брак между верующими и неверующими, но и брак вообще противоречит истинному христианству, ибо истинный христианин – а разве христианские правительства, христианские пастыри, христианские учителя не обязаны заботиться, чтоб все мы были истинными христианами? – не знает другого зачатия, кроме зачатия от Святого Духа, не ведает иного населения, кроме населения небес, а не земли.
Смешанный брак – в каноническом праве брак между верующим и неверующим или между верующими разных христианских конфессий. Его не нужно путать ни с мезальянсом, ни с кровосмесительным браком – союзом между близкими родственниками, например, когда два брата женятся на двух сестрах, или между двоюродными родственниками, или между отцом и падчерицей (такие союзы иногда разрешались в порядке исключения некоторыми церквями, что служило предметом межконфессиональных обвинений), ни с духовно-кровосмесительным браком между духовными родственниками, скажем, крестным отцом и крестной матерью одного человека, крестником и крестницей. Смешанные браки всегда считались каноничными, но способы их реализации (к примеру, совершать ли венчание) были различными в разные времена в разных конфессиях.
Поэтому шум, вызванный моей книгою, не заставил меня изменить свой взгляд. Я еще раз подверг свою книгу спокойной и самой строгой исторической и философской критике, исправил по возможности ее формальные недостатки, дополнил ее новыми фактами и неопровержимыми историческими свидетельствами. Может быть, теперь, когда я пополнил свой постепенный анализ историческими справками, всякий имеющий глаза сознается, хотя бы и помимо своей воли, что моя книга есть точный, верный перевод христианской религии с образного языка восточной фантазии на простой, всем понятный немецкий язык.
