– Так-с… проверяйте.
– Упаковка вскрыта. На коробке надрезана липкая лента, вот здесь, смотрите. Вы должны позвать начальника отделения. И составить специальный акт.
– Где надрезана? Ага… Так это не беда, молодой человек. Подписывайте.
– Нет, подождите. Зачем вы вскрывали мою посылку?
– А с чего взяли, что мне это надо?! Её могли раздербанить на таможне. Дайте глянуть: откуда? – а, Китай, небось “Алиэкспресс”. Ну, и чего надо? На таможне её вскрыли! Или потрепала сортировочная. Не задерживайте очередь, проходите уже…
– Чувак, ты ломаешь меня полностью. Отойди, замутим селфик.
– Как я могу подписать извещение, если получил отправление не в сохранности? Да ещё при сомнительных обстоятельствах. Почему посылка лежала вот так запросто? И упаковка повреждена, вы видите?
– Значит, так! Вот посылка. Радуйтесь, что нашлась. Я вообще её могла не найти. Выкинуть. Всучить другому.
– Упаковка повреждена. Сейчас я извлеку товар и оценю возможный ущерб. А пока – позовите, пожалуйста, начальника.
– Вы пропустите меня или нет?!
Баканов впервые решил заказать обувь в интернете. С великой тщательностью были подобраны ботинки для увядающей петербургской осени. Время перемен всё-таки. Старое вымерло, новое не грянуло, разложение, упадок, и продраенное небо, уже не столько от осадков, сколько от рекурсивных обывательских перетираний этой погоды, и тоскливая слякоть, и бурая куча листьев…
Несколько смущал Баканова сайт karmakoma.com. Меню были перегружены, а в используемом английском допущены мелкие ошибки. Судя по могучим стопкам брендов и базарной навязчивости предложений, его заманил азиатский агрегатор.
Покупка в Сети для Баканова была едва ли не авантюрой. Но перевешивала сниженная цена по распродаже, и натуральная кожа верха, подкладки, стельки, высокое голенище, крепкая строчка по ранту и брутальная шнуровка. Наконец, возможность вернуть и приемлемая цена доставки – правда, с подмигивающим астериском. Баканов изучил информацию по доставке и FAQ, не нашёл их достаточными, но распечатал, свернул вчетверо и носил за пазухой. По указанным телефонным контактам Баканова дважды сбросило, а на третий – переключило на румынский этнографический музей. Тогда он изучил мультимарочный магазин karmakoma.com по привязанным ссылкам на соцсети. Но и там натолкнулся сплошь на галерею товаров и радостных покупателей, примеривающих доставленные блага.
Всё это отняло у Баканова три вечера.
А четвёртый, после пар, на одной из которых он смутил одногруппников своей лояльностью к лектору по вопросу историчности Иисуса Христа (списано на сплин, простуду, усталость – Петербург даже Баканова способен вывести из строя), он провёл за рассматриванием пяти фотографий и 360-градусной панорамы ботинок. Наконец, Баканов сопоставил длину своей бледной стопы с транспонируемой таблицей систем EU-UK-US, добавил пару в корзину, заполнил анкету, проверил анкету, сделал снимок экрана на каждом этапе покупки и – рискнул.
Теперь студент возвышался над почтовым оператором и – что подчёркивало исключительность натуры – отнюдь не жалел о покупке.
В задумчивости он локтем опирался на засаленный прилавок. Чёрный пластиковый мешок посылки, обклеенный кодами и реквизитами, был аккуратно разрезан; заново же его заклеили прозрачным скотчем. Баканов водил по надрезанному язычку левого ботинка, который, очевидно, повредило от того же вскрытия. Порез спускался по язычку от верха до середины, пересекал нашитую эмблему. Канцелярский нож, используемый для разрезания липкой ленты, по-видимому, пробил картон и упаковочную бумагу.
И в таком виде от Баканова требуют принять отправление?
Нельзя сказать, чтоб от этого дефекта пострадали теплосохраняющие свойства обуви. Но и не был он незаметен.
Атмосфера накалялась.
Кровь застоялась в ногах. Кровью наливались глаза. Ныли поясницы, напоминая о налоге эволюции за прямохождение и прямостояние в очередях. Но характеры держались своего, хотя на определённом уровне громкости и хамства почтового оператора студент словно бы выключался из беседы. И это на него совершенно не походило.
Что, как не концентрация, есть основное средство для отстаивания принципов?
Если принцип – первый ряд римской пехоты, оснащённый щитом да копьём, – что, как не концентрация, решает судьбу легиона?..
Баканов вглядывался в окошко.
Смотрел на рот Розы Твердыщевой (именно так было накалякано детским почерком на бейдже сотрудницы), а точнее, взирал, как прёт сквозь злачные усы темпераментной бабы хлебная крошка. Баканова это завораживало. Пшеничная чешуйка корки, твёрдая и острая, никак не выпутывалась из чащобы. Ноздри у Твердыщевой были чуть вывернуты, да и хмыкала она от души, но сопение не оказывало эффекта на крошку, так же как и мимическая трясучка мышц.
Студент повторял. Поначалу посылка утеряна; далее найдена; затем найдена вскрытой; потом товар найден с дефектом, а истеричная реакция оператора…
Роза Твердыщева изобличала его ослиное упрямство, а также бессмысленность дознавания. Её реплики то звонко вылетали из окошка в зал, то отскакивали от стеклянной перегородки. “А дело-то нечистое!” – саркастично крякала пожилая дама, стоявшая за Бакановым. Твердыщева тянулась к извещению пожилой дамы, тянулась с преувеличенным усердием, потому как и не отрывала ягодиц от стула. Чужое извещение просовывалось над плечом Баканова, впрочем, безуспешно. Начальница почтового отделения проплыла мимо: там, в аквариуме за стеклом, не отрываясь от мобильника, по-буддийски безучастная к перепалке.
На хлебную корку-мякиш можно выловить и сазана, и уклейку, даже язь клюнет.
Роза же Твердыщева подсекла самого Баканова.
Баканов держался Твердыщевой Розы.
Грузчик или водитель, в синей униформе – один и тот же? всегда разный? – сновал от входа до окна приёма. Почтальоны покинули зал. Сотрудников к концу смены осталось трое: начальница, оператор, грузчик. Тот присутствовал в жизни един, но множественно и обезличенно: наравне с “плотва резвится”, или “напал гнус”, или “шахтёр бастует”, вот так и грузчик сновал – полный-порожний.
По столу Твердыщевой рассы?пались канцелярские принадлежности. Из ячеек настольного стеллажа выпали пачки корреспонденций, и она отточенными, злыми движениями распихала их обратно.
Но хлебной крошке всё нипочём. Так и застряла в усах, и что-то в этом было, какой-то знак, примагничивающий взгляд. Словно эта крошка хлеба-то и есть осевшая в почтовой структуре, недожёванная в жвалах машины посылка из далёкого места. Заветный артефакт тщетно рвётся к адресату, указует, наводит на следы насилия. Крупица истины, а то и частица претворённой плоти искупителя, которая вот так – метафорически – отбилась от трапезы, не вошла внутрь несносной женщины, а значит, не насытила целиком, не даровала ей спокойствие, отзывчивость, милосердие сполна.
А ведь стоило бы!
Роза Твердыщева врала, узрел Баканов. Роза Твердыщева способна на подлость. Роза Твердыщева – непроходимая филистерша, дебелая операторка, при ней все феминитивы зазвучат оскорбительно. В такой ситуации любая боевая единица компании обретёт пол, и обретёт сполна! И не будет рабочая среда поставлена ей в оправдание и никакие обстоятельства. Нет, всему лучшему в человеке, убеждён студент Баканов, сопутствует индивидуальность. А Роза Твердыщева – общее место.
И волновали его до глубины души танцующие губы, окрашенные помадой оттенка “вечернее рандеву”, настойчиво повторяющие цвет волос; губы в морщинках, кривящиеся и плюющиеся; ими шлёпала вызывающе пошлая жизнь, возложив над собой хлеб, и странно привлекательным мнилось, что к ней можно бы и прилепиться, имея собственные усы, то есть запечатлеть обоюдное касание, и словно бы сотней крючков зацепиться за сотню петелек – липучкой – присовокупиться друг к другу; но не подразумевая что-то интимное, разумеется! – а всего лишь чтобы разделить хлеб насущный на поле почтовой брани.
Для Баканова – истинного репея – это было щекотное побуждение.
Его несколько смазал импозантный мужчина в шерстяном пальто. Он вышел из очереди. Возник слева от студента, обдав ароматом дорогого парфюма.
– Уважаемый, – повторил мужчина внушительно, и студент заметил, как от этого басовитого раската дрогнуло у раскрасневшейся Твердыщевой под бейджиком; сам он незнакомца разглядел периферийно, ибо основное внимание удерживал на том надгубном вояже, – уважаемый вы мой, это же “Почта России”. Поймите, будьте снисходительны. По стране сорок тысяч отделений. Учреждение бедное, не без недостатков. Здесь такие же простые люди, как мы с вами. Но за восьмичасовой день получают они в разы меньше. Какие там онлайн-покупки?! Буквально хлеб и вода. “Почта России” – это и есть Россия. А? Ну бросьте. Всё же при вас. Будем гуманны… Осталось десять минут до закрытия. Это по две минуты на каждого в очереди. Тут ещё женщина за вами, и женщина с ребёнком, и люди…
Люди и женщины уже не роптали. Ребёнок спал.
Взывая к снисхождению, с потолка сфланировал кусок побелки и лёг на шаткий стол у стены, который, вопреки предназначению, только усложнял заполнение бумаг.
В трёх метрах от Баканова выдохнуло спёртым воздухом, приоткрылось окошко для выдачи бандеролей и посылок. Белёное устье его было вытерто. Тут бока, плечи, локти, ладони – всё соприкасается, крошит, шлёпает и давит, стремясь поскорее забрать своё. Здесь податливые стены, подобно намоленным святыням, несут следы пилигримов. А ещё окошко было заляпано чернильными пятнами, мимолётными рисунками и скабрезными репликами. За стеной шумело соседнее отделение, где бандероли и посылки принимали. Так повелось на почте, что обязательно завести несколько помещений, несколько жестяных дверей и удручающие залы. И в одном тебе надобно купить марку или коробку, а уже отнести конверт или посылку предназначается в другое.
К тому же и там и там тебе следует успешно присовокупиться к очередной многоножке.
Попробуй пройти вне.
– Тут не DHL, чувак.
– Какой-то неадекватный. Алё, Шур, я застряла на почте.
– Так-с, вон там книга жалоб и предложений, молодой человек. Пишите сколько влезет, и вообще, составляйте акт Ф.51 и жалуйтесь хоть в Роскомнадзор, отделение-то при чём?..
– Если бы посылку вскрыли на таможне, то заклеили бы специальным скотчем. Поставили штамп. Приложили акт. Я имею право осмотреть свою посылку при вас.
– Чего встал?! Ты людям дай пройти!
– Ну какие претензии? Народ, его надыть оттащить…
– Молодому человеку, должно быть, так тяжело живётся.
Баканов утверждал. Хор отрицал.
Протяжно сморкнувшись, опять вошёл грузчик и задел студента жёстким плечом. С грохотом он закинул три ящика в распахнутый зёв другого окошка. На слове “оттащить” он обернулся, улавливая симпатическую связь между действием и объектом.
Баканов возвёл очи горе?. Надо всеми распростёр крылья эмблематический синий орёл о двух головах. В когтистых лапах он сжимал горны, зигзаги молний он попирал собой – стремительный символ почты. Студент присмотрелся: оба птичьи профиля были зеркально тревожны, оперение скорее остро, чем округло, особенно маховые перья, схожие по очертаниям с метательными ножами. Тушка птицы походила на железную гроздь винограда. Общая колючесть геральдической фигуры странно сочеталась с цветами небесного покоя и чистоты. К тому же в логотипе госкомпании белый и синий цвета имели место, а красный – нет, и это лишало символ почты жизненности, что ли, но красный же пышно присутствовал в Розе Твердыщевой.
Собственно, тут Баканов обнаружил иные противоречия.
Если штандарт с орлом высится за стеклом, над станом неподдающегося соперника, кто же из них имеет честь составлять римскую манипулу? Кто служит на стороне империи, системы, прогресса в самой организованной армии мира – а кто среди лохматых варваров? Роза Твердыщева или Баканов? Неужели аквила легиона похищен и пленён? И погодите-ка, о какой индивидуальности можно заикаться, если основы армии расположены в преобладании общего, а не различного?..
Грузчик уже водрузил лапы на плечи студента.
Грузчик был самаритянин, альтруист, благожелатель, время у него измерялось не минутами, а хо?дками, и в тяжёлый день (а это был тяжёлый день) Баканов представлялся наиболее лёгким и приятным грузом. И Розу грузчик знал, и начальнице он подмигнул, и вот так своими силами отделение вполне было способно отделаться от приставучих граждан.
Одной рукой он обхватил студента поперёк груди, отрывая от прилавка. Другой упёрся в плечо. Немного откинулся назад, дабы затылком Баканов не заехал по подбородку. Грузчик был сноровист. От синей фуфайки пахну?ло застарелым потом. Ноги студента (в прежней обуви) заскользили по линолеуму.
Тут произошло смятение, практически и немедленно разрешившееся.
В том самом окошке выдачи посылок, мимо которого грузчик протаскивал упрямца, была на верёвке подвязана шариковая ручка. Рядом крепилось лезвие для разрезания коробок. И обычно оно свисает на сторону служебную, внутрь склада, но в этот особенный день лезвие перекинуло на сторону клиентскую. И за острый якорь Баканов успел ухватиться.
Чрезвычайная грубость была менее неприятна ему, нежели факт, что коробка с новой обувью осталась на прилавке у Розы Твердыщевой. Что немало уже воспетые усы её не давали выпутаться хлебной крошке. Что книга жалоб распахнута, а в графе начинался недописанный отзыв (книга жалоб – место общее; зато почерки, манеры, изъяснения – совершенно индивидуальны), и вот уж отзыв категорически требовал завершения.
Студент упирался пятками в выступ порога, пока жилистая рука не перебралась с груди и не сдавила ему горло. Кто-то вошёл в отделение почты, освидетельствовал сцену и спешно покинул.
Баканов задыхался. Он не находил своё поведение нарушением общественного порядка, никак нет.
Отметим сверх прочего: он до сих пор и до самого исхода не произнёс ни единого звука, который бы не относился к делу получения отправления и оценки купленной обуви. Были вопросы, были несоответствия, была повреждённая обувь для носки поздней осенью. Не было угроз, ругани, выходок.
Конечно же, грузчик развлекался, и, мы признаемся, выше меры. Каждый, ожидая в очереди, склонен надеяться на обретение своего личного. А для этого легко готов принять сторону хозяина положения. Даже если хозяин лицом не вышел, плюётся, носит траур под ногтями и от слова “этика” у него свербит в одном месте. Важно же, что хозяин – то есть структура – превращается из средства доставки в некую власть благодаря своему положению в умах людей, а также – правилам.
Правила Баканов знал безукоризненно и в уме хранил порядок.
Хотя в этот особенный день нетрудно обнаружить некий сумбур его поведения.
Ситуация шла по колее, приемлемой для общего нрава, но никак не для Баканова, и тут ситуацию следовало переломить. Он воспользовался лезвием. Это даже и не лезвие было, а так. Заполированная грань металлической пластины; присмотритесь к вещице при случае. Без насильственного умысла – ни в коем случае! – студент, побагровев от удушья, употребил лезвие. Эдак веско.
Грузчик отпустил.
Нельзя сказать, чтоб от полученного дефекта пострадали функциональные свойства грузчика. Но и не был он незаметен.
Инструмент зарекомендовался положительно: Баканов им же перерезал верёвку.
Очередь из пяти человек растерянно смотрела мимо дотошного студента – на шаркающего вбок грузчика. Тот обхватил себя за горло, вжал голову в плечи. Бережно, словно опасаясь, что вся конструкция отлепится от тела и взмоет под потолок. Затем из-за целеустремлённого возвращения Баканова очередь слегка вдавилась внутрь залы. Заметим: отступила, попятилась, сохраняя строй и последовательность.
Дуплиное окошко оператора опять было доступно.
Кто, как не женщина, нуждается, а то и напрашивается на корректировку нрава?
И кто, как не женщина, менее всего подвластна корректировке, поправлениям, договорённостям и прочим ограничениям? Несколько лет назад наиболее выносливая в преодолении запредельного педантизма однокурсница имела опыт “встречаться” с Бакановым на протяжении семестра – а потом отчислилась. Но вопросы-то остались.
Вечные партнёры субъектов вроде нашего студента – вопросы.
Первым из очереди выбился лживый добряк – импозантный мужчина в пальто. Он улепётывал так, что споткнулся об грузчика, а затем об дверной порог. Женщина с ребёнком присела на единственный куцый стул у шаткого стола, потому как утомилась и к тому же не хотела верить в происходящее. Сарказм застрял у пожилой дамы в горле. “Чувака” стали снимать на камеру из дальнего угла.
Баканов отложил ручку, хлопнул ладонью по жалобной книге, нервно зевнул.
Левая рука, с резаком, оказалась возле обувной коробки. Студент решил, что испачкался своей же кровью, когда, несомый грузчиком, вцепился в лезвие. Он вытерся носовым платком. Потом по таинственному прозреванию, по особенному наитию он взял да и провёл резаком по картону, по следам на липкой ленте. В нужном месте железка соответственно ухнула наполовину в коробку и задела обувь.
Повторно ли?
– Что же творится, что же творится, о господи?.. – залепетала пожилая дама, но известное лицо промолчало.
– Вы по-прежнему утверждаете, что в этом отделении не вскрывали мою посылку? – спросил Баканов.
Уверенность Розы Твердыщевой не поколебал ни грузчик, сползающий по стенке, ни чёртов студент.
Они стояли друг против друга.
Под орлиным штандартом да на стеклянной границе. И пахло картоном, липкой лентой, по?том тяжёлого труда. Оказалось, через окно оператора можно проделать немалое. Грудью Баканов упёрся в прилавок, физиономией распластался о перегородку. Манипуляции посредством рук должны были вызволить Твердыщеву из аквариума. Чтобы та самолично осмотрела коробку, а не швыряла получателю. Отчасти же это был фарс, потому как коммуникация уже не имела смысла. Но вместе с тем выглядело и довольно смело. “Признайте, – хрипел студент, – что вы напортачили с посылкой, и я подпишу извещение”.
Настенные часы указывали на закрытие.
Как до?лжно поступить тому или иному легиону: подчиниться структурному распорядку или довести начатое до конца?..
Начальница скрылась. Роза Твердыщева некоторое время и уже сверхурочно уворачивалась от длинных рук клиентского возмездия. Наконец её достало и подцепило, потом подсекло, опять подцепило и как бы потащило на себя, но всё-таки она сорвалась и скрылась под столом. Оседала плавно, с русалочьей грацией, разве что скребя ногтями по столешнице.
При этом свойства почтового оператора (игнорировать, хамить, врать) были сохранены, однако же дефекты не были незаметны.
Волокита кончилась, пора было и честь знать.
Но тут дунул сквознячок. Кто-то новый за спиной крикнул раз-второй, и Баканова толкнуло под лопатку. Куртку на груди распахнуло, будто из тела выбили дух. Тем не менее великий педант удержал его присутствие, и мы разразились аплодисментами.
С потолка на осенний манер спорхнуло ещё немного побелки. Стёкла в окнах завибрировали. Наконец-то проснулся, расплакался ребёнок, а мать словно того и ждала – их вынесло вон. Выстрелило ещё раз, и Баканов навалился на прилавок. Пошарив руками в некоем припадке невралгии, он задел обувную коробку. По сравнению с оглушительным громом, что, казалось, как вырос из табельного оружия, наполнил отделение, так и воцарился в одной, натянутой как леска секунде, – по сравнению с выстрелом обувная коробка упала бесшумно.
Следовало бы уходить.
Пальба, во-первых, противоречила настроению студента. Во-вторых, не способствовала установлению справедливости. Настал исключительный случай, когда Баканов уже готов был капитулировать, махнуть рукой, уйти восвояси. Отзыв в книге жалоб был закончен. Роза Твердыщева была ему без надобности. Глупости какие… Усилия, с которыми она избегала объяснений, несоразмерны делу… Зачем юлить? Признайте, что с посылкой нечисто.
От некоего внутреннего раздрая он согнулся. Медленно сел на пыльный линолеум. Пол устилали осколки перегородки. Подбежали двое полицейских, шурша материями. Как-то избирательно ощупали. Забрали лезвие, залезли в куртку, нашли паспорт, полистали, отложили, прошлись по карманам, потом даже притронулись к горлу Баканова – но тут он дёрнулся. Безобразие!.. Далее, не обращая на них внимания, студент вытащил пару из коробки.
