Могучий Русский Динозавр №4 2023 г.
Литературно-художественный журнал
В начале было Чтиво. Затем родился Русский Динозавр. Вместе они плечом к плечу стояли на защите интересов современной малой прозы, публикуя для вас лучшие рассказы современников. Журнал вырос и который год находится в свободном плавании. Перед вами все номера ежегодника: каждый год двенадцать избранных рассказов, двенадцать авторов под одной обложкой – итог двенадцати месяцев работы журнала. Держись, читатель, ибо Русский Динозавр воистину могуч!
Книга содержит нецензурную брань
Могучий Русский Динозавр № 4
Очень красиво | Олег Золотарь
Тот день я хорошо запомнил. Запомнил в самых мельчайших подробностях. И неудивительно. Ведь это был самый важный день в моей жизни. Самый важный. Вот прямо самый.
Жили мы тогда с отцом у бабули с дедулей. На постоянной основе жили, хотя и считалось, что временно. Дом низколобый и сейчас перед глазами стоит: сени, четыре комнаты, образа по углам, кусты алкоголий у крыльца.
Цветы почему-то особенно в память врезались. Тёмно-зелёные стебли, жёлтые бутоны с крупными лепестками, капельками росы. Красивые цветы. Очень красивые. За ними бабуля всё увивалась – лишь бы не засохли, лишь бы не вымерзли. Столько заботы на них перевела, что для прочей жизни и вовсе не осталось.
Строгая бабуля была. За словом в карман не лезла, в ответ церемоний не требовала. Вот и в тот самый день – всё цветы подвязывала да отца материла. Крепко материла, самыми последними словами. За жизнь его недалёкую, за то, что только хуем о перспективах думает, за то, что раньше их семья зажиточной считалась и уважением пользовалась, а нынче люди разве что головами при встрече кивают. И ведь не поймёшь, что у этих людей на уме. Но вряд ли что-то хорошее. А всё из-за отца. Из-за него. Только из-за него.
Отец на брюзжание бабули внимания не обращал, со двора собирался. В широкой шляпе, лёгких туфлях парусиновых. Улыбался, усы расчёсывал, мне подмигивал.
– Погода хороша! Сегодня все красавицы у окон будут да на крыльце! Скоро мамку тебе новую приведу! Хочешь? Хочешь новую мамку?
Я на лавке сидел, отцу не отвечал, хмурился. Знал, чем всё закончится. Временами и вправду приводил блядей, жизнь с дешёвой тушью перепутавших. На день-другой задерживались, редко дольше. Да и не каждый раз подобное отцу удавалось. Чаще один приползал, под утро, соплями по земле. Страдал день-другой чувствами неразделёнными, а после снова – на выгул.
Лишь только отец калиткой хлопнул, из виду скрылся, бабуля за кур принялась. Созвала, собрала пернатых вокруг себя, вздохнула тяжко. Ох, больны куры! Очень больны! Жрут, кудахчут, а яиц не несут!
Вот и решила бабуля аспирином их отпоить, чтобы пропотели они и поправились. Словит куру, между колен зафиксирует, одной рукой клюв приоткроет и прямо в горло испуганному пернатому существу микстуру вливает. Вливает, а сама на меня косится.
– На батьку дуешься? Ну дуйся, дуйся! Вырастешь – сам таким же будешь!
Закипели мои мысли горькими клятвами: усов таких себе не отращу, шляпы с полями не надену. Да и не отец он мне вовсе! Не отец! Какой же отец, если всегда от нас с мамой уходил? Даже когда ещё в городе жили. Встанет утром, на балкон выйдет. «Хорошо-то как! – скажет. – Погода!» А потом оденется и уйдёт. Когда вернётся – неизвестно. Но обязательно пьяный, в помаде и без денег.
Мать не перечила – смирилась к тому времени. Компот часто варила яблочный. Я не любил, но пил. Наверное, чтобы мать не расстраивать.
– Вот и ты таким будешь! Ровно таким же! – бабуля сказала, птицу очередную оздоравливая.
– Хуй тебе! Хуй угадала! – не сдержался я. – Не буду таким, как этот! Да и не отец он мне, слышишь?! Не отец!
Бабуля в ответ улыбнулась только.
– Отец, не отец… Мордами-то одинаковы! А морды с судьбой всегда переплетаются.
– На свою морду лучше посмотри!
С лавки вскочил, ведро пустое ногой подфутболил, кур испугал, в дом убежал. Долго после отдышаться не мог. Понимал, что к реке после подобных восклицаний не отпустят. И без того редко отпускали. Всё боялись, что утоплюсь. Сам слышал не раз, как за спиной моей шептались: мол, если к реке отпустить – обязательно утопится. Утопится, как пить дать! И что потом люди подумают?
Шептались, надо сказать, не просто так, не из вымысла. Я и вправду несколько раз топиться убегал. Но только давно, когда из города сюда переехали. Почему-то казалось мне, что утопиться – идея в самый раз. Но так и не утопился. Однажды в воду зашёл и понял, что не в смерти дело, а в жизни. А раз так, то и мешать их воедино смысла нет.
Но бабе объяснять подобное смысла не было. Знал, что не поверит. Кроме Бога вообще никому не верила, хотя Бог у неё какой-то очень странный получался – всё знал, всё видел, всё мог, но при этом не считал нужным вмешиваться в судьбы человеческие. Мол, как проживёте – так с вас и спрошу. Я даже интересовался у бабули: зачем верить в такого Бога? Какое ему дело до нас? И какой в таком случае с нас может быть спрос? Но ответа так и не дождался.
А дома делать нечего – тоска, полумрак, сожаления.
К деду в комнату заглянул, воды стакан старику принёс.
Без ног дедуля наш был, на кровати всё время, в тишине и одиночестве. Баба целыми днями хозяйством пернатым и цветами занималась, к деду редко заглядывала. Батька к старику и вовсе неделями не показывался – смрада старческого на дух не переносил. Я в основном и заходил.
А комнату дед самую малую в доме занимал. Две кровати в ней стояли – родные сёстры первым бронепоездам. На той, что у стенки, хлам кучами свален был: одежда, подушки, прочее – остатки той самой зажиточности, о которой бабуля всё время вздыхала. А уж на той, что у окна, сам дедуля обосновался. Лежал, днями фотоальбомы пересматривал, из рук своих серебряных выпустить боялся. Смирился с жизнью, которая одними воспоминаниями осталась. По молодости всю страну вдоль и поперёк исколесил по долгу службы. В какой стороне света ни фотографировался – везде ноги были. А домой вернулся – не стало ног! В лесхозе потерял, по травме производственной. Но инвалидом себя не считал. Как был в душе моряком, так им и остался.
– Дед, а баба меня со двора не пускает! – пожаловался я.
– И правильно делает! – дед ответил. – Зазеваешься – под машину попадёшь, без ног останешься. Или в реку, чего доброго, свалишься! А утопшему и от ног толку нет.
– Так я к реке и не думал, – соврал я. – В фотоателье сходить хотел.
– В фотоателье? – удивился дедуля.
– Ну да. У тебя целые альбомы фотографий, а у меня ни одной! Обидно.
Дед задумался на минуту, в окно приоткрытое, через занавеску, бабе крикнул:
– Галя! Галя! Малого со двора пусти!
– Это ещё зачем? – баба отозвалась.
– В ателье пусть сходит, сфотографируется, пока ноги есть!
– Ещё чего выдумал! Дома пусть сидит!
Я к деду на кровать присел, одеяло ему поправил, вздохнул горестно.
– Вот так, – голосом печальным произнёс. – Вроде и ног полно, а идти этими ногами некуда!
Улыбнулся дедуля ласково, рукой по шевелюре моей провёл.
– Слышь, ты сопли вытри! Моряки не плачут! Давай прямо через окно, в сад! Там – через забор. Я тебе разрешаю. Чуть что, скажу – отпустил!
– Ох и вкатит тебе бабуля за разрешения подобные!
– И что она мне сделает? – засмеялся дед. – Ноги, что ли, оторвёт? Только это, к реке – ни шагу!
– Ясное дело! – подмигнул я дедуле, на подоконник взбираясь.
Ясное дело, к реке сразу и направился.
А река Явь прямо через наш посёлок протекала. Большая, красивая, неухоженная. Коварной считалась в русле своём – тонули в ней многие. Но я всегда понимал, что реку в этом глупо упрекать. Люди любят на душу бессмертную полагаться, а чаще на смертное тело следовало бы. Ну а река – она течёт себе и течёт. Её дело именно в этом течении, а не в судьбах людских.
Вот и любил я течение это наблюдать, каждую возможность использовал. Даже место секретное у меня для этих наблюдений со временем нашлось: с моста по тропинке налево, через кусты, мимо развалин бывшего сырного комбината, к садам Юрьевским.
Ивы там красивые, осока, берег хороший. Явь наискось видно, прямо как на ладони. Тихо, хоть и посреди посёлка. Сядешь на берегу – и даже не верится, что вокруг избы, судьбы, самогон, почтальон тётя Люба на велосипеде, два дома сгоревших, четверг на календаре, клуб в аварийном состоянии, автобаза, цистерны, два кладбища, старое и новое, но мамы ни на одном нет, потому что в городе похоронили.
А на Явь глянешь – сразу спокойнее становится. Как будто лет двадцать поверх своего возраста прожил, и всё, что случилось в жизни плохого, произошло когда-то давным-давно. Так давно, что и сожалеть об этом глупо и незачем.
Вот туда и направился.
Одно смутило – фигуру заметил. Как раз на моём месте сидела.
Девица. Юная совсем. Платье простое, в клеточку.
Присмотрелся внимательнее – глазам не поверил. Варя из седьмого «Б». Та самая… Пару раз в школе взглядами встречались – оторваться от глаз её не мог. В них – та же Явь, но такая, в которой захлебнуться не страшно, потому что только с этого настоящая жизнь и начинается.
А вот ближе познакомиться с Варей у меня не получалось. В школе она редко появлялась на правах ребёнка из семьи неблагополучной. Пропадала часто, с милицией её искали. Каждый раз находили, но где-нибудь не в посёлке нашем. Говорили, что садилась Варя на электричку и ехала, куда рельсы ведут. Возвращали потом её, головами кивали, родителям на вид ставили. Но Калугиных вся округа и без того знала. Им что на вид ни поставь – всё выпьют.
А сама Варя – красивая, скромная, грустная. Веснушки, как Млечный Путь. Целая вселенная.
Откашлялся я громче, чтобы обозначить своё присутствие и Варю не испугать. Она оглянулась, щёки ладонями вытерла. Видно, что плакала недавно, но вряд ли топиться пришла. Иначе уж утопилась бы давно.
– Ой! – сказала. – А как это ты сюда забрёл? Тут ведь обычно человека не встретишь!
– Почему это? Я здесь часто бываю.
– И чего?
– А просто так. Место моё здесь секретное.
– Секретное?
– Ну да. Когда заебёт всё на свете, сюда прихожу отдыхать душой и мыслями.
Неловко, конечно, в нежностях таких признаваться. Не по годам сантименты. Но и врать Варе не хотелось. Почему-то совсем не хотелось.
– Вот и я из дому убежала, – вздохнула Варя.
– А чего убежала? – поинтересовался я.
– Мать с батькой опять напились, лица друг другу разбивают, кричат. Как и всегда. А я боюсь.
– А чего боишься?
– Так ведь орут…
Беспомощно сказала, совсем как девочка маленькая. Успокоить мне Варю захотелось.
– Ну орут и орут. Они и дальше пить будут, буянить. Выбелятся со временем, отменятся. Умрут потом. Они уже и сейчас почти умерли. Просто сами этого пока не осознали. А мёртвых жалеть надо. Бояться-то их чего?
– А я всё равно боюсь.
– Ну, тогда терпи, Варя. Если очень долго терпеть, со временем похуй станет!
– А ты откуда знаешь? – недоверчиво на меня глянула.
– Ну а как не знать? У самого батька по бабам шатается. Они его, дурака, для виду расцелуют, напоят, деньги заберут, а самого под забором или в канаве бросят. Мать своими похождениями со света изжил. Тут уж выбора не остаётся: или в Явь, или похуй.
Задумалась Варя.
– Не хочется. По-другому хочется, – тихо сказала.
– А как это – по-другому?
– Ну, чтобы и не в Явь, и не похуй.
