Я не послушал товарища. Как же я пожалел об этом!
Умиротворенный дружеской беседой, я поспешил домой. Мне думалось, что там, за зеленой колышущейся занавеской, счастливая Мея уже прижимает к груди крошечного, похожего на меня мальчика.
В подвале томились бочки с вином. Накануне я самолично напек пирогов – и мясных, и сладких. Во всех красках я представлял эту восхитительную картину – как выскакиваю на крыльцо, едва удерживая тяжелые блестящие противни с пирогами, и кричу во весь голос, на весь мир: «Угощаю! Всех угощаю! У меня сын!»
Но, едва ступив на порог, я услышал не звонкий голос младенца, а горькие стенания Меи и писклявые истеричные уговоры Клариссы. Не снимая тяжелых сапог, я ринулся в закуток – и в ужасе увидел, что встрепанная Кларисса стоит возле окна и держит что-то, похожее на завернутое в тряпки куклу.
– Покажи! – Я рванулся к Клариссе, но та крепче прижала белый сверток.
– Что ж вам смотреть? – ворчливо вскинулась она. – Смотреть-то чего, говорю? Я заберу это, отнесу Колдуну, чтобы предал земле по всем правилам. Малец получился мертвым, облако не спустилось – стало быть, не человек это, а, как бы сказать, кожура! Как яичная скорлупа, как кожица от яблока. А кожуру-то что жалеть, ась? Души-то в ней нету!
– Нет, это ты кожура, бездушная курица! – взревел я. – Дай мне ребенка!
– Что ж вы кричите, господин, что ж вы кричите! – взвизгнула Кларисса, неловко отодвигаясь – видно, вспомнила, что я воин, а не мешок с картошкой. – Вашему горю сочувствую, но я же в нем неповинна!
– Она правда не виновата, Вадим, – сквозь слезы проговорила Мея. – Сначала все было хорошо, даже тень облака мелькнула. Малыш вскрикнул, но сразу замолчал… навсегда.
Не слушая истеричные возгласы горе-повитухи (эта тетка могла бы быть подобрей!), я осторожно забрал младенца – она неохотно выпустила его из рук. Отвернувшись к окну, я поднял уголок белой тряпки и долго вглядывался в крошечное фарфоровое личико, ощущая, как впиваются в сердце осколки разбившейся вдребезги надежды. Кларисса исчезла из комнаты, да я этого и не заметил. Только острый, как стрела, вскрик Меи вывел меня из чугунного оцепенения:
– Вадим! Посмотри наверх!
Не помня себя, я поднял глаза и ничего не увидел – взор застилала мутная пелена. Но потом, вглядевшись, понял – на белом потолке мерцает золотая точка.
– Это отсвет облака… Это облако нашего сына! – прошептала Мея. – Оно здесь!
Моя жена, белая, как кусок сахара, истаявшая, измученная, поднялась с постели – и тут же рухнула на колени, в отчаянной мольбе протянув к потолку руки. Обращаясь то к облачному отблеску, то к высшим силам, она просила вдохнуть жизнь в единственного ребенка. Никогда я не слышал таких обжигающих слов!
Я не умел молиться. Прижимая сына к груди, я не отводил глаз от мерцающей точки и повторял, как заклинание: «Останься. Останься. Останься!» В чудеса я не верил, жуткие мысли, как щипцы, разрывали голову: «Ребенка нет. Не обманывай себя. Это не облако, это отблеск пламени – на улицах праздник, там бродят люди с факелами…» Но, глядя на ослепительно яркую точку на потолке, в последнем горьком уповании я выдыхал снова и снова: «Останься!»
Безмолвный, безжизненный сверток трепыхнулся в моих руках, точно рыбка.
Я плохо понимал, что происходит. Бережно придерживая младенца, я опустился на пол рядом с Меей и передал сына в ее тонкие нетерпеливые руки. Она горько заплакала – и я решил, что это конец. Но когда жена зашептала – несвязно, путано, безумно: «Розовые щечки, зеленые глазки…», я понял, что не беспощадное горе, а великая радость вошла в наш дом.
Облако, плавно спустившись, яркой звездочкой кружило вокруг младенца. Восхитительно золотое, но еще бесформенное, оно нырнуло к ребенку, запеленав его невесомым искристым покрывалом, точно волшебной пыльцой. Комнату огласил здоровый младенческий крик, и я, железный Воин Вадим, безжалостный к врагу, грозный, мощный, плечистый – тоже впервые за много лет заплакал.
Случилось непостижимое, небывалое – облако оживило сына! В теплых материнских руках ворошился прекрасный малыш. Я не мог налюбоваться Меей и мальчиком, но душу обливал ледяной ужас. А вдруг облако спустилось лишь на короткие минуты? Что, если, следуя правилам, оно покинет дитя навсегда? Ведь никогда, никогда не прилетало облако к умершему в родах ребенку!
Облако, встрепенувшись, оторвалось от младенца – и сердце мое, оборвавшись, полетело в пропасть. Меины глаза наполнились безумной решимостью. Мне показалось, что в диком порыве она сорвет со стены рыболовную снасть, чтобы удержать ею облачную частичку души нашего сына, и я осторожно взял ее за запястье. Но облако не исчезло – оно поднялось над нами и, покачиваясь и мерцая, воплотилось в роскошного Крылатого Льва. Комната окуталась богатым золотым сиянием. В тот момент мы осознали – Лев не исчезнет. Сын останется с нами навсегда.
Дома стало жарко – огонь в печи разгорелся так пылко, будто тоже волновался и радовался за нас. Перед моими глазами потекли мутные зеленые и фиолетовые узоры, сердце отяжелело, будто его, как мешок, набили речной галькой. Я понял, что, если в ту же минуту не вдохну холодного свежего воздуха, рухну на пол и, возможно, уже не встану. Дважды поцеловав Мею и младенца, я, качаясь, вышел на крыльцо – и оторопел.
Двор был полон огней. Добрая сотня людей с керосиновыми фонарями и факелами смотрела на меня и молчала.
Глава 5
Рассказ Воина Вадима
Небо уже гасло, спускались сумерки, и разноцветные облака, еще не покинувшие вышину, сливались с густой сочной синевой. На улице, час назад гудевшей от песен и плясок, было тихо, как в ледяной пустыне.
Плотно прикрыв дверь, чтобы пронырливые сквозняки не проникли к молодой матери и младенцу, я прислонился к косяку и жадно глотнул сырого осеннего ветра. Мне все стало ясно – эти люди пришли, чтобы произнести печальные слова сострадания. До них донеслась весть, что в доме Воина Вадима умер долгожданный первенец, а когда в городе случается такая черная беда, никто больше не празднует – даже завзятые пьяницы уползают в норы.
Я попытался улыбнуться и сообщить, что несчастье обошло мой дом стороной, – но слова лишь скрипнули песком на зубах. Никогда и ничего не выбивало меня из колеи – ни занесенные над головой мечи, ни исторгающие пламя дикие драконы, ни коварные смоляные шакалы. Истекая кровью после битвы с мерзкими болотищами, я, превозмогая боль, улыбался и старался подбодрить нехитрыми шутками угрюмых озабоченных лекарей. События этого дня впервые лишили меня равновесия. Мне было нехорошо, и я не мог вымолвить ни слова.
От толпы отделился давний друг Марк. Несмотря на молодость, он считался одним из самых уважаемых людей в городе.
Марк славен не только безграничными знаниями, блестящей памятью и способностью обучать. В юности он был отчаянным воином – мы рука об руку защищали город от нечисти, хотя он много моложе меня. После жестокой схватки с болотищами (они едва не изодрали его в клочья) сражаться Марк больше не мог. К тому времени город остался без главного Учителя – прежний, эм Дин, тихо умер от старости. Быстро, без раздоров горожане избрали новым Учителем молодого воина Марка – все знали, что он прочел много книг и с детства одержим науками.
Разве что Колдун недолюбливал Марка («мыслит вольно!»), но вынужден был согласиться с народом, тем более тогдашний городской глава эм Крат всей душой поддерживал моего друга. В ту пору эм Крат уже серьезно болел, редко выходил из дома и поручал Марку решать многие непростые вопросы. Вскоре мы поняли, что детям Светлого города несказанно повезло, ибо во всем мире не сыскать учителя мудрее, честнее и справедливее.
В тот вечер карие глаза Марка переполняло болезненное сочувствие. Он выступил вперед, придерживая бронзовую чашу с огнем, и произнес тихо, но отчетливо:
– Воин Вадим, печаль твоей семьи – наша печаль. Никакие слова сейчас не помогут. Мы пришли, чтобы напомнить: ты и Мея не одиноки. Сделаем для вас всё, что можем. Только скажи.
Я кашлянул – горло по-прежнему разрывала боль, будто туда проникла ядовитая бабочка с кинжальными крыльями, решительно качнул головой: «Нет!» Хрипя (каждое слово давалось с мукой), проговорил:
– Мой сын жив, люди.
По толпе прокатилась тихая волна недоумения. Со стороны, противоположной от Марка, важно выплыл Колдун в долгополом черном балахоне. Сдвинув набок кроваво-красный берет, он погрозил крючковатым пальцем и монотонно загнусавил:
– Где же твоя хваленая стойкость, Воин Вадим? Прими свою беду, примирись с ней. А затем опомнись: является ли беспросветным страданием смерть едва народившегося младенца? Его не было в этом мире вчера, нет и сегодня, а назавтра ты и вовсе забудешь о нем.
Чтобы подавить горячее желание расквасить его острый хрящеватый нос, я шагнул назад и, собравшись с силами, повторил:
– Мой сын жив.
– Предадим его земле до рассвета, – не слушая меня, продолжал Колдун. – Выбери двух факельщиков из парней помоложе. Они осветят дорогу к вечному приюту.
Я вздрогнул, будто в грудь впилась острая булавка от медали, – да вот только награды свои я никогда не носил. А вдруг, пока я препираюсь с Колдуном, дома и впрямь случилась беда? Молча толкнув дверь, я двинулся в комнату, нервно дернул зеленую занавеску. Любимая Мея нежно улыбнулась мне, у груди сопел и причмокивал розовощекий малыш. Облачный Лев, точно теплый рыжий котенок, нежился и потягивался на вышитой цветами подушке.
Поцеловав жену, я вновь вышел на крыльцо, но меня уже не трясло, не шатало. Сердце, укутанное, точно шелковой шалью, неизведанной ранее нежностью, согрелось и успокоилось. Оглядев народ, обычным голосом – не хриплым, не сорванным – я гулко провозгласил:
– Спасибо, люди! Я не забуду, что вы пришли разделить со мной горе. Но все обошлось, сын выжил, и к нему спустилось прекрасное облако. Это Крылатый Лев. И сына я назову в честь него – Лионом.
Горожане в растерянности переглядывались, подталкивали друг друга, нерешительно улыбались, одобрительно перешептывались. Но Колдун не отступал. В бешенстве заломив берет, он бесцеремонно схватил за руку, подтолкнул к крыльцу упирающуюся сердитую Клариссу и с яростью выкрикнул:
– Эта женщина возвестила о смерти младенца! Зачем ей лгать? Скажи, Кларисса, скажи! Жив или мертв сын Меи и Вадима? Жив или мертв? Говори! Говори же!
Бесцветные, тесно посаженные глаза Клариссы растерянно бегали. Заметно нервничая, она поглядывала то на меня, то на Колдуна, теребила завязки плаща, всхлипывала. Наконец, решившись, она взвизгнула: «Мертвый!» – и тут же растворилась в толпе.
– Безумие охватило тебя, Воин Вадим! – пригвоздил Колдун, не скрывая насмешки.
Его острый, как циркуль, подбородок горделиво вскинулся. Крошечные глазки – точь-в-точь черный перец горошком – обжигали гневом. По сей день я не знаю, почему Колдун призывал беду в мой дом. Поговаривали, что ему нравилась Мея (она была истинной красавицей), но она предпочла меня – немолодого, небогатого, неотесанного воина. Но я думаю, что это неправда, – вряд ли Колдун умеет любить хоть кого-то, кроме себя. Он всегда жил бездетно и одиноко.
– А знаете, господин Колдун, шли бы вы… – Я хотел прибавить «лесом», но сдержался и выговорил: – …домой, ночь на дворе. Да и я хочу к жене и сыну.
– Не темни, воин Вадим! Правила писаны, законы незыблемы! Младенец, не упокоенный в срок, навлечет на город горькие беды! Страшные беды! Народ погрязнет в несчастьях.
Люди встревожились, загудели – многие в городе верят Колдуну, ведь тот живет здесь с незапамятных времен, кое-кто полагает, что он владеет тайной бессмертия.
Учитель эм Марк приложил ладонь к сердцу:
– Воин Вадим, мы же друзья. Сквозь боль и радость горожане проходят вместе. Если твой сын умер, оплачем и простимся с ним. Если жив – придем с подарками. Но нам следует знать правду, ибо то, что происходит, невиданно и странно.
– Что я должен сделать? – спросил я, глядя в глаза лишь ему – другу Марку. Но ответил не он – Колдун. Вонзая в меня острый, как копье, черный взгляд, он выкрикнул:
– Покажи сына!
Я рванулся было за младенцем, но неистовый ветер, взбаламутив тяжелые кроны, сунулся под воротник, обжег шею первой ледяной стужей. С оглушительным треском преломилась и рухнула под ноги ветвь дряхлого клена. В бешенстве подтолкнув ее сапогом, я понял – никакие правила и законы не заставят меня вынести сюда, на подмерзшее крыльцо, слабое, только что народившееся дитя, в котором едва теплится жизнь.
– Не стану я тащить младенца на холод, – буркнул я. – Придется верить на слово.
– Вот видите! – истерично взвился Колдун.
Учитель эм Марк обернулся к людям:
– Слушайте, горожане! Зачем же нам смотреть на ребенка? Разве не увидим мы его, когда придет время? Наступят новые дни, и он выйдет на эти улицы, будет играть, шалить, пойдет в классы. А младенцы – они все одинаковые, красные и крикливые… – вскинув чашу с огнем высоко над головой, он решительно сдержал неодобрительный шум толпы и уверенно продолжил: – Нет, не нужно предъявлять нам сына, воин Вадим! Но ведь можно… показать его облако.
Лишь он обронил это, как с неба искристым дождем посыпались живые облака. Невиданное дело! Без ритуалов и призывных песен, не светлым днем, а звездным вечером спустилось к нам любимое разноцветье. «А-ах!» – пронесся восторженный вздох. Придерживая лампы и факелы, люди, забыв про все на свете, глядели, завороженно улыбаясь, в озаренную вспышками высь.
Как же прекрасны облачные друзья в синих осенних сумерках! Они блестят, точно великанские светлячки, играют, как малые дети. Круглые, точно яблоки, ежи и юркие ящерки, кривляки-обезьянки и важные драконы, изысканные бабочки и пухлые снеговики – все облака, потанцевав в вышине, спустились ниже и остались над нами в дружном лоскутном хороводе. Я заметил, как синяя облачная ласточка бесстрашно юркнула в дымоход – поспешила порадовать Мею, а потом вернулась, чтобы еще немного покружить с невесомыми собратьями. Облака искрились огоньками – белыми, розовыми, зелеными, украшая темноту мягким сиянием. И Серебристый медведь, дружелюбно коснувшись моей холодной щеки, повис над непокрытой, за день поседевшей головой.
В миг полнокровного счастья раздался колючий насмешливый фальцет Колдуна:
– Ну и где же хваленый Лев? Посмотрите, все облака здесь! А где же Лев? Нет его! Нет и не будет! Нет человека – нет облака! Таков извечный закон нашей земли!
Учитель молчал, но безмолвие его было наполнено глубокой печалью. Другие тоже не проронили ни слова. Я беспомощно оглянулся, повертел головой и, не видя Льва, уже хотел было, раздраженно махнув рукой, отправиться к любимой жене, но тут вновь прокатилось ликующее «А-ах!» – и я замер.
Крохотная искорка, затерявшаяся поначалу меж других облаков, росла и мерцала. Сотни восхищенных глаз смотрели в небо, где вершилось чудо, – желтый огонек превращался в могучего царя зверей – небывалого, крылатого, прекрасного.
Гигантский лев, громадный, как солнце, вознесся выше облачного хоровода, выше старых разлапистых кленов, и небо над ним играло золотыми и серебряными всполохами. Немного спустившись, крепкими, как у орла, крыльями Лев величаво обнял собратьев, и прочие облака поторопились прибиться к нему, точно робкие птенцы к сильной взрослой птице. Потрясенно я смотрел в небеса, радуясь, что такое благородное облако досталось моему сыну.
Сбрасывая с плеч чугунную тяжесть сострадания, Учитель Марк поставил на землю огненную чашу и звонко воскликнул:
– Счастья сыну твоему, Воин Вадим! Пусть у тебя будет еще много сыновей и дочерей, и каждого судьба одарит столь же прекрасным облаком! – Фиолетовый Филин, сорвавшись с вышины, юркнул к нему за пазуху, и Учитель по-детски рассмеялся.
Я широко шагнул к другу. Крепко обнял, не пряча мокрых глаз – и радостно вскрикнул, потому что в то же мгновение на меня навалились чуть ли не все жители Светлого города. Каждый торопился пожать руку, поздравить, встрепать волосы… Женщины, хохоча и расталкивая друг друга, норовили поцеловать в колючие щеки, передавали добрые пожелания Мее, обещали, что к утру принесут подарки и, как полагается, сложат их у крыльца.
«Подарки подарками, а вино вином!» – взревел кузнец Бартон, и парни дружно одобрительно загудели. Я счастливо рассмеялся, двинулся было за бочонками, за пирогами. Но резкий тонкий возглас Колдуна точно поставил подножку:
– Я не знаю, откуда взялся этот дьявольский Лев! Тут что-то не так, люди! Воин Вадим что-то скрывает от нас!
– Да успокойтесь вы уже, господин Колдун, сколько можно! – Марк был тогда молод и позволял себе дерзости. – Какие вам еще нужны доказательства? Все как на ладони! Вот новое облако – посмотрите, какое чудесное! Все-таки нет в мире счастливее дней, чем те, когда рождаются дети!..Правда, к школе эти ангелочки подрастают и превращаются в чертенят, – не преминул добавить учитель.
– Но нам неизвестно, откуда взялось это облако! – не унимался Колдун.
– Как откуда? С Облачного пика, конечно! – беспечно (пожалуй, слишком беспечно для учителя) отозвался Марк и звонко воскликнул: – Новый человек явился в наш мир. Новое облако озарило его. Жизнь победила! Давайте веселиться!
Настырно схватив Марка за рукав, Колдун принялся что-то нашептывать ему на ухо, но учитель решительно расцепил его корявые пальцы. Колдун, как назойливый комар, не отступал, и тогда учитель поступил совсем уж по-мальчишески – жестом фокусника сунул в костлявую ладонь Колдуна пеструю хлопушку, которая в ту же секунду взорвалась тысячей блестящих цветных конфетти. Марк заливисто рассмеялся, а вслед за ним захохотали и остальные. Колдун, разъяренно швырнув на подтаявший снег пустой картонный цилиндр, злобно сузил глазки-перчинки. Учителю он не сказал ни слова, будто и не обидела его эта озорная выходка, но мне прожужжал прямо в лицо:
– Радуешься? Думаешь, обманул смерть? Нет! Ты нарушил закон. Это не принесет добра!
Уставший от тревог безумно долгого дня, я ласково погладил упавшего мне на плечо Серебристого медведя и миролюбиво произнес:
– Одного не понимаю, господин Колдун, чего ж вы так беды-то мне желаете? В ваши темные дела я не суюсь. В гости, как полагается, звал, соль вместо сахара в чай не сыпал. В предводители не лезу – воинскими заботами сыт по горло. В колдуны? Да зацепи змею за хвост! Ни за какие коврижки! А если вы страдаете по Мее, так это пустое.
– Что мне твоя Мея! – фыркнул Колдун. – Ты разбил равновесие! Тебе удалось заманить к мертвому младенцу живое облако, но счастья и покоя уже не будет.
– Что это вы каркаете! Вроде не птица, хотя балахон на вас черный, – прищурился я и увидел, что лицо Колдуна болезненно перекосилось. – Не мудрите, выпейте с нами вина. Песни ваши не пойте – больно уж они заунывные, лучше станцуйте, как сможете, для забавы. А мы похлопаем.
– Посмотрим еще, кто из нас попляшет и кто похлопает! – сцепил заскорузлые пальцы Колдун. – Наступит срок – через день, год или десятилетие – и облако, нарушившее закон, не явится к твоему сыну либо исчезнет, будто его и не было. Сын умрет в тот же час в страшных муках, и вот тогда тебе все равно придется искать факельщиков и могильщиков. Так зачем жить в страхе годами? Сделай это сейчас!
– Что? – удивился я. – Что я должен сделать?
– Вынеси ребенка. Я лишь взмахну платком – и… Он не будет страдать.
Наверно, я страшно побледнел – даже Колдун отшатнулся. Мне снова захотелось размозжить его острый, как клюв, нос, но рядом был учитель. Марк мягко отодвинул меня, шепнув: «Не связывайся». Тогда я, едва сдерживаясь, прорычал:
– Я уважаю закон. Я защищаю город, я бьюсь с нечистью во имя мира и правды. Но нет такого закона, который призывает отца расправиться с сыном! А младенцев берегут все писаные и неписаные правила. Так что ступайте в свою черную хибару, господин Колдун, варите зелья, зазывайте летучих мышей и болтайте со змеями, чародействуйте – но забудьте путь в мой дом! Навсегда забудьте! И чтобы ноги вашей поганой тут не было!
– Уйти-то я-то уйду, да только ты пожалеешь, глупый Вадим! Да и ты, Марк, тоже! – Он резко обернулся к Учителю: – Не знаю, как горожане доверяют детей этакому нахальному самозванцу! Я похлопочу о том, чтобы закрыть школу, где подвизался учителем этакий проходимец!
– Лучше бы вы вместе с нами подумали, как пристроить к школе мастерскую, – хладнокровно заметил Марк. – Детей у вас нет, но вы ведь тоже, как никак, горожанин.
Отвернувшись от Колдуна, Марк весело толкнул меня в бок:
– А пироги-то, наверно, совсем остыли, а, Вадим?
Глава 6
