Самоповреждение помогает мне лучше дышать. Я не знал, что все это означает, но это заставляло маму плакать, когда она закрывалась в ванной и думала, что никто не слышит. Каждый раз, когда она замечала мои израненные руки, у нее начиналась истерика. Также это стоило мне еженедельной поездки до парня в костюме, который расспрашивал меня о моих чувствах.
Наушники ограждали меня от пения птиц, сверчков и хруста сухих листьев под ногами. Мир – говно. Хватит с меня слушать его. «Break Stuff» Limp Bizkit – мой официальный гимн плохих времен. Фред Дерст, может, и похож на мошонку в кепке, но в чем-то он прав.
Бум.
Бум.
Бум.
Большинство детей любят бить друг друга. Но не я. Я хочу вредить только себе. Я не чувствую боли в сердце, когда ощущаю ее в теле. Простая математика и довольно хорошая сделка.
Шишка упала мне на голову. Я прищурился. Моя тупая соседка Луна сидит на тонкой ветке рядом с домиком на дереве, подбрасывая в руках еще одну шишку и размахивая худыми ногами.
– За что? – Я вытаскиваю один наушник.
Она кивает головой, предлагая сесть рядом с ней. Я не двигаюсь. Она машет рукой.
– Не-а. – Я пытаюсь собрать побольше слюны, чтобы сплюнуть.
Она приподняла бровь – ее способ спросить, что случилось. Луна – надоедливая, но только со мной. Хреново.
– Вон украл мой велосипед, – заявил я.
Я бы выбил все дерьмо из моего так называемого лучшего друга Вона, если бы был уверен, что не убью его случайно. Он сказал, что хочет вывести меня из себя. «Выйди из своей зоны». Что бы это ни значило. Что еще за зона? Да что он знает обо мне? О злости? Его жизнь идеальна. Его родители здоровы. У него даже нет надоедливого младшего брата, такого как Лев.
Луна бросила вторую шишку. Но в этот раз я ее поймал, замахнувшись рукой, как настоящий игрок в бейсбол, и бросил в нее, но специально промахнулся.
– Я сказал нет.
Она достала третью шишку (они хранятся в шалаше на случай, если на нас нападут, чего, если честно, ни разу не случалось) и устроила настоящее шоу, бросая ее в меня.
В конечном счете я сорвался:
– Ты такая тупая.
Она моргнула.
– Прекрати на меня так смотреть!
Еще раз моргнула.
– Черт возьми, Луна!
Меня не волнует, что там говорил Вон. Я никогда не хотел целовать эту девчонку. Помоги мне боже, если она попросит меня об этом.
Я забрался на качели из колеса, а с них – в шалаш. Вон считает, что он слишком крут для шалашей. Хорошо. Это еще одна наша с Луной вещь, которая его не касается.
Луна спрыгнула с ветки, прокатилась по земле, подпрыгнув, как ниндзя, и с довольной улыбкой стряхнула с себя пыль. А потом она побежала прямо на улицу. Быстро.
– Ты куда? – закричал я, будто она бы ответила.
Я наблюдал за уменьшающимся пятнышком ее спины. Мне всегда грустно, когда она уходит.
Это все было так тупо. Я не знал никого, кто мог бы уговорить Вона хоть что-то делать. А Луна в принципе не разговаривала. Плюс я не нуждался в ее помощи. Я ушел от Вона потому что, если бы остался, он получил бы то, чего так добивался – грязную драку. Я не такой, как он. Постоянно злить родителей – не цель всей моей жизни.
Немного позже Луна вернулась на моем велосипеде. Я встал, прикрывая глаза от сияющего солнца. Оно всегда слепит сильнее, когда океан готов проглотить его.
Она помахала мне, приглашая спуститься.
Я бросил шишку ей в плечо и крикнул:
– Рексрот.
Что – она вскинула брови. Она могла бы рассказать о тысячи вещей одними лишь бровями. Иногда мне хочется сбрить их, чтобы просто позлить ее.
– Я всегда мщу. Помнишь об этом, крутышка?
Крутышка, она закатила глаза.
– Сейчас же поднимайся.
Она указала на мой велосипед и топнула ногой.
– Да оставь ты этот тупой велик.
Мы забрались в шалаш. Вместо того, чтобы поблагодарить ее, что я должен был сделать, я достал страницы, которые распечатал ранее, и положил на деревянный пол между нами. Наши лбы соприкоснулись теплой кожей, когда мы посмотрели вниз. Я учил ее сквернословить на языке жестов – этому ее не научат врачи или отец.
– Чтобы сказать «член», просто сложи пальцы в форме буквы «d» и дотронься до носа, – я изобразил то, что было на картинке, а затем перевернул лист. – Ох, смотри, если ты хочешь сказать «пошел на хер», то просто покажи средний палец и подуй. Удобно.
Я не смотрел на нее, но ощущал лоб, прижатый к моему. Луна хоть и девчонка, но она реально классная. Единственный минус – иногда она задает слишком много вопросов своим взглядом. Мама говорит, что это из-за того, что Луна заботится обо мне. Не то чтобы я собирался признавать это, но я тоже заботился о ней.
Она дотронулась до моего плеча. Я достал другую страницу.
– Помаши открытой ладонью перед подбородком – вперед и назад – это означает «шлюха». Блин, твой отец убьет меня, если узнает, что я тебя научил всему этому.
Она сильнее толкнула меня в плечо, оцарапав кожу ногтями.
Я поднял взгляд:
– Что?
– Все нормально? – показала она.
Она не очень часто пользовалась языком жестов. Луна не хотела разговаривать. Ни языком жестов, ни простым языком. Она может разговаривать. Теоретически, я имею в виду. Не то чтобы я когда-нибудь слышал. Но так говорят родители – дело не в ее голосе. Все дело в окружающем мире.
Я принимал это. Я тоже ненавижу мир.
Просто мы ненавидим его по-разному.
Я вздохнул:
– Конечно.
– Друзья не позволяют друзьям грустить из-за мелочей, – показала она.
Вау. Целое предложение. Это что-то новое.
Я не понимал, зачем она разговаривала на языке жестов, если не собиралась разговаривать вообще, но я не хотел заставлять ее чувствовать себя плохо.
– Да меня не волнует велосипед. – Я отложил страницы и спрыгнул с ветки. Она последовала за мной и села позади. Я не очень люблю ездить на велосипеде. Это жестоко по отношению к яичкам и утомительно по отношению ко всему телу. Я катался на нем для того, чтобы проводить больше времени с Луной. По той же причине я рисовал. Я ненавижу рисовать.
Она склонила голову набок – вопрос.
– Мама снова в больнице. – Я поднял шишку и бросил ее в сторону солнца, заходящего за гору, на которой стояло наше дерево. Мне было все равно, долетела ли шишка до океана, влажно на улице или холодно. Ненавидит ли она меня.
– Я в норме, – вздохнул я, поднимая другую шишку. – Все в норме.
– Я ненавижу это слово – норма. – Показала Луна. – Это не хорошо. И не плохо. Это ничего.
Она опустила голову вниз и взяла меня за руку, сжав ее. Касание было теплым и сильным. Немного грубым. Несколько недель назад Вон сказал мне, что хочет поцеловать Кару Хантинг. А я никогда даже не думал о том, чтобы просто вот так касаться девчонки.
Луна положила мою руку себе на сердце.
Я закатил глаза, смутившись.
– Я знаю, что ты здесь ради меня.
Она покачала головой и еще сильнее сжала мою руку. Сила ее взгляда немного напугала меня.
– Всегда. В любое время. Навсегда, – показала она.
Я глубоко вздохнул от ее слов. Я захотел бросить велосипед в тупое лицо Вона и убежать. А потом умереть. Я хотел умереть где-то в безлюдных песках, превратиться в пыль, позволить ветру унести меня куда-нибудь.
Я хотел умереть вместо мамы. Я абсолютно бесполезный. А ведь так много человек зависит от ма.
Папа.
Лев.
Я.
Я.
Луна указала на солнце перед нами.
– Закат? – вздохнул я.
Она нахмурилась.
– Пляж?
Она покачала головой, закатывая глаза.
– Солнце опять встанет завтра, – показала она.
Она наклонилась. На какой-то момент мне показалось, что она собирается спрыгнуть. Но она сняла булавку с клетчатых кроссовок и проткнула кончик указательного пальца. Без слов она взяла мою руку и тоже уколола палец. А затем соединила их вместе, а я уставился на кровь, наблюдая, как она смешивается.
На ее губах появилась улыбка. Зубы неровные. Немного заостренные. И совсем не идеальные.
Нашей кровью она написала «Или вместе, или никак» на тыльной стороне моей ладони, не обращая внимания на костяшки.
Я вспомнил о велосипеде, который она вернула мне, и усмехнулся.
Она притянула меня в свои объятия. Я утонул в ее руках.
Я не хотел целовать ее.
Я хотел взрезать свою кожу и затолкать Луну в себя.
Спрятать ее от всего мира и сохранить.
* * *
Найт – 12; Луна – 13
Луна
Меня назвали в честь луны.
Папа говорил, что я была совершенно круглой. Я была светом, рожденным во тьме. Ребенком, которого так не хотела моя мама, и он не знал, что с этим делать. Папа говорил, что вопреки всему – а может, именно из-за того, что – я самое красивое и очаровательное создание, которое он когда-либо видел.
«Мое сердце разбилось не потому, что ему было грустно, а потому, что оно переполнилось любовью к тебе. В нем больше не осталось места», – однажды он сказал мне.
Он говорил много всего, чтобы я чувствовала себя любимой. Конечно, у него всегда были лучшие намерения.
Моя мама бросила нас еще до того, как мне исполнилось два.
На протяжении многих лет она стучалась в дверь моих воспоминаний, когда я меньше всего ее ожидала, – пробираясь через ворота с багажом воспоминаний и фотографий, которые я никогда не должна была видеть.
Ее смех, который я никак не могла вызвать, как ни старалась, прокатывался по моей коже языками пламени.
Хуже всего то, что я знала, что она жива. Она жила где-то под тем же небом, дышала тем же воздухом. Возможно, где-то в Бразилии – на ее родине. Но это не имело никакого значения, ведь она была не со мной. И однажды она вернулась, ей очень нужны были деньги.
Мне было пять, когда все случилось – когда-то тогда папа встретил Эди, мою мачеху. Вал, моя мама, попросила о совместной опеке и алиментах такого размера, что можно было бы отстроить новую маленькую страну. Когда она поняла, что я не собираюсь делать ее богатой, она снова меня бросила.
