Он нырнул под нависшую ольховую ветку. Мы проезжали через узкую полоску леса, куда осаждающие часто наведывались за дровами, и на стволах деревьев остались метки их топоров. За лесом я различал полосы камышей, означающие плоский берег несущего серые воды Мэрса.
– А еще он принимает наших проповедников, – добавил Этельстан.
– Ну разумеется, – откликнулся я.
Этельстан, к которому возвратилось хорошее настроение, расхохотался.
– Ну не можем же мы сражаться с норманнами просто из-за того, что они приплыли позже! – сказал он. – Мы сами когда-то были такими! И даже не можем сражаться из-за того, что они язычники.
– Мы все прежде были язычниками.
– Верно. Нет, мы боремся за то, чтобы обратить их в наш закон. Одна страна, один король, один закон. Если они закон нарушают, мы их должны покарать. А если соблюдают? Тогда нам следует жить с ними мирно.
– Даже если это язычники?
– Исполняя закон, поселенцы сами убедятся в истинности Христовых заповедей.
Неужели Этельстану потребовалось мое общество только для того, чтобы проповедовать блага христианского правосудия? Или познакомить с Ингильмундром, который явно произвел на него большое впечатление? Некоторое время, пока мы ехали вдоль южного берега Мэрса, принц рассказывал, как собирается укрепить Мамесестер, потом, потеряв терпение, перевел коня в галоп и оставил меня позади. Справа простирались заросли камыша и илистые отмели, вода за ними казалась совершенно спокойной, и только налетавший иногда порыв ветра покрывал рябью ее поверхность. Подъезжая к бургу, я увидел все так же свисающий со стены флаг Этельстана, а у пристани были надежно пришвартованы два низких длинных корабля. Очевидно, сторонники Кинлэфа не предприняли попытки захватить Брунанбург, который, как выяснилось, оборонял гарнизон всего из тридцати воинов.
Въезжая в ворота, я заметил, что Этельстан спешился и направляется к высокому молодому человеку, который при приближении принца опустился на колени. Этельстан поднял его, обеими руками пожал его правую руку, а потом повернулся ко мне.
– Ты обязан познакомиться с Ингильмундром, – радостно объявил он.
Так вот он каков, этот норманнский вождь, которому разрешили поселиться так близко к Сестеру. Он был молод, на удивление молод, и поразительно красив, с прямым, как клинок, носом и длинными волосами, – перехваченные кожаным ремешком, они ниспадали почти до пояса.
– Я попросил Ингильмундра встретиться с нами здесь, – сообщил Этельстан. – Так что нам следует поблагодарить его.
– Поблагодарить за что? – осведомился я, как только сошел с коня.
– За то, что он не поддержал мятежников, конечно! – воскликнул принц.
Ингильмундр выждал, когда человек Этельстана переведет ему сказанное, затем принял из рук одного из своих спутников простую деревянную шкатулку.
– Это подарок в честь твоей победы, – пояснил он. – Лорд принц, он скромный, но это самое дорогое из того, что у нас есть. – Снова опустившись на колени, норманн положил шкатулку к ногам Этельстана. – Мы рады, лорд принц, что твои враги повержены.
– Без твоей помощи, – не удержался я от ремарки, пока Этельстан слушал перевод.
– Сильному не требуется помощь слабого, – возразил Ингильмундр.
Говоря, он посмотрел на меня, и я удивился серьезности, мелькнувшей в его голубых глазах. Норманн улыбался, держался скромно, но взгляд был настороженным. С ним приехали всего четверо, и, подобно спутникам, одет был вождь в простые штаны, рубаху и куртку из овчины. Ни доспеха, ни оружия. Единственное украшение – два амулета на шее. Один, вырезанный из кости, представлял собой молот Тора, другим был серебряный крест, инкрустированный камнями. Никогда прежде не доводилось мне наблюдать сочетания этих символов.
Этельстан снова поднял норманна.
– Ты уж прости лорда Утреда, – сказал он. – Ему повсюду мерещатся враги.
– Так это лорд Утред! – воскликнул Ингильмундр, и в голосе его прозвучало радостное удивление и даже восторг. Он поклонился мне. – Господин, для меня это честь.
Этельстан взмахнул рукой, подошел слуга и открыл деревянную шкатулку. Она, как я увидел, была полна рубленым серебром. Блестящие кусочки были нарублены из ожерелий и брошей, фибул и колец. Они шли в ход в качестве монеты. Оценивая сумму, купец взвешивал рубленое серебро. Подарок, как я мрачно подметил, далеко не пустячный.
– Ты щедр, – пробормотал Этельстан.
– Мы бедны, лорд принц, – ответил Ингильмундр. – Но благодарность наша обязывает предложить тебе дар, пусть и ничтожный.
А в своих избах, продолжал размышлять я, он, без сомнения, прячет клады из серебра и золота. Ну почему Этельстан этого не понимает? Или благочестивая надежда обратить язычников в истинную веру перевешивает подозрения?
– Через час мы проведем благодарственную службу, – сказал принц Ингильмундру. – Надеюсь, вы поприсутствуете и послушаете те слова, что скажет в своей проповеди отец Свитред. В этих словах заключена жизнь вечная!
– Лорд принц, мы будем слушать очень внимательно, – охотно пообещал Ингильмундр.
Меня так и подмывало рассмеяться. Он говорил все, что Этельстану хотелось услышать. Было совершенно очевидно, что Этельстану нравится молодой норманн, как и то, что он упорно не замечает хитрости под маской этого красивого лица. Принц видел в нем покорность, а ее христиане, как ни странно, почитают за добродетель.
Смиренный Ингильмундр разыскал меня после бесконечной проповеди Свитреда, на которую я не пошел. Я был на пристани Брунанбурга, смотрел лениво в корабельное чрево и мечтал оказаться в море, с парусом, полным ветра, и мечом на боку. Услышав стук шагов по доскам, я обернулся и увидел норманна. Он был один. Ингильмундр встал рядом и некоторое время ничего не говорил. Ростом он был с меня. Оба мы смотрели на пришвартованный корабль, и наконец Ингильмундр нарушил молчание.
– Корабли у саксов слишком тяжелые, – сказал он.
– Слишком тяжелые и медленные.
– У моего отца был как-то фризский корабль, – продолжил норманн. – Вот это был красавец.
– Так убеди своего приятеля Этельстана дать тебе корабли, – посоветовал я. – Чтобы ты мог уплыть домой.
Вопреки моему резкому тону, он улыбнулся:
– Корабли-то у меня есть, а вот где дом? Я считал своим домом Ирландию.
– Ну, вот туда и возвращайся.
Он пристально посмотрел на меня, как бы оценивая, насколько глубока моя враждебность.
– Думаешь, я не хочу вернуться? – спросил он. – Я бы хоть завтра, но Ирландия проклята. Ее не люди населяют, а настоящие демоны.
– Они убили твоего отца?
Ингильмундр кивнул:
– Им удалось разбить нашу «стену щитов».
– Но ты сумел вывести воинов из битвы?
– Сто шестьдесят три человека и их семьи. Девять кораблей.
В его голосе звучала гордость, и вполне законная. Отвод побежденных войск – одна из самых трудных задач в военном деле. Но Ингильмундр, если не врет, конечно, сумел проложить себе путь к побережью. Мне не составляло труда вообразить ужас того дня: рассыпавшаяся «стена щитов», вопли обезумевших воинов, истребляющих врага, всадники с острыми копьями, преследующие по пятам.
– Ты проявил себя молодцом, – похвалил я и перевел взгляд на два его амулета. – Так какому из богов ты молишься?
Вопрос вызвал у него смех.
– Тору, конечно.
– И при этом носишь крест.
Норманн ткнул пальцем в инкрустированное серебро.
– Это подарок моего друга Этельстана. Было бы невежливо прятать его.
– Твой друг Этельстан, – я выделил иронией слово «друг», – будет рад, если ты окрестишься.
– Да, знаю.
– И ты поддерживаешь в нем эту надежду?
– Неужели? – Его, похоже, забавляли мои вопросы. – А вдруг его бог могущественнее наших? Господин Утред, какое тебе дело до того, какому богу я поклоняюсь?
– Предпочитаю знать своих врагов, – ответил я.
Ингильмундр улыбнулся:
– Господин Утред, я тебе не враг.
– Тогда кто ты? Преданный вассал принца Этельстана? Поселенец, делающий вид, что ему интересен бог саксов?
– Мы теперь скромные поселяне, – ответил норманн. – Крестьяне, пастухи и рыболовы.
– А я скромный козопас, – буркнул я.
Он снова рассмеялся:
– Козопас, побеждающий в битвах.
– Что есть, то есть, – согласился я.
– Так давай позаботимся о том, чтобы мы всегда были на одной стороне, – спокойно предложил молодой вождь. Его взгляд был устремлен на крест на штевне ближайшего корабля. – Я не единственный, кого вытеснили из Ирландии, – продолжил он, и что-то в его голосе пробудило мое внимание. – Анлуф все еще там, да только надолго ли?
– Анлуф?
– Это самый влиятельный из вождей ирландских норманнов и владелец наиболее сильных крепостей. Даже тамошним демонам эти стены не по зубам. Анлуф видел в моем отце соперника и отказался помогать нам. Но проиграли мы не по этой причине. Мой отец потерпел поражение, – произнося эти слова, он смотрел на мирно текущие воды Мэрса, – поскольку его брат и со своими людьми отступил до боя. Я подозреваю, что его подкупили ирландским золотом.
– Твой дядя?
– Его зовут Скёлль, – сказал он. – Скёлль Гриммарсон. Приходилось о нем слышать?
– Нет.
– Еще услышишь. Он властолюбив. К тому же у него есть могущественный колдун. – Ингильмундр помедлил и коснулся вырезанного из кости молота. – И он со своим чародеем уже в твоей стране.
– В Нортумбрии?
– Да, в Нортумбрии. Высадился севернее этого места, намного севернее. За следующей рекой. Как там она называется?
– Риббель.
– За Риббелем, где он собирает людей. Скёлль, да будет тебе известно, спит и видит сделаться королем Скёллем.
– Королем чего? – Я презрительно фыркнул.
– Нортумбрии, разумеется. И это вполне логично, разве нет? Нортумбрия, северное королевство под властью короля-норманна.
Его голубые как лед глаза впились в меня, и я поймал себя на мысли, что Ингильмундр – один из самых опасных людей, каких мне доводилось встречать.
– Но чтобы стать королем, ему, разумеется, нужно сначала победить Сигтригра, не так ли? – продолжил он доверительно.
– Да.
– А ему известно – да и кто этого не знает, – что тестем Сигтригра является прославленный лорд Утред. Если бы я был на месте Скёлля Гриммарсона и собирался перейти через горы, то первым делом озаботился бы услать лорда Утреда куда подальше.
Еще одна версия, ради чего меня выманили из Беббанбурга. Ингильмундр знал, что меня заставили скакать через всю Британию, а устроил эту пакость его дядя, которого он определенно ненавидит.
– И как бы Скёлль это провернул? – поинтересовался я.
Норманн снова уставился на реку:
– Мой дядя вербует людей, поселившихся к югу от Риббеля и даже, как мне говорили, в мерсийских землях.
– Допустим.
– А мой друг Этельстан настаивает, чтобы все эти поселенцы платили дань и принимали проповедников.
Я понял, что он намекает на того монаха, брата Осрика. Человека, вовлекшего меня в дикую прогулку через горы. Человека, который мне солгал. И дает понять, что послал этого монаха с его коварным поручением не кто иной, как Скёлль Гриммарсон.
– И как ты обо всем этом узнал? – полюбопытствовал я.
– Даже нам, скромным пахарям, хочется ведать о том, что происходит в мире.
– И даже простой пахарь не отказался бы от мести за вероломство по отношению к его отцу?
– Мои христианские наставники говорят, что месть – штука недостойная.
– Из твоих христианских наставников много какого дерьма лезет, – буркнул я.
Ингильмундр только улыбнулся:
– Совсем забыл сказать: принц Этельстан просил тебя присоединиться к нему. Мне поручили передать тебе весть. Господин, прогуляемся назад?
Вот такой оказалась первая моя встреча с Ингильмундром. Во время последующих наших встреч он был одет в кольчугу, увешан золотом и вооружен мечом, называвшимся Косторез, которого страшилась вся Северная Британия. Но в тот день на Мэрсе он оказал мне услугу. В своих интересах, разумеется. Он хотел отомстить дяде и не был еще достаточно силен, чтобы сделать это самостоятельно. Но придет день, когда он станет сильным. Сильным, опасным и умным. Этельстан обещал, что молодой норманн мне понравится. И он мне понравился. Но одновременно и напугал.
Этельстан потребовал, чтобы я поехал с ним в Брунанбург, и я решил было, что это для него просто возможность рассказать о своих планах в отношении Мерсии и Инглаланда или встретиться с Ингильмундром. Но как выяснилось, имелась другая причина. Принц ждал меня у ворот форта и, как только мы подошли, кивнул, приглашая прогуляться немного в восточную сторону. Ингильмундр с нами не пошел. Четверо телохранителей шагали следом, но держались поодаль, чтобы не слышать нашей беседы. Я чувствовал, что Этельстан обеспокоен. Он говорил о погоде, о планах восстановить сестерский мост, о надеждах на хорошую посевную – о чем угодно, кроме истинной цели нашей встречи.
