– Через месяц будет семь лет, и я пойду в школу, – мальчик усердно лепил из песка обширный город. Он помогал себе открытой шкатулкой, а стержнем прорывал каналы и рисовал дороги между частями города. Понимая, что сразу забрать предметы не удастся, Глеб продолжил разговор:
– А тебя возьмут в школу? Нужно же как следует подготовиться…
– Я подготовился, – уверенно заявил мальчишка, не поворачивая головы в сторону Глеба. – Я умею читать и писать… Правда, пока только печатными буквами. А еще я считать умею до ста.
– Ого! – присвистнул Глеб, желая понравиться малышу.
– Правда, когда считаю до ста, то я сначала считаю до пятидесяти.
– Почему? – такое обстоятельство позабавило Глеба.
– Потому что после пятидесяти нужно отдохнуть.
– А почему после пятидесяти нужно отдохнуть?
– Потому что это половина, – мальчишку стали раздражать вопросы дяденьки, на которые он не знал, как ответить. Он вскочил с корточек на ноги и стал топтать только что отстроенный город. В разрушительный процесс были включены и шкатулка, и стержень.
– А чего половина? – сказал на автомате слегка опешивший Глеб.
– Половина… жизни! – громко крикнул мальчуган и бросил в песок шкатулку и стержень. Еще один раз пнув остатки песочного города, он повернулся спиной к Глебу и побежал в сторону подъезда. Потом внезапно остановился, повернулся и, оправдываясь, сказал:
– Все равно я солдатиков с собой не взял!
Глеб, качая головой, подобрал шкатулку, вложил в нее стержень и собранные письма. Уже в подъезде он раскрыл первое письмо.
Глава пятая,
в которой выясняется, что это письмо запорожские казаки пишут турецкому султану
Вот, получил домашнее задание. Во время отсутствия, чтобы никакого присутствия. В смысле водки и женщин. Да мне лень. Ужасная, обволакивающая лень. Праздность тела и души. Предаюсь безделью: не мою посуду, практически ничего не готовлю, не гуляю, никого не желаю видеть. Весь в затворничестве. Сутками напролет у компьютера, поглощен «Тотал Инфлюенс». Игромания – это та же водка, только без порчи желудка, без удара по многострадальной язве. Зато тот же удар по мозгам. Шевелится, лениво пытается отрыть глаза Совесть. Но она так же, как и я, спит до часу дня. И потом еще долго не просыпается (прямо как Енот!). Понимаю, что должен скучать, но ничего поделать не могу. Не скучается. Пока, видимо, это просто типа выходного. Все придет, но не сейчас. А сейчас возникает желание во время курения на балконе заняться обустройством его – балкона. Такие мысли были сразу, как мы сюда переехали, в эту новую квартиру моего зятя, в перспективе – мою, конечно. Если повар нам не врет. Кстати, о поваре. Что бы такого приготовить? Заглядываю в холодильник. Вижу мясо, сосиски, пельмени, яйца. Еще есть картошка – может, пожарить с тушенкой или яйцами? Лень. Решаю сварить рис с сосисками. Это быстро. Сегодня вопрос с питанием решен. Надо только сходить за хлебом, чаем и сигаретами. Так что же с балконом? Надо в воскресенье съездить на рынок и выбрать ламинат. Под цвет струганого дерева. Такой же, как на кухне. Посмотреть пластиковые панели на стены. Темно-изумрудного или тоже цвета дерева. Ловлю себя на мысли, что доминирует слово НАДО. Надо, надо, надо. Надоело, не хочу ничего делать. Валяться и смотреть телевизор. Но незадача. Как раз в день отъезда Енота – вырубился звук на телике. Я без него искренне скучаю. Да не по этой словесной и сюжетной каше, не по этой оголтелой (скрытой) пропаганде «Единой России» и двупрезидентства-премьерства. Просто скучаю по бормотанию в углу, на пирамиде из пластмассовых черных ящиков с серебристой окантовкой. Мебель какая-никакая! А бормотание в углу спасало меня почти год. Я привык в своем одиночестве слушать-смотреть телевизор и спать с включенным светом. Жутко внезапно остаться одному на всем белом свете. Всю жизнь тебя окружали люди, а теперь стены и вещи. Опять один. Повод погрустить. Но с удивлением понимаю, что я стал находить свои прелести в одиночестве. Приятно бездельничать. Никто не погоняет, не мешает. Есть странности определенные. Например, я обратил внимание, что стал разговаривать сам с собой. И даже с вещами. И даже с едой. Но все равно, хочу быть бездельником. Э-ге-гей! Где моя шашка? Шашка в четырехкомнатной квартире. Вместе с ружьями, патронами. Вместе с детьми. Вместе с дважды теперь бывшей женой. Скоро открытие сезона. Надо похлопотать о получении трех разрешений на ношение и хранение оружия. А то останусь без охоты. Утки не получат свой положенный заряд дроби в задницу.
Почему бездельничанье у меня ассоциируется с вольной жизнью запорожцев? С оселедцем на бритой голове и усами ниже подбородка? Ведь они вели хозяйство, растили детей, торговали. Не только прославились набегами на ненавистную Туретчину и высокомерных поляков. Они были еще и трудягами. Если Гоголь нам не врет. Да, это истинно так. Только перед глазами предстает известная картина «Запорожские казаки пишут письмо турецкому султану».
Ах да, Турция. Сегодня из Екатеринбурга вылетает туда вместе с мамой и младшей сестрой моя любимая Яна. Мой добрый и веселый Енот.
– Мы стоим на регистрации! – кричит она в сотовый телефон. – Скоро вылетаем! Расскажи какую-нибудь историю! Расскажи, как ты скучаешь по Еноту!
Глава шестая,
в которой происходит битва, а отвертка превращается в двухсторонний топор
Игорь Васильевич вошел в сторожевую будку. Веселый и серьезный менты кивнули ему головами:
– О пропаже вашей двенадцатиструнной гитары вы можете найти информацию в кирпичном здании заброшенной фабрики по улице Болейко.
– Как гитары? У меня пропал сын! – Игорь Васильевич удивился и возмутился одновременно.
– Все узнаете там, – невозмутимо ответил серьезный. Он превратился в трехколесный мотоцикл «Урал», а веселый, положив будку в люльку, протянул Игорю Васильевичу отвертку с черной ручкой. – Пригодится.
И отвертка как будто потянула его в сторону указанного адреса. Вскоре Игорь Васильевич входил в просторное производственное здание. Через редкие окна под потолком просачивался солнечный свет, поэтому в конце старого разрушенного цеха можно было разглядеть несколько станков, рядом с которыми ходили или сидели люди в белых облегающих костюмах, велосипедных перчатках и кедах. Костюмы, скорее всего, были спортивными, а люди – спортсменами.
– Присаживайтесь, угощайтесь, пока горячее, – приветливо сказал один из них, указывая на отрытую коробку лапши «доширак». Она стояла прямо на станке, рядом на крышке от лапши лежала пластмассовая белая ложка. От лапши поднимался пар. Игорь Васильевич почувствовал голод. Он принялся за еду, сев на стоящий со станком черный офисный стул. Люди в белом улыбались ему, занимаясь собственными делами. В основном они точили длинные ножи и топоры.
– Зачем? – как можно тактичнее спросил Игорь Васильевич рядом стоящего спортсмена.
– Скоро битва, – спокойно ответил тот. Аккуратно доел «доширак», облизал ложку и положил ее на станок. – Потому что…
…Здание заполнилось шумом и пылью. На людей в белом, стоящих за станками, двинулось не меньше сотни людей в черном. Может быть, даже и не людей.
– К бою! – крикнул Главарь белых, и спортсмены похватали свои ножи и топоры.
– У меня нет оружия! – прокричал ему сквозь шум Игорь Васильевич.
Главный среди белых кивнул на черную отвертку и показал рукой в белой перчатке на нападавших:
– Это они похитили гитару и сына.
Игорь все понял и крепко схватил отвертку за рукоятку. Он устремился за спортсменами в белом на черную массу, приближающуюся с неумолимой быстротой. Битва началась. Белые бились неистово. Каждый уничтожал по два-три черных воина одновременно. Игорь замахал отверткой и вдруг почувствовал, как она превращается в двусторонний топор. От его ударов нападавшие враги стали распадаться пополам. Игорь почувствовал силу и бешенство берсерка. Он уже уничтожил не менее десятка недругов, столько же было на счету и у его соратников. Но черная волна наплывала снова и снова…
Глава седьмая,
в которой совершается попытка спасти женщину-самоубийцу
Алексей открыл глаза и прислушался еще раз. Двери раскачивались из стороны в сторону и заставляли несмазанные петли издавать протяжные жалобные звуки. Один раз он отчетливо услышал слово «помоги!». Алексей повернул голову и похолодел от ужаса. В дверном проеме зала стояла его покойная мать и призывным жестом манила его за собой. Ее черты были нечеткими, а силуэт напоминал голографическое синеватое изображение. Видимо, мама поняла его состояние и каким-то образом успокоила его: «Не бойся, я твоя мама, иди за мной, помоги…» Алексей почувствовал облегчение: страх отступил, но чувство тревоги осталось, и он, как зомби, влекомый непонятным призывом, поднялся с кресла и пошел за матерью. Уголком сознания он отметил, что все двери в квартире раскрыты настежь, в том числе и входная дверь. Но он не удивился этому факту, принял как должное и вышел вслед за призраком из квартиры. На лестничной площадке уже никого не было. Но непонятный зов заставил Алексея преодолеть два лестничных пролета и очутиться этажом выше. Здесь он увидел еще одну дверь, распахнутую настежь. Не задумываясь, он вошел в чужую квартиру.
Он хотел произнести дежурную фразу типа «Есть кто дома?», – но слова застряли в горле, так как он увидел в комнате раскрытые обе створки окна и стоящую на подоконнике молодую женщину. Ясность происходящего не вызывала сомнения – женщина собиралась выпрыгнуть с пятого этажа. Рядом с окном стоял письменный стол, на нем лежал белый листок бумаги и ручка. Почему-то Алексей не сомневался, что это предсмертная записка, начинающаяся с фразы: «В моей смерти прошу…»
– Постойте… – осторожно выдавил из себя Алексей, боясь спугнуть женщину, решительно готовую распрощаться с жизнью.
Она вздрогнула, покачнулась и резко повернула к музыканту заплаканное лицо:
– Не подходи! Я прыгну! – почти прокричала она.
– Что вы, что вы! – негромко и успокаивающе проговорил Алексей. Он лихорадочно соображал, как ему выиграть время и незаметно подкрасться к окну, чтобы схватить ее и втащить в комнату. – Я и не собираюсь подходить, просто…
– Что? – вызывающе произнесла женщина и на секунду повернула голову в сторону двора.
Алексей принял решение – передвигаться к ней, поднимаясь на носки и поднимая пятки, которые сдвигал на несколько сантиметров к окну, а потом вновь вставал на носки. Во-первых, так его движение не было заметно, а во-вторых, не было слышно.
– Просто зачем лишать себя жизни – наверняка из-за какого-нибудь хлыща? Ведь дело в мужчине, так ведь? Несчастная любовь? – Алексей не знал, что говорят в этих случаях самоубийцам, но интуитивно предположил, что необходимо непрерывно говорить, чтобы отвлекать внимание, выигрывать время, заставлять задуматься. Говорить он старался тихо, почти нежно, тембр его голоса нравился представительницам слабого пола, они даже называли его «терапевтическим». И он надеялся, что…
– Все мужики – козлы! – опять прокричала молодая женщина.
…что тембр голоса поможет на какие-то мгновения удержать ее от непоправимого шага…
– Конечно, козлы! Разумеется, козлы! – обрадованно подтвердил Алексей, он частил словами, даже тараторил, лишь бы…
– Не пытайся подойти! Я прыгну!
…лишь бы успеть подскочить к ней…
– Еще какие козлы! Мы – эгоисты, самцы, думающие лишь о своих прихотях, мы пьем, мало зарабатываем, не заботимся о детях, грубы и жестоки, мы тупиковая ветвь развития человечества!
При этом перле женщина замерла, она проявила мимолетное внимание, и Алексей воспользовался этим:
– Стоит ли так замыкаться на мужиках, которые только и годятся для того, чтобы быть пушечным мясом, убивать себе подобных и погибать самим? Продолжение рода? Но есть же искусственное оплодотворение, есть, в конце концов, детские дома, в которых маются без родительского тепла тысячи и тысячи мальчиков и девочек, есть одинокие старики, которых забыли дети, есть инвалиды, которым некому помочь, есть масса людей, которые ждут тепла и любви…
– Я люблю его! – сказала женщина. – А он… он ушел к другой!
Она заплакала, но теперь ее голос не был таким истеричным, и Алексей решился пододвинуться поближе.
– Откровенно говоря, вы выбрали не самый лучший способ самоубийства, – сменил тактику музыкант. – Пятый этаж – не гарантия того, что вы умрете сразу. Вы можете переломать себе все кости и остаться инвалидом на всю жизнь…
Женщина прислушалась, ее уверенность в задуманном постепенно таяла, это чувствовалось по опустившимся плечам и расслабленным мышцам ног и рук.
Алексей сделал еще один шажок, и тут предательски заскрипела половица под ногами. Этот скрип вдруг что-то напомнил потенциальной самоубийце. Она вновь обрела решимость, резко повернулась к музыканту:
– Я же сказала – не подходи! – и сделала шаг в пустоту.
Алексей в один тигровый прыжок достиг окна, цепко схватил за руку несчастную. Кисти рук у него были натренированы многочасовой ежедневной игрой на бас-гитаре, он сам удивился их скрытой силе. Хотя на свое телосложение он никогда не жаловался и был явно сильнее многих друзей и знакомых. Железной хваткой он зажал кисть руки самоубийцы и не давал ей упасть.
– Пусти! Отстань от меня! – женщина извивалась, отталкивалась ногами от стены, а свободной рукой царапала его пальцы и пыталась оторвать их по одному от своей кисти.
Алексей зацепился правой ногой за трубу парового отопления и высунулся из окна как можно дальше, чтобы помочь левой рукой втащить в комнату эту молодую истеричку.
– Отпусти меня! Я никому не нужна в этом мире! – отчаянно закричала она.
– Ты нужна мне! – неожиданно для самого себя так же отчаянно закричал Алексей и стал втягивать ее тело в окно. Весила она не больше 50 килограмм, но кисть руки не самое лучшее место для удерживания веса.
Женщина удивленно и с интересом посмотрела на Алексея. Она как бы впервые увидела его. Что-то осознанное промелькнуло в ее взгляде. Музыкант тоже рассмотрел ее подробнее. Она была симпатичной: высокий лоб говорил об уме, большие глаза, припухлые губы… «Дурочка, – подумал Алексей, поднимая выше и выше беспомощное тело, – мужики перед тобой должны штабелями ложиться».
Он уже поверил, что сумеет вытащить женщину. Она больше не дергалась и как бы отрешилась от ситуации. От волнения у Алексея вспотели руки и голова. Так всегда было во время выступлений, когда он выкладывался на все сто процентов и играл, и пел так, как будто это было в последний раз в его жизни. Сейчас он тоже выкладывался на все сто. И тут…
Глава восьмая,
в которой опять не работает лифт и появляются голый Сизиф и таинственный голос
Глеб вновь вошел в подъезд. Прочитанное письмо развеселило, но не более того. Он решил больше не читать писем из шкатулки и вернуть ее хозяину. Лифт по-прежнему не работал. Глеб, чертыхаясь, нехотя стал подниматься по ступенькам. С некоторым удивлением он обнаружил, что среди привычных пенисов, вагин и матов, изображенных на стенах подрастающим поколением, причудливом образом переплелись рисунки Маурица Эшера. Здесь были и «Рисующие руки», которые он заметил недавно. Но вот откуда появились «Лужица», «Меньше и меньше», «Бельведер», «Водопад», «Куб с полосками», «Предел круга», «Три пересекающиеся плоскости»? Он невнимательно смотрел в первый раз? Ого! Чуть выше – «Спирали», «Водовороты», «Звезды», «Порядок и Хаос», «Метаморфозы». Черт возьми! Это обман зрения или стереокартинки, которые можно разглядеть лишь под особенным углом зрения и при специальном градусе сведения глаз? «Встреча», «Рептилии», «День и ночь», «Узы союза», «Три мира», «Сверху и снизу». Эти картины Глеб знал достаточно хорошо, потому что в свое время тщательно изучал творчество Эшера…
Вдруг он услышал грохот катящегося с верхних этажей большого предмета. Судя по звукам, это был тот самый камень, из-за которого Глеб провалился в бездну. Он бился о стены, подскакивал на ступеньках, каким-то невероятным образом разворачивался на площадках и опять стремительно несся вниз. Глеб быстро прикинул, когда невидимый предмет появится в лестничном пролете второго этажа, и понял, что это случится через секунду. Если побежать к выходу из подъезда, то громадное ядро или что-то там еще могло настигнуть его, так сказать, «на излете». Можно было заскочить в лифт, но тот не работал. И все-таки скорее автоматически, чем осознанно, Глеб нажал кнопку вызова. В этот момент он увидел громыхающее нечто! Это был огромный камень почти закругленной формы, с грубо стесанными боками, из мрамора или гранита, бившийся о стены и ступеньки. От его ударов отлетала штукатурка или сыпались искры. Камень неумолимо приближался. На лестничной площадке между вторым и первым этажами, которая непонятным образом как ни в чем не бывало находилась на прежнем месте, громадная глыба неудачно развернулась и крепко застряла, так и не начав движение по последнему пролету. Глеб открыл рот, дверцы лифта тоже открылись. Видимо, от сотрясений что-то произошло с механизмами и электропитанием – лифт гостеприимно приглашал в кабину. Глеб стал было заходить внутрь, как вдруг увидел голого пожилого мужчину с черной кудрявой шевелюрой и такой же бородой, который перелезал через перила, норовясь попасть со второго этажа на первый. Для своих лет он был достаточно спортивно сложен, поджар, на животе были даже видны кубики мышц. Мужчина что-то говорил на непонятном языке – гортанно-картавом. «На армянском, наверное, – подумал Глеб. – Пьяный, что ли? Почему голый? Эксгибиционист? Зачем обезьяной прыгает по этажам?» Чернобородый мужчина-эксгибиционист уставился дикими карими глазами на Глеба и прорычал что-то непонятное, театрально поднимая руку к потолку. Затем он уперся руками в каменную глыбу и стал ее толкать вверх по лестнице. Вены на руках и ногах вздулись, мышцы напряглись, странный мужчина бормотал себе под нос странные фразы. Лицо его, изборожденное морщинами, загорелое до темно-коричневого цвета, выражало непередаваемое страдание.
– Это, похоже, древнегреческий! – вдруг произнес Глеб. – А тебя не Сизифом ли зовут?
Голый мужчина вздрогнул и на миг отпустил камень. Глыба съехала на ступеньку и придавила ему пальцы на правой ноге. Стон боли и свирепое рычание вырвались из уст чернобородого. Он повернул голову в сторону Глеба: взгляд его не предвещал ничего хорошего. Глеб испуганно заскочил в лифт и нажал кнопку четвертого этажа. Лифт медленно (очень медленно!) закрыл створки дверей и двинулся в путь.
Глеб, допустим, был не из пугливых. Но сумасшествие или бешенство выходят за рамки поведенческого восприятия нормальных людей. Мало есть людей, подготовленных к таким неординарным встречам. Глеб действительно не знал, что делать. Может, это все ему померещилось? Сегодня он был с похмелья, и все еще затуманенный разум мог откаблучить что угодно. Глеб усмехнулся, вспомнив, как вчера его изумила супруга. Он пришел домой за полночь. С другом Владом Скорострельниковым они изрядно подвыпили, отмечая участие Влада в депутатских выборах. Глеб зашел как можно тише. Трехлетняя дочь Алина и шестилетний сын Дима безмятежно спали. Супруга Нелли тоже не подавала признаков бодрствования. Глеб, слегка шатаясь, повесил куртку, снял ботинки, надел тапочки и отправился в туалет, чтобы обдумать свое позднее возвращение и найти ему легитимное оправдание. В некоей задумчивости он просидел определенное количество времени и, достигнув результата, решил выйти с чистой совестью и принятым решением, то есть подходящей отмазкой на счет выпивки. Машинально, так, как он делал всегда при выходе из туалета, Глеб потянул рукой рулон туалетной бумаги, чтобы оторвать кусок нужного размера, и замер от неожиданности. Он увидел на рулоне улыбающийся портрет Влада. Портрет повторялся в заданном алгоритме, как кадры в кинопленке. Надеясь, что портреты вот-вот кончатся, Глеб тянул бумагу дальше и дальше. Но улыбающийся Влад по-прежнему продолжал улыбаться с ленты рулона. В конце концов, до Глеба дошло, что его жена, поджидая благоверного с работы час-другой-третий, увидела в углу коридора стопку многотиражной газеты «Аэропорт». Это был дополнительный тираж, выпущенный специально под выборы Влада Скорострельникова. Жизнерадостный портрет последнего с биографией, программой и предвыборными лозунгами открывал газету. Нелли не поленилась, вырезала из каждой фотографию Влада и приклеила на весь рулон туалетной бумаги – кадр за кадром. Это была оригинальная месть загулявшим собутыльникам. Глеб порадовался изобретательности жены. Он еле сдерживался, чтобы не взорваться от хохота. Детей нельзя было будить, а жена, скорее всего, притворялась, что спит. Ее шедевр из аппликаций стоил обратной связи. Глеб пошел сдаваться и просить прощения…
А ведь вчера ему поначалу показалось, что у него галлюцинации! Не смех его распирал в первые секунды, а легкий шок. Потому как сперва промелькнула мысль – уж не предвыборную ли туалетную бумагу стал выпускать Скорострельников? Местный Дом печати технически мог легко освоить этакий полиграфический изыск. Только потом пришли логика и здравый смысл. Вот и сейчас, увидев голого Сизифа, напоминающего армянина, в подъезде собственного дома, да еще и после появления громадной каменной глыбы, Глеб мог запросто решить, что все это игра похмельного воображения. Только вот иногда лифт, неспеша поднимающийся вверх, содрогался от ударов. Тряслась кабина, тряслись стены подъезда. «Не застрять бы!» – подумал Глеб. И тут на нужном этаже дверцы лифта раскрылись. Двинувший было к выходу Глеб оцепенел – выход из лифта загораживала та же самая глыба, которую опекал Сизиф. Специально или не специально Сизиф заслонил камнем выход; Глеб не стал разбираться и нажал кнопку пятого этажа. На пятом его ждало разочарование – то есть тот же самый камень. И на третьем тоже. В отчаянье Глеб задумался – на какой этаж подняться, чтобы успеть проскочить на свой?
– Не торопись, – раздался голос из динамика под панелью кнопок. Там, где всегда надпись «Лифтер». – Сизиф сегодня в ударе. Ему кажется, что еще немного, и он закатит свой груз на самую вершину.
– Эй! – не очень вежливо закричал Глеб. – Мне сейчас не до дурацких шуток! Я хочу попасть домой!
– Так попадай, – равнодушно ответил голос.
– Кто вы? – на грани истерики закричал Глеб. – Мало того, что один сумасшедший таскает кирпичи по подъезду, второй сумасшедший изображает лифтера!
– Кто я? – удивился голос. – Я – это ты спустя двадцать пять лет. Это я передал тебе письма. Чтобы ты прочитал, что произойдет с тобой спустя время. Это твои письма.
