– Гийом, зять мой, – начал он, отставляя пустой бокал, – приношу вам мои извинения. Но поставьте себя на мое место! Мы только-только сели за стол, и вдруг вы объявляете, что через четыре дня отплываете в Америку из Гавра! Есть отчего расстроиться! Это серьезное предприятие, и я бы предпочел узнать о нем заранее, чтобы мы с вами и Катрин могли все обсудить. Но сделанного не вернешь. Я позволил себе резкие высказывания в ваш адрес, прошу меня простить.
– Я охотно прощаю вас, мсье Ларош.
– Поговорим начистоту. Когда вы только поженились, я злился и вел себя с вами соответственно. Но вы должны признать: я взял себя в руки, смирился с вашей любовью. Давайте вернемся к истокам всех проблем.
– Не понимаю, о чем вы.
– Что, если я предложу вам перспективу, возможность работать здесь, в поместье? Становитесь моим компаньоном, переезжайте в замок, благо комфортабельных комнат у нас множество. Наша дочь снова будет жить в привычной обстановке, родившийся ребенок получит все самое лучшее. Будем с вами работать вместе и делить прибыль.
Этого Катрин точно не ожидала. Отец, этот бескомпромиссный винодел, – и вдруг делает такое серьезное предложение зятю, которого презирает? Поверить невозможно!
«Гийом не сможет отказать, это было бы глупо! – внутреннее ликовала Адела, в чьих глазах снова зажглась надежда. – Они останутся, я уверена!»
– Это большая щедрость с вашей стороны, мсье, – вежливо отвечал плотник. – Но мне не по душе работа на виноградниках, и роскошная жизнь тоже. Я люблю свою работу, и Новый Свет зовет меня. Свою жизнь мы будем строить там – моя жена, дети и я, так, чтобы ни от кого не зависеть. Сожалею, но будет так.
Катрин с облегчением вздохнула. Молодой женщине показалось, будто она уже ощущает дуновение океанского ветра на своем лбу и щеках. Ее радость не укрылась от отца, однако он скрыл раздражение под вымученной улыбкой.
– Что ж, Гийом, в душе вы гордец, – проговорил Гуго, – и зачастую это залог успеха. А еще вы смелы, и глупо было бы вас в этом упрекать. Мы могли бы поладить… Но на этом закончим наш разговор!
Гийом кивнул, соглашаясь, потом подмигнул Катрин. Ничто не заставило бы их с женой, одинаково стремящихся к свободе и новым открытиям, передумать.
Элизабет пересела на свой стул и стала спокойно доедать десерт в уверенности, что родители ее любят и увезут с собой.
Вот уже две недели по вечерам она слушала их рассказы о том, как они будут долго плыть по морю. Катрин расписывала, как это будет чудесно, показывала океанские пейзажи – бескрайние сине-голубые просторы и волны с шапками белой пены. В небе, над океаном, парили чайки. Таких птиц в Шаранте Элизабет видеть не приходилось.
Гийом тоже раздобыл фотографию – парохода – и объяснил дочке, что они будут жить десять дней на таком вот огромном корабле, похожем на большой-пребольшой плавучий дом.
К сожалению, тревога вернулась, стоило Мадлен, горничной Ларошей, резким движением отодвинуть стульчик Элизабет от стола. Это была крепко сложенная крестьянка двадцати восьми лет от роду, с пронзительным взглядом и грубоватыми чертами лица. Ее каштановые волосы были собраны на затылке и покрыты маленьким белым чепцом.
– Мадемуазель, мне приказано уложить вас спать, – сказала она девочке.
Катрин сделала протестующий жест, поскольку привыкла укладывать дочь сама. Но тут вмешалась Адела:
– Мадлен отлично о ней позаботится, а нам нужно поговорить наедине. Ты ведь и сама так росла, Катрин, разве ты забыла? Такие маленькие дети, как Элизабет, должны ложиться рано и быть подальше от шума и суеты.
– Почему же, помню прекрасно, – отвечала Катрин. – Летом мне приходилось томиться в постели, в то время как ты принимала гостей в парке, украшенном фонариками. Я слушала музыку и горько сокрушалась, что не могу веселиться со всеми. Зимой бывало еще хуже: одной наверху мне было страшно, особенно когда в камине завывал ветер, вот как сегодня. Знаешь, я чувствовала себя не такой одинокой в пансионате.
– Разве я виновата, что не смогла подарить тебе братьев и сестер? – посетовала мать. – Ты слишком впечатлительна. Скажи Элизабет «спокойной ночи»!
Катрин против воли подчинилась. Ничего, как только рассветет, они с мужем и дочкой уедут! И никто больше не сможет им навязывать свои нелепые правила.
– Элизабет, милая, ступай с Мадлен! Будь послушной девочкой, прочитай молитвы – и в кровать. Я перед тем, как лечь, зайду к тебе.
С этими словами она приласкала дочь, несколько раз ее поцеловала, чтобы приободрить.
– Мам, ты придешь, правда? – испуганно переспросила Элизабет.
– А я уж думал, она немая, наша кукла, – усмехнулся Гуго Ларош. – Но нет, она умеет говорить.
– Элизабет не кукла, мсье! – возмутился Гийом. – Дома, с нами, она очень говорливая и любознательная. И уже читает простые слова – притом что ее никто не учил, и мы очень этим гордимся.
Ответить виноделу помешал оглушительный грохот. Впечатление было такое, будто частично обрушилась крыша или кто-то ломится в двери и окна.
– Боже, что это было? – испугалась Адела. – Я-то думала, гроза кончилась.
– Наверняка молния, – ответил ей супруг.
Прибежал дворецкий, бледный, с выпученными от ужаса глазами, и склонился в поклоне перед своим господином:
– Мсье, мадам, на одну из башенок рухнула большая ель! Так сказал Венсан, он только что прибежал из конюшни.
– Надо же! Этому дереву две сотни лет, – с сожалением заметил Гуго Ларош, быстро вставая из-за стола. – Простите мой пессимизм, но я вижу в этом дурное предзнаменование! Нужно пойти и посмотреть, что повреждено.
– Я с вами! – воскликнул Гийом.
Адела вставать не стала. Она придвинулась к дочке и взяла ее за руку. Неумолимая Мадлен повела маленькую Элизабет через зал XII века, откуда имелся доступ к подъемному мосту. Это было просторное помещение в романском стиле, которое владельцы использовали в качестве парадного вестибюля.
Супруги Ларош не упускали возможности похвастаться перед гостями богатым историческим прошлым древней крепости, которую жители деревни Гервиль уважительно именовали «замок».
Элизабет оглянулась, чтобы еще хотя бы раз посмотреть на мать. Она с куда большей охотой посидела бы у нее на коленях или же пошла бы с Катрин к ней в спальню. Столовая, где девочке весь вечер было так неуютно, вдруг показалась ей местом приятным и безопасным. Керосиновые лампы давали мягкий желтый свет, в котором красиво поблескивала полировкой мебель громадных размеров.
– Ну же, мадемуазель, пошевеливайтесь! – поторопила ее горничная.
Оказавшись в вестибюле, украшенном живыми растениями и зеркалами, девочка замедлила шаг. На стенах, обтянутых красным бархатом, висели охотничьи трофеи. По приезде Элизабет их просто не заметила. Зато теперь, в танцующем свете свечи, она увидела, как их много – голов с глазами из цветного стекла. В ее понимании этих зверей можно было только пожалеть, ведь они лишились части своего тела. Дикий кабан, олень, косули… Эти изящные козочки часто ходили мимо их дома к реке на водопой, и вид их расстроил Элизабет еще больше.
– Это ваш дедушка, мсье Ларош, подстрелил всю эту дичь, – уважительным тоном сообщила Мадлен. – Но на чучела пошли только самые красивые!
Пока они поднимались по бесчисленным лестницам наверх, к спальням, Элизабет совсем выбилась из сил. По дороге ее разобрала зевота. Наконец горничная ввела ее в детскую, вернее, не ввела, а втолкнула, надавив рукой на плечо. Здесь, вдали от строгих хозяйских глаз, она моментально утратила и медоточивые манеры, и покорный вид.
– Быстро ложись! – прикрикнула она на девочку. – Сколько хлопот из-за тебя, и это за один только вечер!
Камин разожгли пять минут назад, так что прогреться комната не успела, и освещала ее всего лишь одна, порядком оплавленная свеча.
– Тебе понадобится нательная рубашка! – спохватилась горничная.
– У меня есть – под платьем.
– Наконец заговорила? Ладно, пусть будет эта рубашка. Теперь снимай остальное! Я постелила два одеяла, так что не замерзнешь.
– Вы сердитесь?
Вопрос, заданный спокойным голосом, озадачил Мадлен. Она посмотрела на девочку с подозрением.
– Сержусь я или нет, с тобой мне возиться некогда. Работаю с утра до вечера, не то что некоторые… Да и Венсан заждался, мы с ним играем в карты.
– Кто это – Венсан?
– Работает на конюшне, а еще таскает в господские комнаты дрова. Не надоело меня пытать, дотошная ты девчонка?
Почему Мадлен так с ней себя ведет, было непонятно, и Элизабет прикусила губу, чтоб не заплакать. Сердечко ее болезненно сжалось. Не обронив больше ни слова и ни слезинки, она позволила себя раздеть. Внезапно девочка вскрикнула, увидев в нескольких шагах от себя размытые силуэты женщины и ребенка, которые двигались, размахивали какими-то тряпками.
– Там! – прошептала она. – Там какие-то люди!
– Вот дуреха! – насмешливо отозвалась горничная. – Это же наши отражения. Ты что, зеркала никогда не видела? Подойди ближе!
Элизабет, конечно, знала, что такое зеркала, но то, каким пользовались родители, было круглое, размером с тарелку. Катрин звала ее посмотреть на свое отражение утром по воскресеньям, когда они собирались к мессе, и девочку это всегда забавляло.
Здесь все было по-другому: Элизабет видела себя всю, с ног до головы, в белой нательной сорочке на бретельках. Глаза казались больше, чем обычно, щеки и подбородок – более круглыми. Она посмотрела на каштановые кудряшки, убранные под розовую ленту, и наконец себя узнала.
– А ты испугалась! – фыркнула Мадлен. – Теперь быстро в кровать!
– Мне надо еще помолиться!
– Помолишься лежа! Говорю же, мне некогда.
Мадлен помогла девочке забраться под ледяные простыни, которые никто и не собирался согревать грелкой, наполненной горячими угольями, потом присела возле огня и стала энергично его раздувать при помощи каминных мехов. Взметнулось желтое, очень яркое пламя.
– Свечу я задую. Вместо ночника тебе будет огонь в камине, – заявила она. – Жаловаться не на что, немногим повезло так, как тебе. И запомни: расскажешь матери, как я с тобой говорила, – пеняй на себя! Я знаю особые наговоры для чересчур болтливых детей. Могу сделать так, что у тебя изо рта посыплются мушиные личинки, а из ушей – черви. Поняла?
– Да, – прошептала испуганная девочка, натягивая одеяло до носа.
Она ощущала неприязнь Мадлен по отношению к себе, но это почему-то перестало ее тревожить – как недавние раскаты грома и неистовство грозы. Раздраженный тон горничной, ее нервные жесты больше ее не удивляли.
В глубине своей маленькой растревоженной души Элизабет во всем винила этот мрачный замок. Разве может тут случиться что-то хорошее? Поэтому и дедушка кричит и ударяет кулаком по столу, а бабушка ни разу ее не поцеловала…
– Мамочка! – тихонько позвала она. – Мамочка, приди!
С порога детской Мадлен обернулась и сделала страшное лицо:
– Твоя мать занята, так что спи давай!
Дверь закрылась. Временами потрескивал и искрил огонь в камине, однако от этого комната не становилась уютнее. Элизабет со страхом уставилась на огромные белые занавеси на окнах. Скоро девочке стало казаться, что они тихонько шевелятся, и она отвела взгляд. Она стала рассматривать лепные гипсовые украшения на потолке, по углам, но тут же подумала, что среди завитушек орнамента могли затаиться пауки…
В поисках успокоения Элизабет посмотрела на высокий платяной шкаф с треугольным фронтоном. И вдруг его створки, поблескивающие в полумраке, начали медленно открываться!
Элизабет затаила дыхание, потом громко всхлипнула. – Мамочка! Папа! – только и смогла выговорить она. Никто не пришел ее спасать.
Катрин прошла в маленькую гостиную, именуемую «курительной», к мужу и отцу, не подозревая, с какими ужасами пришлось столкнуться ее ребенку. Стараясь не обращать внимания на неприятный запах табака, она прижалась к мужу, чье присутствие рядом было ей необходимо как воздух. У обоих мужчин волосы были мокрыми от дождя: они только-только вернулись в дом.
– Не могу поверить! – воскликнул Гуго Ларош. – Эта большая ель была своего рода символом поместья. Подумать только, она уже росла, когда наши края, наш замок посетил Людовик XIV, «король-солнце»!
– Чему тут удивляться: дереву больше двух сотен лет, – отозвался молодой плотник. – Но оно переломилось посредине и не умрет.
– А толку? Придется срубить его совсем, чтобы не уродовать парк, – вздохнул Ларош. – Посажу на этом месте другое, да только при моей жизни оно таким высоким не вырастет.
– Папа, милый, я тебе сочувствую! Не расстраивайся так, – воскликнула Катрин.
– Единственное, что могло бы меня утешить, – это если бы вы остались. Вы и ваши дети – оба! – со значением сказал он. – Если родится сын и если бы ты, Гийом, принял мое предложение, я бы ушел с миром, зная, что мое имущество, мои виноградники в хороших руках.
Молодая женщина едва заметно улыбнулась. Оставив мужа, она подошла и погладила отца по руке.
– Папа, тебе всего пятьдесят два, и ты еще долго будешь управлять своим великолепным поместьем!
– Кто знает, доченька, кто знает… Как говорится в Евангелии, мы не знаем ни дня, ни часа, когда Господь призовет нас к себе. Что ж, я больше не стану вас уговаривать. Жребий брошен, и я чувствую, что ничто вас на французской земле не удержит.
В это самое мгновение вошла Адела. Она махнула рукой перед лицом, давая понять, что сигарный дым не доставляет ей ни малейшего удовольствия. Гуго Ларош поспешил швырнуть «орудие преступления» в камин.
– Вернемся в столовую! – предложил он. – Жером принесет шампанского, и мы поднимем бокалы за вас, за удачное путешествие.
Катрин с Гийомом посмотрели друг на друга, испытывая облегчение: желаемого они все-таки добились.
– Надеюсь, Элизабет не сидит и не ждет меня, – с тревогой проговорила молодая мать. – Насколько я ее знаю, она предпочла бы переночевать с нами.
– Святые Небеса! Брать такую взрослую девочку к себе в спальню? – возмутилась Адела.
– Один-единственный раз нам бы она не помешала, – резко возразила Катрин. – Дома, в Монтиньяке, я обустроила для нее маленькую комнату, смежную с нашей спальней. К тому же последние пару дней она очень плохо спала.
– Ничего удивительного. Предстоящая поездка ее, конечно, пугает, – высказался Гийом.
На этом обсуждение и закончилось. Гуго Ларош обнял дочь за талию и увлек в сторонку. Он испытывал непреодолимое желание прикасаться к ней, смотреть на нее, ощущать тонкий аромат ее лавандовых духов.
– Если окажетесь в стесненных обстоятельствах, – зашептал он ей на ухо, – тебе стоит только написать, Катрин, и я обеспечу вас всем необходимым. И еще: возвращайтесь, как только вам этого захочется! Мое предложение останется в силе, пока я живу и дышу.
– Папа, ты на самом деле такой добрый! – так же тихо отвечала молодая женщина. – Спасибо! И не волнуйся так. Нам с Гийомом не терпится оказаться в Нью-Йорке! Вчера мы даже посмеялись – можно сказать, это будет наше свадебное путешествие.
Гийом и мадам Ларош прислушивались к разговору, и последняя фраза Катрин не осталась без комментария.
– Ваше свадебное путешествие! – с горечью воскликнула Адела. – Разве это наша вина, что вы отказались ехать в Италию? Это был бы подарок с нашей стороны, но нет! Вы предпочли провести неделю на берегу Шаранты, приводя в порядок жалкий домишко, в котором собирались потом жить!
Катрин решила не отвечать, так как по голосу матери было слышно, что она чуть не плачет с досады. Она поцеловала Аделу в щеку, в то время как дворецкий, повинуясь тихому распоряжению хозяина, бросился в буфетную за шампанским. В коридоре с ним повстречалась Мадлен. Она подмигнула ему и только потом вошла в столовую.
– Мадам, мадемуазель Элизабет прочитала свои молитвы и уже спит, – объявила она, глядя Катрин в глаза.
– Спасибо, что позаботились о нашей девочке, – мягко произнесла молодая женщина. – Я боялась, что наверху, в одиночестве, ей будет страшно.
– Что вы, мадам! Я сидела возле ее кроватки, пока она не уснула. Девочка так утомилась! – солгала горничная и, отвесив хозяйке пару преувеличенно почтительных поклонов, вышла.
На верхнем этаже замка, в тиши детской, Элизабет впервые в жизни испытывала такой ужас – безотчетный, инстинктивный. У нее на глазах створки платяного шкафа приотворились и снова сошлись, оставляя маленькую щель, а после еще раз и еще, через равные промежутки времени. Она забилась под одеяло, безостановочно повторяя: «Мама! Мамочка!», но уже очень скоро, как зачарованная, уставилась через деревянные лакированные перильца своей кроватки на шкаф, дверцы которого продолжали таинственно покачиваться вперед-назад.
Элизабет не могла ни закричать, ни позвать на помощь – из страха, что тут же появится чудище и набросится на нее. Она просто лежала и плакала, едва дыша и зажимая рот маленьким дрожащим кулачком.
И в довершение всех бед оранжеватое пламя в камине, угасая, стало понемногу опадать. Понимая, что комнату вот-вот поглотит мрак, девочка попыталась молиться. Конечно, ей бы встать и выскочить за дверь, но смелости покинуть свое убежище Элизабет не хватило.
Она едва не задохнулась в панике, когда дверца открылась уже по-настоящему. Развешанная на плечиках одежда заколыхалась, и из недр шкафа появилась рука с расставленными пальцами.
