– Не было пока.
– Луша! Луша! – донесся из кабинета такой пронзительный, истошный вопль хозяйки, что у Луши от страха кастрюля с начищенной картошкой из рук выпала.
– Господи, тута я! Чего так кричать-то, ведь едва от страха не померла. Ой, батюшки! – без всякого перехода заголосила Луша, увидев на диване неподвижного, уставившегося в потолок немигающими глазами хозяина.
– Сердце, это наверняка сердце. Такое переутомление, столько волнений… – бормотала себе под нос Лариса Валентиновна, комкая в руке маленький, насквозь мокрый платочек.
– Конечно, конечно. Наверняка, – согласно кивала, обнимая ее за плечи, Людмила Валентиновна, ее старшая сестра, вызванная Лушей на подмогу.
– Люсенька, если бы он лег в спальне, я бы услышала, я бы успела… А так… Бедный, бедный… Бедные мы, как же мы теперь? А Лизонька с Ильюшей, как нам теперь?
– Ничего, не пропадете, – успокоительно гладила сестру по спине Людмила Валентиновна. – В советской стране живете, не дадут пропасть. Помогут. И с похоронами, и вообще, – кивала она головой. – Такой человек! Такой талант… Да и на книжке у вас небось что-то отложено, а у тебя образование есть. Проживете. Ох, Модя, Модя.
– Лариса Валентиновна, там к вам следователь пришел, приглашать? – заглянула в комнату заплаканная Луша.
– Следователь? Ко мне? А зачем? – все еще всхлипывая, оторвала от платочка красное, порядком распухшее лицо Лариса Валентиновна. – В смысле, конечно, пусть проходит. Люся, как я выгляжу? А впрочем, какая разница?
– Добрый день! Щеголева Лариса Валентиновна? – поздоровался, войдя в комнату, средних лет ничем не примечательный мужчина в штатском костюме и с полевой сумкой в руках.
– Да, прошу вас. А это моя сестра, Людмила Валентиновна. Вы проходите, пожалуйста, садитесь. И извините меня за мой вид, сами понимаете… – прерывисто выдохнула Лариса Валентиновна, стараясь снова не расплакаться.
– Конечно, – сдержанно ответил следователь, присаживаясь. – Разрешите представиться, капитан Рюмин Евграф Николаевич. Сотрудник Ленинградского уголовного розыска.
– Очень приятно. Уголовного розыска? – тут же удивленно уточнила Лариса Валентиновна. – Но я не понимаю… что вам от нас угодно? – У нее даже слезинки от удивления высохли.
– Дело в том, что, как показало вскрытие, ваш муж Щеголев Модест Петрович был отравлен.
– Отравлен? В смысле – умер от отравления? – От обрушившегося на нее несчастья Лариса Валентиновна стала медленнее соображать, и любая тема, не относящаяся к смерти Модеста Петровича, плохо доходила до ее сознания. Но сообщение капитана касалось именно покойного мужа и было столь неожиданным, что тоже требовало осмысления. – Вы имеете в виду, что он отравился несвежими продуктами? Мне еще вчера показалось, что у салата был какой-то странный привкус. Люся, ты не обратила внимания?
– Ваш муж отравился не испорченными продуктами, а редким химическим соединением, которое могло быть добавлено и в салат, и в любое другое блюдо. Скажите, кто-нибудь из ваших друзей, родственников или гостей, присутствовавших на банкете, имеет отношение к химической промышленности?
– Нет, насколько мне известно. Но я не понимаю, если это вещество было в еде, то почему кроме мужа никто больше не отравился? Или есть еще жертвы? – с замиранием сердца спросила Лариса Валентиновна, с ужасом думая, зачем они с Модестом потащили на банкет детей, а не оставили их дома с Лушей.
– Нет. Больше жертв не имеется, а потому у нас есть основание полагать, что ваш муж был умышленно отравлен. Причем, судя по содержимому его желудка, отравлен именно на банкете. Который состоялся, по вашему свидетельству, в ресторане «Метрополь», – заглянув в свой планшет, сообщил сотрудник УГРО.
– Умышленно отравлен? Вы, должно быть, шутите, – выпрямив спину и чинно сложив на коленях руки, строго проговорила Лариса Валентиновна. – Мой муж известный всей стране композитор, вчера был его юбилейный концерт. Кто и зачем мог его отравить?
– Вот это я и хочу выяснить, – сухо ответил капитан Рюмин. – Составьте мне полный список гостей, присутствовавших на банкете. Желательно указать их адреса и место работы.
– Ну, знаете ли! – возмущенно выдохнула Лариса Валентиновна, но сестра мягко сжала ее ладонь, удерживая от опрометчивых слов.
– Лариса обязательно составит такой список, но позвольте не сегодня, у нее был очень тяжелый день. Смерть Модеста и все такое, – вмешалась в разговор Людмила Валентиновна. – Если вы позволите, она составит его завтра, вы можете кого-нибудь за ним прислать. Скажем, после обеда, – взглянув вопросительно на сестру, предложила Людмила Валентиновна. – Кстати, я там тоже была вместе с мужем. Вы можете сразу же нас записать.
– Модеста отравили! Люся, ты можешь в это поверить? Каким-то сложным химическим веществом! Дикость какая-то, – всплеснула руками Лариса Валентиновна, поднимаясь с дивана. – Этого не может быть, они наверняка там что-то напутали. Он же просто музыкант, композитор, он просто сочинял музыку. Никому не мешал, никого не обижал, никому не угрожал. За что же?
– Ох Лариса, ну что ты говоришь? Никому не мешал! – с едва заметным раздражением усмехнулась Людмила Валентиновна. – Модест мешал очень многим. Ему завидовали, его ненавидели. За успех, за блага, которые он имел. Да и вообще, убить могут кого угодно, хоть колхозного тракториста за то, что он себе новую гармошку купил, хоть американского миллиардера за то, что он у кого-то десять центов в карты выиграл. Дело не в убитом, все дело в убийце, в его личности, в его мотивах. И вообще, вспомни Моцарта и Сальери.
– Люда, тебе что-то известно? Откуда у тебя такие мысли? – уставилась на сестру Лариса Валентиновна.
– Да так, – улыбнулась Людмила Валентиновна. – Недавно переводила роман Агаты Кристи для издательства, вот там и набралась. А вообще, отравление дело не шуточное. И если Модеста отравили каким-то сложным веществом, значит, заранее готовились. Так что ты хорошенько подумай, кому он насолить мог.
– Мама, а разве папу убили? – раздался справа робкий, тихий голос.
– Илья, ты что здесь делаешь, ты почему не в своей комнате? – обернулась к сыну Лариса Валентиновна.
– Я есть захотел, шел к Луше на кухню и увидел того человека. Он из уголовного розыска, да? – напряженным тихим голосом продолжал расспрашивать Илья.
– Илья, ты же знаешь, что подслушивать нехорошо, – не пожелала отвечать на его вопросы Лариса Валентиновна, еще не решив, как правильно вести себя в сложившейся ситуации, слишком быстро все произошло.
– Мама, я знаю, кто папу убил, – глядя на мать серьезным, даже строгим взглядом, сообщил Илья.
– Боже мой, сынок! Ты что такое говоришь? – всплеснула руками Лариса Валентиновна.
– Правду, – твердо проговорил Илья. – Я сам слышал, и Лиза может подтвердить, как один человек на банкете говорил другому, что ненавидит папу. Обзывал его бездарным интриганом, холуем, партийным подпевалой и говорил, что с удовольствием подсыпал бы ему мышьяку, чтобы избавить мир от такой плесени. Я едва сдержался, чтобы не ответить ему. Я даже папе про него рассказал. Но папа сказал, что этот дядя просто шутит и чтобы я не подслушивал взрослые разговоры. И отправил нас с Лизой на первый этаж, в фойе, под фикусы.
– Ну вот, – многозначительно приподняв брови, проговорила Людмила Валентиновна, глядя на сестру.
– Илюша, а как звали этого дядю, ты не помнишь?
– Нет. Но я могу его узнать. Он такой высокий, как полярник, с волосами назад, и нос у него толстый, и губы.
– Умница, Илья. Ты пойди пока покушай, а мы с мамой посоветуемся, как лучше поступить, – распорядилась Людмила Валентиновна. – Ну, Лара, что ты думаешь, кто это мог быть?
– С толстым носом? Понятия не имею.
– А ты подумай. Представителей горкома, Ивана Кондратьевича с семьей, Григория Дмитриевича и так далее, можно сразу исключить. Это мог быть только кто-то из музыкальной среды. Какой-нибудь завистливый неудачник. Вспоминай, кто был в «Метрополе»?
– Да много кто. Высокий… Как полярник… Даже не знаю, – терла виски Лариса Валентиновна. – У Зубровского рост большой, и нос, пожалуй, крупный.
– Точно, Зубровский подходит. Но он бас, а не композитор, вряд ли у него были серьезные причины ненавидеть Модеста.
– Тогда еще, пожалуй, Коченов, композитор.
– Кто такой? Почему я его не знаю?
– Ну он в основном симфоническую музыку пишет. Всякие оратории и прочее, – неопределенно повертела рукой Лариса Валентиновна.
– И что, он завидовал Модесту?
– Пожалуй. Модест всегда над ним посмеивался. Коченов вечно сочинял что-то помпезное, обожал всякие там даты и так далее и за счет этого продвигал свои сочинения. Но дважды ни одно из его сочинений, кажется, ни разу не исполняли.
– Ну вот. Чем не кандидат? Еще кто-то подходит?
– Не знаю. Может, еще профессор Мешков из консерватории? Он в свое время тоже писал, но как-то неудачно. Я его плохо знаю, Модест всего только год как начал преподавать, но знакомы они, кажется, давно. Мешков, по-моему, откуда-то из Сибири приехал, он, кажется, на народной музыке специализируется или инструментах?
– Ты обязательно должна все это рассказать следователю.
– Как-то неловко, а вдруг эти люди не виноваты, а я на них напраслину возведу? Да и мало ли что мы болтаем? Я, когда рассержусь, чего только не наговорю. Вон, Илюша новое пальтишко порвал, когда с ребятами из соседней школы подрался. Я пальтишко увидела, сразу сказала, придет домой – убью. Ну и что? Поругала, конечно, и то не сильно, потому что все объяснил, а Луша пальто зашила. Мало ли что в сердцах человек сказать может.
– Конечно. Только вот Модеста и впрямь убили. Причем отравили! – не сдавалась Людмила Валентиновна.
– Ну, не знаю, – все еще сомневалась Лариса Валентиновна. – А может, они там все же ошиблись? Может, вещество это случайно в еду попало? Или Модест таблетку какую-то по ошибке принял? У него после концерта от переутомления голова болела, я ему порошок дала, может, он его перепутал с чем-то в грим-уборной?
– Не хочешь следователю говорить, я сама расскажу, – решительно проговорила Людмила Валентиновна, поднимаясь.
Глава 2
18 сентября 1957 года. Ленинград
– Лариса Валентиновна, – непривычно топчась на пороге комнаты, проговорила Луша. – Непорядок у нас.
– В каком смысле непорядок? – вяло поинтересовалась Лариса Валентиновна. После смерти мужа она впала в тоскливую апатию, почти ничем не интересовалась, а сидела целыми днями на диване, закутанная в пуховый платок, с поджатыми ногами и остановившимся взглядом. Почти не ела, не подходила к телефону, даже делами детей не интересовалась. Теперь все заботы по дому и семейные дела легли на плечи Луши.
Она собирала детей в школу, причесывала Лизу, проверяла, как сделали уроки, оценки в дневнике, решала, что покупать, что готовить, распоряжалась деньгами.
Ларисе Валентиновне было все равно. Повезло, что Луша была человеком глубоко порядочным и считала себя полноправным членом семьи, радея за ее благополучие.
– В кабинете Модеста Петровича беспорядок. Я до похорон там ничего не трогала, даже пыль не сметала, а сегодня пошла прибраться. Так вот, похозяйничал кто-то в кабинете-то. У Модеста Петровича, у него ведь как? Карандаши в ящике всегда в коробочке слева, перья справа, чернильница запасная всегда посередке в специальной коробочке, чтобы не пролилась. Нотная бумага ровненькой стопочкой, ни один листик не высовывается.
– Ну?
– А сейчас все как попало запихано. А потом еще в книжных полках тоже ковырялись, а уж в бюро, том, которое возле двери, и вовсе все переворошили. Но книжки сберегательные, правда, не тронуты.
– Да, может, это Модест Петрович, когда клавир искал, или тело когда выносили?
– Да кому же понадобилось в бюро-то лезть, с телом-то? Нет, там искали чего-то. Может, убийца и искал! – высказала наконец свою главную мысль Луша и замерла, поджав губы.
– Да что там искать, тем более если сберкнижки не тронуты? – равнодушно пожала плечами Лариса Валентиновна. – Луша! А камертон?
– Нету его. Коробочка раскрытая, в книжную полку на книги засунута, – кивнула головой Луша. – А только в тот вечер Модест Петрович его с собой брал. А потом домой пришел и переоделся, фрак в спальне на спинку стула повесил, я потом его в шкаф убрала.
Обе женщины как по команде подхватились и бросились в спальню.
– Здесь, слава тебе господи, – выдохнула с облегчением Лариса Валентиновна, бережно держа в руках драгоценность. – Луша, а может, его надо было вместе с Модестом Петровичем похоронить, а?
– Еще чего? Такую вещь в землю! Еще живым пригодится. А вот припрятать бы его надо. И милиции рассказать, что в кабинете рылись, небось это важно. Вот только я уже все полки протерла, поздно сообразила про вора-то, – сокрушенно поведала Луша.
Милиции все рассказали, приехала бригада из уголовного розыска, обсыпала все поверхности в кабинете специальным порошком, ничего, как и обещала Луша, не нашла и, сердито ругаясь на старательную домработницу, уехала.
И снова потянулись серые тоскливые будни.
– Ну что, Евграф Никанорович, как там с делом Щеголева? Продвигается расследование? – почесывая лысеющую макушку, поинтересовался начальник Ленинградского уголовного розыска полковник Шеляпин.
– Работаем, Леонид Гаврилович. Очень уж много подозреваемых, а тут еще новые данные всплыли, половина работы насмарку, – с горечью доложил капитан Рюмин.
– Ну, ты, главное, не затягивай, убийство это, сам знаешь… В общем, человек был известный и в стране, и в городе, так что, можно сказать, дело чести – раскрыть. Да и начальство интересуется.
– Леонид Гаврилович, вы меня не первый год знаете, для меня раскрыть любое убийство – дело чести. И не важно, кого убили – посудомойку тетю Любу из заводской столовой или композитора, на всю страну известного. Убийство – оно и есть убийство, самое страшное на свете преступление, и зверь, его совершивший, должен ответить по всей строгости, – без всякого пафоса, но резко и решительно заявил Евграф Никанорович.
– Да знаю. Знаю. Потому и не тормошу, – примирительно проговорил полковник. – Ладно, работай, если помощь нужна, не стесняйся.
«И на том спасибо», – невесело размышлял Евграф Никанорович, шагая по коридорам уголовного розыска.
Убийство композитора, простое на первый взгляд, оказалось на деле весьма запутанным. Химика, работавшего с веществом, которым отравили Щеголева, в окружении композитора обнаружить не удалось. Был врач – хирург Тобольский, известный в городе человек. В медицинском институте он наверняка изучал основы фармакологии, а может, и саму химию, и в любом случае был человеком образованным, способным из нужных ингредиентов получить необходимое соединение. Это Евграфу Никаноровичу и патологоанатом подтвердил. А еще имелся среди гостей некто Абросимов Кирилл Генрихович, скорняк по профессии, а выделка шкур тоже, как известно, требует каких-то там растворителей, пропиток или чего-то еще. Правда, Абросимов шкуры не выделывал, а шил шубы из готовых, но химические составы наверняка использовать умел. Хотя и не те, которым был отравлен Щеголев. Еще был известный пианист Альт Семен Михайлович, заслуженный артист, его родной брат, физик, работает в научно-исследовательском институте. А где физика, там и химия. А еще был композитор Забродин, у того отец в заводской лаборатории работает. А еще скрипач Минкин Исаак Борисович, у того сосед по квартире на медицинском складе подвизается, и жена кандидат биологических наук. И это из очевидного.
А что касается мотивов, сперва за основную версию были приняты зависть, ненависть и месть. Потом выяснилось, что в кабинете убитого был обыск, убийца что-то искал, и, по свидетельству жены, это мог быть золотой камертон, некогда принадлежавший самому Чайковскому, о котором даже равнодушный к музыке Евграф Никанорович слышал, и доставшийся Щеголеву по наследству от какого-то дальнего родственника.
Золотой камертон – вещь сама по себе ценная. Капитан его видел. Золото высокой пробы, чистого весу граммов триста, не меньше, за такой, конечно, убить можно, но для музыкантов он имел еще особый смысл, так как считался своего рода талисманом Петра Ильича Чайковского. Со слов Щеголевой, муж с ним практически не расставался во время работы, дорожил им больше всего на свете.
А значит, музыканта могли убить из зависти, движимые желанием завладеть камертоном как талисманом, приносящим удачу, или из жажды золота. Но люди, бывавшие в доме Щеголевых, были все сплошь не бедные, не мелкие жулики, и мотив примитивного ограбления Евграф Никанорович решил исключить. Оставались месть, зависть и желание завладеть камертоном. Хотя, по мнению Евграфа Никаноровича, если бы не золото, камертон этот – вилка вилкой.
Ладно. Не это сейчас важно, а важно, кто же все-таки убил? Благодаря композиторской домработнице ни одного отпечатка пальца в кабинете не осталось, с какого бока подходить к поиску преступника, неясно.
– Слушай, Рюмин, а ты попробуй следственный эксперимент провести, – глядя на мучения коллеги, предложил Никита Чугунов. – Собери их всех у композитора, посади за стол, и пусть вспоминают, кто куда и когда выходил из-за стола. М-м? Тут голубчика и вычислишь.
– А что… – почесал макушку Евграф Никанорович. – Может, и правда, собрать эту публику, и пусть вспоминают.
Вокруг овального, покрытого скатертью стола собрались все десять человек, бывших в роковой вечер в доме Щеголевых. Горела люстра, за окном сгустились сумерки. На столе стояло блюдо с пирогами, был расставлен любимый чайный сервиз Ларисы Валентиновны, но никто из собравшихся так и не притронулся к угощению. Пустое кресло хозяина во главе стола возвышалось словно могильный камень, давя на присутствующих, в теплой светлой комнате царили кладбищенский холод и сумрак.
Хозяйка в простом темном платье, бледная, осунувшаяся, сидела на своем месте, во главе стола, стараясь не смотреть на кресло мужа, и беспрестанно перебирала кисти на скатерти.
– Ну что, товарищи, приступим, – решительно проговорил Евграф Никанорович, взглянув на часы. – Понятые готовы?
– Да-а, – нестройно ответили супруги Солнцевы из двадцать четвертой квартиры, приглашенные в качестве понятых.
– Где домработница?
– Тута я, – буркнула из-за его спины Луша. – Придумали тоже людей мучить.
– Попрошу прекратить не относящиеся к делу разговоры, – строго одернул ее Евграф Никанорович. – Итак, все на местах? Начнем. Во-первых, гражданин Тобольский, почему вы сидите рядом с хозяином?
– В каком смысле? – растерялся хирург. – Я сидел здесь в тот самый вечер, вы сами распорядились…
– Да. Я спрашиваю, почему в тот вечер вы сели рядом с хозяином?
– Странный вопрос, – пожал плечами врач, нервно поправляя очки.
– Вениамин Аркадьевич – давний друг моего мужа. Они еще с детства дружат, со школы, – усталым голосом пояснила Лариса Валентиновна. – И когда у нас собираются компании, вполне естественно, что Вениамин Аркадьевич садится рядом с Модестом Петровичем. Садился, – с горьким вздохом поправила сама себя вдова.
– Хорошо. С этим выяснили. Теперь вы… – на секунду замялся Евграф Никанорович.
– Гудковский Анатолий Михайлович, – пришел ему на помощь высокий худощавый мужчина с редкими темными волосами. – Я тоже близкий друг Модеста Петровича, во всяком случае, очень надеюсь, что был им, – под одобрительный кивок Ларисы Валентиновны сообщил Гудковский. – Мы дружны еще со студенческой скамьи. Но рядом с хозяином я оказался потому, что мы вместе вошли в комнату из прихожей и, продолжая разговор, прошли к столу, как-то естественно было сесть рядом. К тому же, как мне кажется, никто не обиделся?
– Что за глупости? – фыркнул плотный лысоватый мужчина в немного тесном пиджаке.
