– До того времени, когда отель твой откроется, еще два года. Да еще года два, пока он доход начнет приносить. Если он вообще медным тазом не накроется. А захоти я в это время купить заправку и взять под это дело кредит, банк мне, естественно, откажет, потому что у меня с этой твоей неограниченной имущественной ответственностью и так долгов будет по уши.
Карл даже не потрудился притвориться, будто верит моей болтовне. Пайщики или нет – ни один банк не даст кредит на покупку автозаправки с таким безнадежным будущим, какое нас ждет.
– Значит, ты в деле, Рой. А деньги на покупку заправки ты получишь до того, как мы вообще начнем строить отель.
Я уставился на него:
– Это еще что за херня?
– Общество с неограниченной имущественной ответственностью должно приобрести землю, на которой будет построен отель. А кто, по-твоему, владеет этой землей?
– Ты и я, – ответил я, – и что с того? С продажи голой скалы особо не разбогатеешь.
– Смотря кто будет назначать цену, – не согласился Карл.
В практичности и логике мне не откажешь, но, вынужден признать, доходило до меня несколько секунд.
То есть…
– То есть проект принадлежит мне, именно мне. Это означает, что статьи бюджета тоже определяю я. О чем я и сообщу на собрании инвесторов. Разумеется, завышать цену я не стану, но предлагаю запросить двадцать миллионов.
– Двадцать миллионов! – Я недоверчиво обвел рукой жалкие кустики вокруг. – Вот за это?
– В любом случае это довольно мало, если сравнить с общим капиталом в четыреста миллионов, так что стоимость земли можно разделить и включить в другие статьи бюджета. Одна статья – дорога и придорожная зона, другая – парковочная площадка, третья – непосредственно участок под строительство…
– А если кто-нибудь спросит про стоимость одного мола?[2 - Мол – норвежская мера земельной площади, равная 1000 кв. м.]
– Спросят – ответим, мы же не бандиты.
– И кто же мы… – Я осекся. Мы? Как ему удалось втянуть меня в это? Хотя ладно, потом разберемся. – И кто же мы тогда?
– Мы деловые люди, занимающиеся серьезным делом.
– Серьезным делом? Местные в подобных делах ничего не смыслят, Карл.
– Хочешь сказать, что тут сплошь легковерные простачки? Да-да, мы-то знаем, ведь мы тоже местные, – он сплюнул, – как в тот раз, когда папа купил «кадиллак». Народ тогда разволновался. – Карл криво улыбнулся. – Благодаря этому проекту цены на землю здесь взлетят до небес, Рой. А когда вложимся в отель, перейдем ко второму этапу. Горнолыжный склон, дачи и апартаменты. Вот где настоящая прибыль. Поэтому с какой стати нам продавать дешево, если мы знаем, что вскоре цены тут до небес взлетят? Мы сами об этом и позаботимся. Рой, мы никого не обманываем – просто вовсе не обязательно болтать, что братья Опгард первые миллионы прикарманили. Так что, – он посмотрел на меня, – нужны тебе деньги на заправку или нет?
Я задумался.
– Я пойду отолью, а ты решай пока, – сказал Карл.
Он развернулся и двинулся к валуну на вершине горы – видать, думал, что с другой стороны его ветер не достанет.
Значит, Карл считает, что за время, которое ему нужно, чтобы отлить, я должен решить, хочу ли продать имущество, находившееся в собственности нашей семьи на протяжении четырех поколений? По цене, которая при других обстоятельствах считалась бы грабительской. Чего тут думать-то? Класть я хотел на поколения, по крайней мере на моих предков-то уж точно. Эта земля не плодородная и никакой ценности не имеет – ни фактической, ни еще какой, разве что тут вдруг найдут месторождения каких-нибудь редких металлов. И если Карл прав и миллионы, которые мы можем получить, – это только верхушка кулича, который со временем укусят все наши деревенские, то мне в самый раз. Двадцать миллионов. Десять мне. За десять миллионов шикарную заправку можно отхватить. Высшего уровня, в отличном месте и без долгов. С полностью автоматизированной мойкой. И отдельной зоной для кафе.
– Рой?
Я обернулся. Из-за ветра я не слышал, как сзади подошла Шеннон. Она смотрела на меня.
– Она, похоже, заболела, – сказала Шеннон.
На секунду я решил было, что она о себе говорит: такой она казалась замерзшей и нахохлившейся, большие карие глаза выглядывали из-под старой вязаной шапки – эту шапку я еще мальчишкой носил. Но потом я заметил, что она держит что-то в руке. Она подошла поближе.
На ладони у нее лежала маленькая птичка. Черная шапочка на белой голове, светло-коричневое горлышко. Оперение неяркое, значит, скорее всего, самец. И похоже, не жилец.
– Хрустан, – сказал я. – Ты на гнездо наступила?
– На гнездо? Нет!
– Я спросил потому, что, когда кто-то подходит к гнезду, он не улетает. Он позволяет на себя наступить, но с яиц не поднимается.
– Он?
– Да, на яйцах сидит самец, и он же птенцов выкармливает, – я погладил птицу пальцем по груди и почувствовал быстрое сердцебиение, – притворяется мертвым. Отвлекает внимание от яиц.
Шеннон огляделась:
– Где они? И где самка?
– Самка мутит с другим самцом.
– Мутит?
– Спаривается. Занимается сексом.
– А-а… – Она, похоже, заподозрила, что я над ней подшучиваю.
– Это называется «полиандрия», – сказал я. А так как она мне, похоже, по-прежнему не верила, добавил: – Редко, но встречается.
– Самец, жертвующий собой ради детей, поддерживающий семью, когда мать неверна ему, – она погладила птичку пальцем, – и правда редко.
– Вообще-то, полиандрия не это означает, – сказал я, – это…
– …форма супружества, позволяющая одной женщине иметь нескольких мужей, – договорила она за меня.
– А-а, – протянул я.
– Да. Встречается в разных странах, но особенно распространена в Индии и на Тибете.
– Надо же. А… – Я чуть не спросил, откуда она об этом знает, но передумал и вместо этого поинтересовался: – А зачем им это?
– Обычно братья женятся на одной женщине, чтобы не делить фамильную усадьбу.
– Этого я не знал.
Она чуть склонила голову:
– Ты, наверное, о птицах знаешь больше, чем о людях?
Я не ответил. Тогда она рассмеялась и подбросила птицу высоко в воздух. Хрустан расправил крылья и полетел прочь. Мы провожали его взглядом, пока я краем глаза не заметил какое-то движение внизу, на земле, и решил сперва, что это змея. Я обернулся и увидел, как по камням к нам ползет темная извилистая полоска. Подняв глаза, я увидел на вершине Карла – он напоминал статую Христа в Рио, только писающую. Я отступил и кашлянул, а Шеннон, увидев ручеек мочи, последовала моему примеру. Ручеек зажурчал дальше вниз, к деревне.
– Если мы продадим эту землю за двадцать миллионов крон – что скажешь? – спросил я.
– Кажется, это много. Как думаешь, где его гнездо?
– Это два с половиной миллиона американских долларов. Мы тут построим дом на двести кроватей.
Она улыбнулась, развернулась и пошла по тропинке, по которой мы пришли сюда.
– Это много. Но хрустан построился тут первым.
Я уже собирался ложиться спать, когда вырубился свет.
Я как раз сидел на кухне и изучал последние бухгалтерские отчеты. Подсчитывал, как будущий возможный доход может повлиять на цену, которую компания запросит за заправку. Я пришел к выводу, что десять миллионов мне хватит не только на десятилетнюю франшизу, но и на землю с постройками. И я стану настоящим владельцем.
Я поднялся и взглянул в окно. В деревне тоже ни единого огонька. Отлично, значит, это не у нас проблемы. Я сделал два шага до двери в гостиную, открыл ее и заглянул внутрь, в кромешную темноту.
– Эй, привет, – позвал я.
– Привет, – хором ответили Карл и Шеннон.
Я добрел до маминого кресла-качалки. И сел. Полозья скрипнули. Шеннон хихикнула. Они с Карлом чуток выпили.
– Простите, – сказал я, – это не у нас. Это… это у них.
– Ерунда, – откликнулась Шеннон, – когда я была маленькой, у нас то и дело свет отключался.
– Барбадос – бедная страна? – проговорил я в темноту.
– Нет, – ответила Шеннон, – это один из богатейших Карибских островов, – но там, где я выросла, многие занимались… хм, cable hooking – как это по-норвежски?
– По-моему, у нас и слова-то такого нет, – сказал Карл.
– Когда подключаются к основному кабелю и воруют электричество. От этого ток временами исчезал. Я привыкла. Просто живешь и знаешь, что все в любой момент может исчезнуть.
Мне отчего-то почудилось, что говорит она не только про электричество. Возможно, еще и про дом с семьей? Гнездо хрустана она все-таки нашла, а найдя, воткнула рядом палочку, чтобы мы нечаянно на него не наступили.
– Расскажи, – попросил я.
На несколько секунд в темноте повисла гробовая тишина.
Затем Шеннон рассмеялась – тихо, вроде как извиняясь:
– Давай лучше ты расскажешь, Рой?
Чудно?, но хотя в словах она никогда не ошибалась и предложения тоже строила правильно, акцент не позволял забыть, что она не отсюда. А может, это потому, что сегодня она приготовила какое-то карибское блюдо – мофонго, что ли.
– Да, пускай Рой расскажет, – согласился Карл, – он в темноте отлично рассказывает. Когда мне в детстве не спалось, он непременно мне что-нибудь рассказывал.
«Когда тебе не спалось, потому что ты плакал, – подумал я. – Когда я спускался вниз, ложился к тебе в кровать, обхватывал тебя руками, кожа у тебя еще была такой горячей, и я говорил: не думай об этом, вот я тебе сейчас расскажу кое-что, и ты уснешь». И едва я подумал об этом, как до меня дошло, что не в акценте дело и не в мофонго. Дело в самом ее присутствии здесь, в темноте, рядом со мной и с Карлом. В нашем темном доме, который принадлежал мне и ему – и никому больше.
4
Карл уже стоял на пороге, готовый приветствовать гостей. Мы слышали, как поднимаются к Козьему повороту первые машины. Сбрасывают ход. И еще. Шеннон держала чашу с пуншем и, когда я подлил туда спирта, вопросительно взглянула на меня.
– Спирт им больше по вкусу, чем фрукты, – объяснил я и посмотрел в окно.
Возле дома остановился «пассат», и из пятиместной машины вылезли шестеро. Все как обычно: они все вместе набиваются в машину, а за руль сажают женщин. Не знаю, почему мужики считают, будто имеют право напиться, и почему женщины подписываются их развозить, впрочем женщин никто не спрашивает, просто так уж оно повелось. Мужики, неженатые или те, чьи жены остались присматривать за детьми, кидали жребий – вспоминали игру «камень-ножницы-бумага». Когда мы с Карлом были маленькими, многие садились за руль пьяными. Но теперь больше никто пьяным не водит. Жен они по-прежнему поколачивают, а вот пьяными – поди ж ты – за руль не садятся!
В гостиной висел плакат: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ. По-моему, странновато как-то: в Америке вроде праздник устраивают друзья и родственники, а не тот, кто вернулся домой. Но Шеннон лишь посмеялась и сказала, что если никто больше этого не сделал, значит придется самим подсуетиться.
– Давай я начну разносить пунш, – предложила Шеннон.
Я как раз наполнял бокалы смесью самогонки с фруктовым коктейлем. Шеннон оделась так же, как в день приезда, – черный свитер с высокой горловиной и черные брюки. То есть одежда была уже другая, но очень похожая. В тряпках я не спец, но у меня было такое чувство, что одевается она дорого, хоть и неброско.
– Спасибо, но я и сам могу разнести, – сказал я.
– Нет. – И эта пигалица оттолкнула меня в сторону. – Твое дело – беседовать со старыми друзьями, а я буду разливать пунш и постепенно знакомиться со всеми.
– Ладно, – согласился я. Объяснять, что это друзья Карла, а не мои, я не стал.
Впрочем, смотреть было приятно: все они обнимали Карла, хлопали его по спине, словно в горле у него что-то застряло, ухмылялись и выдавали какую-нибудь по-дружески грубоватую фразу, которую они придумали по дороге сюда. Взбудораженные, слегка смущенные и готовые выпить.
Мне они жали руку.
Мы с братом много в чем не похожи, но это различие, наверное, самое заметное. Карла деревенские пятнадцать лет не видали, а со мной каждый божий день на заправке виделись все эти годы. Теперь, когда я стоял и смотрел, как он тает от дружеского тепла и заботы – я же вечно был этим обделен, – завидовал ли я ему? Хм. Каждому из нас охота, чтоб его любили. Но готов ли я поменяться? Соглашусь ли я подпустить к себе людей так близко, как Карл? Ему это, судя по всему, ничего не стоит. Мне же обошлось дорого.
– Привет, Рой. Нечасто тебя с пивом увидишь.
Мари Ос. Выглядела она неплохо. Мари всегда хорошо выглядит, даже когда при ней коляска, в которой орут близнецы с коликами. И я знаю, что пара теток у нас в деревне от этого прямо из себя выходят: они-то надеялись, что Мисс Безупречность спустится с небес и примкнет к простым смертным. Девчонка, которой досталось все. Родилась в богатой семье, от природы сообразительная, поэтому и училась лучше других, носит фамилию Ос, благодаря которой ее особенно уважали, но мало этого: Господь ее еще и внешностью не обделил. От матери Мари Ос унаследовала смугловатый румянец и женственную фигуру, а от отца – светлые волосы и холодные голубые глаза, глаза волчицы. Возможно, из-за этих глаз, острого язычка и чуть высокомерной холодности парни держались от нее дальше, чем можно было ожидать.
– Мы так редко с тобой видимся – прямо удивительно, – сказала Мари. – Как у тебя вообще дела-то?
«Вообще» означает, что обычного «у меня все хорошо» ей недостаточно, Мари на меня не наплевать, и она хочет услышать все начистоту. И похоже, она интересовалась совершенно искренне. В глубине души Мари добрая и отзывчивая. Просто со стороны кажется, будто она смотрит на тебя слегка сверху вниз. Может, это, конечно, оттого, что росту в ней метр восемьдесят, однако помню, как однажды мы втроем возвращались с танцев – я за рулем, Карл в дымину пьяный, а Мари злая как черт, – и она тогда заявила: «Карл, я не могу встречаться с парнем, который тянет меня вниз, на один уровень с деревенскими, ясно тебе?»
Впрочем, если местный уровень ее и не устраивал, уезжать отсюда она, судя по всему, не хотела. В школе она училась даже лучше Карла, но, в отличие от него, никогда не горела жаждой уехать и чего-нибудь добиться. Может, потому, что у нее все и так уже было и оставалось лишь наслаждаться жизнью. Поэтому ей и здесь было неплохо. Возможно, именно поэтому она, распрощавшись с Карлом, быстренько поступила на факультет политологии – или, как наши деревенские говорили, болтологии – и вернулась с кольцом на пальце, притащив с собой Дана Кране. Он тут устроился редактором в местную газету от Рабочей партии, а вот она, похоже, до сих пор писала диплом, а закончить что-то никак не могла.
– У меня все хорошо, – сказал я. – Ты одна приехала?
– Дан с мальчишками остался.
Я кивнул. Думаю, живущие по соседству бабушка с дедушкой наверняка с радостью посидели бы с внуками, однако Дан сам отказался ехать. Он заезжал к нам на заправку – подкачать колеса своего вызывающе дорогого велосипеда, на котором собирался проехать велогонку «Биркен», и я прекрасно помню его бесстрастное лицо – он делал вид, будто не знает, кто я такой, однако от него едва искры не летели, а все из-за того, что в ДНК у меня много общего с чуваком, который трахал его жену до того, как он сам получил на нее права. Нет, Дан вряд ли рвался праздновать возвращение блудного сына нашей деревни и бывшего парня своей жены.
