Хмыкнув, Никита Петрович ухватил за локоть прошмыгнувшую мимо девчонку:
– А скажи-ко, дева, кто тут на иконке-то?
– На иконке-то? Дак Николай Угодник, господине.
Отвечая, девушка повернула лицо – бледное, какое-то снулое и несчастное, но вполне миленькое и даже по-крестьянски красивое… Если бы не растекшийся по всей скуле синяк под левым глазом!
– Кто это тебя так?
– Да так… – Девка пожала плечами, однако уходить вроде как не спешила, все убиралась, уносила посуду да заинтересованно поглядывала на картежников – видать, забава сия ей оказалась в новинку. Да и насчет поболтать девчонка оказалась не дурой, постояльцев вовсе не сторонилась.
– А это что за игра такая? Карты?! Вот, ей-богу, первый раз вижу, ей-богу! А вы надолго у нас? Ах, завтра уже уедете… А куда? В Плесово? А, знаю. Где струги. Воевода там такой… строгий.
Нет, в самом деле – премиленькая! Густо-рыжая коса, тонкие бровки, губки розовым бантиком, и глазищи, ровно у кошки – зеленые.
Рейтары тоже уже поглядывали на деву, и верно, вскорости перешли бы к самым решительным действиям, да только вот помешал некстати проснувшийся хозяин, Клим.
– Меланья! Ты что тут рыщешь, гостям почивать не даешь? А ну, в людскую пошла! Там нынче спите… Ну, пошла, кому сказал!
Хлопнув девчонку пониже спины, Клим пригладил бороду и довольно осклабился:
– Племянница моя. Артачиться любит, но так – девка справная. Лес наш знает – лучше иного охотника. И сама на охоту ходит!
– Девка? На охоту? – постояльцы недоверчиво переглянулись. – И как?
– Пустая не возвращалась! То зайца принесет, то куропаток, то рябчика.
– Хорошо, не тетерева! – укладываясь на широкую скамью, пошутил Бутурлин.
Хозяин тут же закрестился:
– Тьфу ты, тьфу ты! Скажешь тоже, господин. Нешто мы какие басурмане-нехристи – тетеревов жрать?
В деревнях обычно ложились рано, зря лучины не жгли. Да и вставали – с солнышком, с зарею. Июль – пора сенокоса, да и первые ягоды пошли – хватало забот. Немного поговорив, улеглись спать. Хозяин – на сундуке, хозяйка с малыми детьми – на печи, дети постарше – под самым потолком, на полатях, ну, а важные гости – на лавках вдоль стен.
Бутурлин долго не мог заснуть, все ворочался на покрывавшей лавку медвежьей шкуре. Буйную головушку витязя терзали всякие разные мысли, и многие были – срамные. Снова вспомнилась Серафима-ключница, ее пушистые ресницы, улыбка, глаза… и еще – грудь с большими трепетными сосками. Славная девушка Серафима, ай… Просила выдать ее замуж за Федора Хромого, что кожевенным делом промышлял. Просила, да ведь помер Федор… С другой стороны, зачем за кого ни попадя такую справную девушку выдавать? Серафима… Ох, и тело у нее, ох и перси… И, главное, пухлой не назовешь! Хотя… Аннушка, верно, и похудее. Да нет! Аннушку-то Никита Петрович нагой не видел, это Серафиму – много раз. И не только видел, а и… Ну, так на то оно и дело молодое, да и Серафима – не с улицы девка, а своя, челядинка, раба.
Не спалось Никите, ворочался. Услышал вдруг, как сквозь неплотно прикрытую дверь с улицы донеслись приглушенные голоса. Один – девичий, второй – задорный, мальчишеский… Игнатко, что ли? Похоже, он.
– А вы ведь в Плесово, да?
– В Плесово… А ты откуда знаешь?
– Да уж знаю. Это вы с этаким-то войском!
– Дак, воевода-князь с нами… Едет на встречу к самому государю!
– К государю? Да иди ты!
– Ой, будто не слышала, что царь-государь на войну? Свеев будет воевать, так-то!
– Да слышала… Но думала – врут. Люди ведь, знаешь – языки что помело.
– А ты не такая?
– Не такая. Я умная.
– Вижу, какая умная. Эвон, под глазом-то… Ну, ладно, ладно, не обижайся.
– Да я не обидчивая… Какие у тебя ресницы! Долгие, как у девы… Можно, я их потрогаю?
– П-потрогай… ага… ой…
Послышался смачный звук поцелуя. Бутурлин перевернулся на другой бок и хмыкнул: повезло же отроку! Может, и сладится там, в шатре, что… Или на сеновале…
– Как ты целуешься славно…
– Ты тоже славный… Пойдем-ка… пойдем… А то мне одной страшно! Там ваши, говорят, мертвяков привезли. Правда?
– Правда. Двух дев, убитых. В Плесове, может, узнают…
– Убитых? Жуть-то какая, господи!
* * *
Как и собирались, утром выехали с зарею. Выспались, наскоро перекусили кашей, разобрали шатры, покидали в телеги – все в охотку, со смехом, с прибаутками-песнями. А вот уже и послышалась зычная команда:
– Становись! Нале-ву! Шагом… арш!
Впереди – знамо дело – авангард во главе с сотником Бутурлиным, за ним – княжеский возок с охраной, потом рейтары, стрельцы… Воинство!
Едва только тронулись, как над соснами, за холмами, выкатился-показался сияющий краешек солнца. Лучи его позолотили лица, отразились в шлемах и наконечниках пик, взорвали утренний прозрачный туман сверкающим золотом, так что стало больно глазам. Народ радовался: солнышко теплое – к доброму дню. Лето нынче выжалось холодное, смурное, дожди надоели всем.
– Ты почто лыбишься-то, Игнат? – подмигнув улыбающемуся отроку, с усмешкой поддел Никита Петрович.
Парнишка повел плечом и еще больше прищурился:
– Так славно! Теплынь. И дожди вроде как кончились.
Ехавший рядом Ленька тряхнул рыжей шевелюрой:
– Чай, скоро и поход! Правда, господине?
– Да уж, – погладив эфес сабли, Бутурлин важно покивал. – Так оно и есть. Для того ведь струги-то и выстроены. На все войско!
– Славно! – одобрил Игнат. – Чай, на стругах-то все лучше, чем пешком.
Стрельцы вновь затянули песню. Солнце поднялось еще выше и, кажется, совсем скоро засияло уже над головами, и как-то вдруг очень быстро по левую руку показалась синяя гладь реки.
Дорога как раз и шла вдоль реки, путь был хороший, наезженный и плотный, копыта коней не проваливались в грязь, что позволило еще больше прибавить ходу. Да, собственно говоря, торопиться-то было некуда: через пару часов пути на крутояре показалась красивая деревянная церковь.
– Святого Дионисия храм, – сняв шапку, радостно пояснил проводник. – Приехали!
Все остановились. Сам воевода вышел из возка и, перекрестившись на церковь, прочел молитву. Бывшие рядом с ними воины тоже осенили себя крестным знамением да переглянулись с радостью: ну, вот он, конец долгого пути.
От церкви спускались к реке избы с плетнями, наверное, пара-тройка дюжин – точно, Плесово – село большое. За избами, на берегу, виднелись какие-то амбары и верфь с застывшими остовами судов. Вокруг копошились люди, доносился звон топоров, визг лучковых пил, крики… Работа кипела в полный рост! Достраивали. Царя ждали!
– Красиво как! Славно… – словно завороженный протянул Игнат. – Деревья вон, трава, папоротники… золотятся. Словно брабантское кружево…
Бутурлин на это ничего не сказал, лишь прищурился, заметив отряд всадников, вылетевших навстречу гостям. Вылетели, надо сказать, умело – растянулись, выгнулись дугой – окружали.
– А вон, батюшко, и пушки, – повернув голову, шепнул Ленька. – Четыре ствола у берега, еще столько же – справа, на опушке… И вон, у самой церквы блестят! Нам бы как бы в лес – а то пальнут еще.
– Я вам дам – в лес! – запахнув ферязь, воевода Потемкин грозно почмокал губами. – Коня мне, живо! Попону праздничную, шишак… Никита! Панцирь злаченый надень – при мне будешь.
– Слушаюсь, княже!
Успели быстро. И коня привели: белого, под алой с золотой вышивкой, попоной. Князь уселся в седло, распахнув ферязь. Под ферязью – байдана с зерцалом злаченым, доспех красоты редкостной, на голове – сверкающий на солнце шишак, на рукояти сабли – рубины огнем горят, холеная борода на ветру развевается – сразу видно, всем князям князь!
Рядом с воеводой – Бутурлин в рейтарском панцире и гишпанском шлеме с двумя страусиными перьями. На перевязи – сабля, пара пистолетов в седельных кобурах, с плеч короткий английский плащ водопадом темно-голубым ниспадает. А что? Чай, не лаптем шти хлебаем!
Тут и рейтары, и стрельцы-молодцы… Встали все мишенью… Ну-ну, князь, видно, знает, что делает.
Всадники между тем быстро приближались, накатывались лавою. Уже сверкнули на солнце сабли!
Усмехнувшись, князь Петр Иванович махнул рукой:
– Трубач – труби! Барабанщики – барабаньте.
Гулким рокотом ухнули барабаны. Радостно запела труба. Воевода тронул коня и поехал навстречу воинам. Ехал спокойно, не торопясь… и ни один мускул на лице не дрогнул!
Бутурлин потянулся было к пистолю…
– Не вздумай, Никита, стрелять! – скосив глаза, строго-настрого предупредил князь. – И сабельку в ножнах держи.
– Но ведь они же…
– Подъедут – честь отдадут!
Сотня шагов до всадников! Полсотни. Уже видны злые сверкающие глаза, оскаленные лошадиные морды. Сверкают сабли. Стволы карабинов тускло блестят. Еще немного и…
– Осади! – властно поднял руку Потемкин.
Скачущие впереди всадники недоуменно переглянулись… и осадили коней.
– Кто такие? – опытный воевода тут же определил старшего – лихого усача в латах с польскими гусарскими дугами за спиною. Неужто и впрямь поляк? Хотя… да-да, говорили, что государь, в ряду прочих, завел в Москве и гусарский полк… Так то государь. В Москве. А здесь кто?
Усач тоже, по всему, оказался бывалым. Оценив все великолепие, спешился и вежливо поклонился, представился:
– Полковник Семен Змеев, волею государя воевода здешний.
– А! – спешиваясь, улыбнулся князь. – Слыхал, слыхал о тебе, Семен Михалыч! Это ты тут верфями заведуешь?
– Язм.
– А я – князь Потемкин, можешь запросто Петром Иванычем звать.
– Княже! – молодой воевода смутился, правда, не очень – действовал-то он правильно. – Вы уж извиняйте за…
– Да не за что, полковник! Вижу – службу знаешь, – довольно хмыкнув, Потемкин лукаво прищурился. – А почто как поляк одет?
– Так трофеи! Дуги с перьями от вражьих сабель зело хорошо помогают…
Змеев поспешно спрятал улыбку, но все же не выдержал, молвил с молодецким задором:
– Так и вы почти все – как немцы.
– Так немцы и есть – рейтары! Государь что – неизвестно, когда пожалует?
– Да мы допрежь него хлебный обоз ждем. Вот-вот должон быти. А за ним – и государь.
Кивнув полковнику, Потемкин уселся в седло:
– Ну, и мы подождем с вами. Покажешь, Семен Михалыч, где лучше встать.
– Добро, княже. За мной поезжайте.
Исправляя невольную свою оплошность, воевода Семен Змеев, распределив всех на постой, вечером закатил пир. Собрались в просторной избе местного старосты Порфирия Грачева, сутулого, себе на уме, мужичка с редкой русой бородкой и хитроватым взглядом. Потемкина, как почетного гостя, усадили за стол в красном углу, под иконами, рядом расселись все в соответствии с родовитостью и чинами, так что Бутурлину едва-едва хватило местечка на самом краю лавки, рядом с рейтарским капитаном.
– О, Никита, – подмигнул тот. – Сейчас выпьем, ага! Кальвадос, да.
– Сомневаюсь, есть ли тут кальвадос…
– Ну-у… не кальвадос, так эта… ме-до-ву-х-ха! – засмеялся рейтар. – Никита! Я вот не верю, чтоб тут у русского старосты – и водки нету? Меня, кстати, Жюль зовут, если ты забыл. Да! Вчера седло мне проиграл, помнишь?
– Да помню, – отмахнулся Бутурлин. – А вот как тя звать…
– Шевалье Жюль де Бийянкур из Нормандии. Как у вас говорят – прошу любить и жаловать.
Так вот и познакомились, можно сказать – заново, выпили за дружбу водки – ушлый француз оказался прав! Нашлось, что выпить, у старосты… Сыскалось и чем закусить. Поскольку в те унылые времена резать продукты перед приготовлением почиталось грехом, то ту же курицу подавали целиком – «куря во штях», или курица, сваренная в бульоне, заправленном мукой.
– Умм! – закусывая, зачавкал француз. – Вкус-сно! Княже Петр Иваныч! А правду говорят, будто при дворе государя Алексея Михайловича подают «грешное блюдо» – куря, разрезанная под лимоны и запеченная в печи?
