Он добрался до кухни и захлопнул за собой дверь. Просто грохнул дверью. Привалился к ней, закрыв глаза, весь в испарине, сжимая в руке жестянку с парафином.
Пианино смолкло, послышался голос матери:
– Джорджи, в следующий раз сможешь хлопнуть дверью чуть сильнее? Возможно, тебе удастся разбить несколько тарелок в серванте.
– Извини, мама! – крикнул он в ответ.
– Джорджи, какашка, – позвал из спальни Билл. Тихонько, чтобы не услышала мать.
Джордж хихикнул. Страх его уже ушел. Ускользнул так же легко, как ускользают воспоминания о кошмарном сне, когда кто-то просыпается в холодном поту, с гулко бьющимся сердцем. Он ощупывает тело, оглядывается, чтобы убедиться: наяву ничего этого не было, и тут же начинает забывать. Половину кошмара не помнит, когда его ноги касаются пола, трех четвертей – когда выходит из душа и начинает вытираться, а уж после завтрака кошмар забывается полностью. Ускользает… до следующего раза, когда, в том же кошмарном сне, все страхи возвращаются.
«Эта черепаха, – подумал Джордж, направляясь к столику, в ящике которого лежали спички. – Где я уже видел такую черепаху?»
Но ответа не нашел и перестал об этом думать.
Взял из ящика коробок спичек, со стойки – нож (держа его лезвием от себя, как учил отец), из буфета для посуды в столовой – маленькую миску. Потом вернулся в комнату Билла.
– Ка-акая же ты жо-опная дырка, Дж-Джорджи. – Впрочем, голос Билла звучал миролюбиво. Он отодвинул от края прикроватного столика атрибуты болезни: пустой стакан, графин с водой, бумажные салфетки, книги, бутылку растирки «Викс варораб», запах которой всегда будет ассоциироваться у Билла с грудным кашлем и сопливым носом. Там же стоял и старенький радиоприемник «Филко», транслирующий не Баха или Шопена, а песню Литтл Ричарда… но так тихо, что голос Литтл Ричарда лишался присущей ему первозданной мощи. Их мать, которая обучалась игре на рояле в Джульярде[8 - Джульярдская школа – одно из крупнейших американских высших учебных заведений в области искусства.], ненавидела рок-н-ролл. Не просто не любила – он вызывал у нее отвращение.
– Я не жопная дырка, – ответил Джордж, расставляя принесенное на прикроватном столике.
– Она самая, – настаивал Билл. – Большая, грязная жопная дырка, вот ты кто.
Джордж попытался представить себе такого ребенка – жопную дырку на ножках, и засмеялся.
– Ты – жопная дырка, которая больше Огасты. – Тут начал смеяться и Билл.
– Твоя жопная дырка больше целого штата, – ответил Джордж. И оба они хохотали почти две минуты.
Потом последовал разговор шепотом, из тех, какие имеют значение только для маленьких мальчиков: выясняли, кто самая большая жопная дырка, у кого самая большая жопная дырка, чья жопная дырка более грязная и так далее. Наконец Билл произнес одно из запретных слов – обозвал Джорджа большой, грязной, засранной жопной дыркой, после чего оба расхохотались. Смех Билла перешел в приступ кашля. Когда же кашель пошел на спад (к тому времени лицо Билла приобрело цвет спелой сливы, что встревожило Джорджа), пианино вновь перестало играть. Оба мальчика повернулись к гостиной, прислушиваясь: не отодвинется ли стул, не раздадутся ли торопливые шаги матери. Билл зажал рот сгибом локтя, подавляя остатки кашля, другой рукой указывая на графин. Джордж налил ему стакан воды, Билл выпил его.
Пианино заиграло вновь – опять «К Элизе». Пьеса эта навсегда осталась в памяти Заики Билла, и даже много лет спустя при этих звуках кожа покрывалась мурашками, сердце сжималось, и он вспоминал: «Моя мама играла эту пьесу в день смерти Джорджа».
– Еще будешь кашлять, Билл?
– Нет.
Билл достал из коробки бумажную салфетку, издал какой-то урчащий звук, отхаркнул мокроту в салфетку, смял ее в комок и бросил в корзинку для мусора у кровати, заполненную такими же комками. Потом открыл жестянку с парафином, перевернул и выложил на ладонь парафиновый куб. Джордж пристально смотрел на него, но помалкивал и ни о чем не спрашивал. Билл не любил, когда Джордж заговаривал с ним, если он что-то делал, а Джордж уже на собственном опыте убедился – если будет держать рот на замке, Билл скорее всего сам все объяснит.
Ножом Билл отрезал маленький кусочек от парафинового куба, опустил в миску, зажег спичку и положил ее на отрезанный кусок парафина. Оба мальчика наблюдали за желтым пламенем, а затихающий ветер время от времени хлестал окно дождем.
– Корабль нужно сделать водонепроницаемым, иначе он намокнет и утонет. – В обществе Джорджа Билл заикался меньше, а порой заикание вообще исчезало. В школе, однако, оно становилось таким сильным, что говорить он просто не мог. Общение прекращалось, и одноклассники Билла отводили глаза, когда тот, ухватившись за край парты, с покрасневшим лицом, цветом уже не отличавшимся от ярко-рыжих волос, сощурившись, пытался вытолкнуть какое-нибудь слово из упрямящегося горла.
Иногда – чаще всего – слово выталкивалось. Но случалось – застревало намертво. В три года его сбила машина, отбросив на стену дома. Семь часов он пролежал без сознания. Мама всегда говорила, что заикание – следствие того происшествия. Но Джордж иногда чувствовал, что у его отца (и самого Билла) такой уверенности нет.
Кусок парафина в миске почти полностью растаял.
Пламя сходило на нет, стало синим, продвигаясь по картонной спичке, погасло. Билл сунул палец в расплавившийся парафин, зашипев, отдернул. Виновато улыбнулся Джорджу:
– Горячо.
Через несколько секунд сунул вновь, принялся намазывать парафин на бумажный борт, где тот быстро засыхал, образуя пленку молочного цвета.
– А можно мне? – спросил Джордж.
– Давай. Только не капни на одеяло, а не то мама тебя убьет.
Джордж сунул палец в парафин, уже очень теплый, но не горячий, и принялся размазывать его по другой стороне кораблика.
– Толстым слоем не клади, жопная дырка! – одернул его Билл. – Хочешь, чтобы он утонул в первом же плавании?
– Извини.
– Все нормально. Лучше размазывай.
Джордж закончил со своим бортом, потом поднял кораблик. Он стал тяжелее, но не намного.
– Круто. Я собираюсь выйти и отправить его в плавание.
– Давай, – ответил Билл. Теперь он выглядел усталым… усталым – и по-прежнему нездоровым.
– Мне бы хотелось, чтобы и ты мог пойти, – ответил Джордж. Ему действительно хотелось. Билл иной раз любил покомандовать, но у него всегда возникали такие интересные идеи, и он редко обижал брата. – Это же твой корабль.
– Мне тоже хотелось бы пойти. – Билл помрачнел.
– Что ж… – Джордж переминался с ноги на ногу, держа кораблик обеими руками.
– Ты лучше надень дождевик, – предупредил Билл, – не то заболеешь г-гриппом, как я. Наверное, все равно заболеешь, от моих ба-ацилл.
– Спасибо, Билл. Классный кораблик. – И тут Джордж сделал то, чего не делал давно, то что Билл запомнил навсегда: наклонился и поцеловал брата в щеку.
– Теперь ты точно заболеешь, жо-опная дырка. – Но Билл как-то повеселел. Улыбнулся Джорджу. – И убери все на место, хорошо? Или у мамы случится и-истерика.
– Конечно. – Он собрал все подручные средства, которыми они обеспечили водонепроницаемость бортов кораблика и пересек комнату: кораблик лежал на жестянке с парафином, стоявшей чуть под углом в миске.
– Дж-Дж-Джорджи?
Джордж обернулся, посмотрел на брата.
– Бу-удь осторожен.
– Конечно. – Брови мальчика чуть приподнялись. Такое обычно говорит мать – не старший брат. Странно, как и то, что он поцеловал Билла. – Конечно, буду.
Он вышел. Больше Билл никогда его не видел.
3
И теперь Джордж бежал, догоняя уплывающий вниз кораблик, по левой стороне Уитчем-стрит. Бежал быстро, но вода бежала еще быстрее, и расстояние между ним и корабликом увеличивалось. Он услышал нарастающий рокот и увидел, что в пятидесяти ярдах ниже по холму дождевая вода, текущая по ливневой канаве, уходит в водосток – продолговатый, полукруглый вырез в бордюрном камне. На глазах у Джорджа лишенную листьев ветвь, с черной и блестящей, как кожа тюленя, корой, занесло в пасть водостока. Ветвь на мгновение зависла, а потом ее утащило вниз. Туда и направлялся его кораблик.
– Ох, говно и «Шинола»[9 - «Шинола» – марка обувного крема. Исходная фраза, популярная во время Второй мировой войны – «Ты не отличишь говно от «Шинолы». Туповат, значит.]! – в ужасе воскликнул он.
Прибавил скорости и уже подумал, что сейчас выхватит кораблик из воды. Но тут нога Джорджа поскользнулась, и он упал, ободрав коленку и вскрикнув от боли. И уже с мостовой, под другим углом, наблюдал, как его кораблик сделал два круга, попав в очередной водоворот, а потом исчез.
– Говно и «Шинола»! – вновь выкрикнул он, стукнув кулаком по гудрону. Заболела и рука, и Джордж заплакал. Так глупо потерять кораблик!
Он поднялся, подошел к водостоку. Опустился на колени, заглянул вниз. Вода гудела, падая в темноту. От этого гудения по коже побежали мурашки. Оно напомнило ему о…
– Ах! – Вскрик вырвался из него, словно выбитый пружиной, и он отпрянул.
Там были желтые глаза – те самые глаза, которые он всегда представлял себе, но никогда не видел в подвале. Это животное, пришла бессвязная мысль, животное, только и всего, какое-то животное, может, домашний кот, которого утянуло туда водой.
И однако он уже изготовился дать деру… побежал бы через секунду-другую, когда его умственный распределительный щит справился бы с шоком, вызванным этими сверкающими желтыми глазами. Он чувствовал грубую поверхность гудрона под пальцами, над ним – холодный слой воды, огибающей их, и тут раздался голос, вполне нормальный, даже приятный голос, обратившийся к нему из водостока.
– Привет, Джорджи.
Джордж моргнул и вновь посмотрел вниз. И не смог поверить тому, что увидел. Это тянуло на выдуманную историю или на фильм, в котором зверушки разговаривали и танцевали. Будь он на десять лет старше, он бы точно не поверил тому, что видел, но он не прожил шестнадцати лет. Только шесть.
В водостоке находился клоун. Освещение там оставляло желать лучшего, но света все-таки хватало, так что Джордж Денбро не сомневался в том, что видел. А видел он клоуна, как в цирке или по телику. И выглядел этот клоун чем-то средним между Бозо[10 - Бозо – клоунский персонаж, созданный в 1946 г. Аланом Ливингстоном.] и Кларабелем[11 - Кларабель – клоунский персонаж (мужчина) детской телепрограммы (1947–1960) на канале Эн-би-си.], который общался с другими (или это была женщина?.. с полом клоуна Джордж определиться не мог), дуя в свой ящик в субботней утренней передаче «Худи-Дуди». Только Буйвол Боб мог понять, что говорит Кларабель, и Джорджа это всегда смешило. Он видел, что лицо у клоуна в водостоке белое, пучки рыжих волос торчат с обеих сторон лысой головы, вокруг рта нарисована большая клоунская улыбка. Живи Джордж несколькими годами позже, он подумал бы сначала о Рональде Макдональде[12 - Рональда Макдональда можно увидеть во многих «Макдональдсах». Появился в 1963 г. Ныне его знают 96 % американских школьников.], а уж потом о Бозо или Кларабеле.
В одной руке клоун держал связку шариков всех цветов, словно какой-то огромный спелый фрукт.
В другой руке – кораблик Джорджа.
– Хочешь свой кораблик, Джорджи? – Клоун улыбнулся.
И Джордж улыбнулся. Ничего не смог с собой поделать. На такую улыбку нельзя не ответить.
– Конечно, хочу.
Клоун рассмеялся.
– «Конечно, хочу». Это хорошо! Это очень хорошо! А как насчет шарика?
– Ну… конечно. – Он потянулся вперед… а потом с неохотой отвел руку. – Я ничего не должен брать у незнакомых людей. Так говорил мой папа.
– У тебя мудрый папа, – ответил клоун из водостока, улыбаясь. И как, спросил себя Джордж, он мог подумать, что у клоуна желтые глаза? Они же ярко-синие, с искринкой, такие же, как у мамы и Билла. – Правда, очень мудрый. Поэтому я тебе представлюсь. Я, Джорджи, Боб Грей, так же известный, как Пеннивайз, Танцующий клоун. Пеннивайз, познакомься с Джорджем Денбро. Джордж Денбро, познакомься с Пеннивайзом. И теперь мы знаем друг друга. Я перестал быть незнакомцем для тебя, и ты перестал быть незнакомцем для меня. Заметано?
Джордж засмеялся:
– Думаю, да, – потянулся к кораблику… и вновь отвел руку. – Как ты оказался там, внизу?
– Ветер с дождем просто задули меня туда, – ответил Пеннивайз, Танцующий клоун. – Они задули туда весь цирк. Ты чувствуешь запах цирка, Джордж?
Джордж наклонился вперед. Внезапно в нос ударил запах арахисовых орешков! Горячих поджаренных арахисовых орешков. И уксуса! Белого, который через дырку в крышке льют на картофель-фри! А еще запах сахарной ваты и жарящихся пончиков. Плюс слабый, но ядреный запах говна диких животных. Распознал он и запах опилок на арене. Но при этом…
При этом никуда не делись запах мутного потока, и гниющих листьев, и темных водосточных теней. Сырой, гнилостный запах. Подвальный запах.
Только остальные запахи были сильнее.
– Конечно, чувствую.
– Хочешь свой кораблик, Джорджи? – спросил Пеннивайз. – Я повторяю вопрос только потому, что он вроде бы не так уж тебе и нужен. – Он поднял кораблик выше, улыбаясь. Клоун был в мешковатом шелковом костюме с большими оранжевыми пуговицами, ярко-синем галстуке, больших белых перчатках, какие обычно носили Микки Маус и Дональд Дак.
– Да, хочу. – Джордж смотрел в водосток.
– И шарик? У меня есть красные, зеленые, желтые, синие…
– Они летают?
– Летают? – Глаза клоуна округлись. – Да, конечно, летают. Они летают! А еще есть сахарная вата.
Джордж потянулся к водостоку.
Клоун схватил его за руку.
И Джордж увидел, что лицо клоуна изменилось.
Он увидел перед собой ужас, в сравнении с которым самые жуткие образы существа в подвале казались сладкими грезами. Увиденное разом, одним ударом когтистой лапы, лишило его рассудка.
– Они летают, – проворковала тварь в водостоке сдавленным, посмеивающимся голосом. Она крепкой, обжимающей хваткой держала руку Джорджа и тащила его к ужасной темноте, куда с шумом и ревом низвергалась вода, унося к океану смытый в нее дождем мусор. Джордж изогнул шею, чтобы не смотреть в эту запредельную черноту, и закричал в дождь, бессвязно кричал в белое осеннее небо, широкой дугой изогнувшееся над Дерри во второй половине того дня, осенью 1957 года. Его пронзительные, душераздирающие крики услышала вся Уитчем-стрит: в домах, что ниже водостока, что выше, люди бросались к окнам или выбегали на крыльцо.
– Они летают, – рычало Оно, – летают, Джорджи, и когда ты окажешься внизу со мной, ты тоже будешь летать, ле…
Плечо Джорджа прижало к бетону бордюрного камня, и Дэйв Гарденер, который оставался дома, из-за наводнения не пошел в «Корабль обуви», где работал, увидел только мальчика в желтом дождевике, маленького мальчика, кричащего и дергающегося в мутной воде, которая перехлестывала его лицо, отчего крики частично захлебывались, пузырясь.
– Все внизу летает, – шептал посмеивающийся, мерзкий голос, а потом внезапно мальчик услышал, как что-то рвется, накатила волна слепящей боли, и на том для Джорджа Денбро все закончилось.
Дэйв Гарденер поспел туда первым, и хотя он подбежал к водостоку через сорок пять секунд после первого крика, Джордж Денбро уже умер. Гарденер схватился за дождевик на спине мальчика, вытащил его на мостовую… и начал кричать сам, когда тело Джорджа повернулось у него в руках. Левая сторона дождевика стала ярко-красной. Кровь лилась в водосток из рваной дыры в том месте, где была левая рука мальчика. Круглая головка плечевой кости, отвратительно яркая, торчала из порванной материи.
Глаза мальчика смотрели в белесое небо и уже начали наполняться дождем, когда Дэйв, пошатываясь, двинулся навстречу другим людям, бегущим по улице.
4
Где-то внизу, в водостоке, почти до отказа набитом мусором («Там никого не могло быть, – потом объяснял шериф округа репортеру «Дерри ньюс», и в голосе слышались ярость и раздражение: он едва сдерживался, чтобы не сорваться на крик. – Даже Геркулеса унесло бы этим потоком»), сложенный из газетного листа кораблик Джорджа мчался вперед по темным кавернам и длинным бетонным тоннелям, в которых ревел водяной поток. Какое-то время он плыл бок о бок с дохлым куренком, чьи когтистые, как у ящерицы, лапки смотрели в потолок, с которого капала вода. Потом, в каком-то пересечении к востоку от города, куренка унесло влево, а кораблик Джорджа поплыл прямо.
Часом позже (мать Джорджа лежала в палате интенсивной терапии городской больницы Дерри, там ей дали успокоительного, а Заика Билл, бледный и потрясенный, молча сидел на кровати, слушая рыдания отца, доносящиеся из гостиной, где мать играла на пианино «К Элизе», когда Джордж вышел из дома) кораблик вылетел из бетонной трубы, как пуля вылетает из ружейного ствола. Поплыл по водоводу и далее по безымянному каналу. Двадцать минут спустя, когда кораблик добрался до бурлящей, вздувшейся реки Пенобскот, на небе начали появляться первые просветы синевы. Прекратился и дождь.
Кораблик нырял носом, раскачивался, иной раз черпал воду, но не тонул. Два брата хорошо потрудились: борта оставались водонепроницаемыми. Я не знаю, где закончилось его плавание, и закончилось ли. Возможно, он достиг океана и до сих пор бороздит его просторы, как волшебный корабль из сказки. Я знаю только одно: он держался на поверхности и несся на гребне потока, когда пересек административную границу города Дерри, штат Мэн, и, тем самым, навсегда уплыл из этой истории.
