– Нет, – сказал он твердо. – Конечно, нет. Это… временно. У тебя есть будущее… у нас обоих. Общее будущее. Но сейчас тебе надо просто выжить.
Снег ложился на ветровое стекло.
* * *
«…А кто вам сказал, что мироздание, каким мы его мыслим, останется неизменным навеки? Эдак мне никогда не избыть обвинений в крамоле… Сударыни мои ведьмы не желают преображать мироздание; так волк, живущий в одном загоне с курами, не желает менять окружающую его действительность, он просто питает себя необходимой ему пищей… Тягостная тень висит над моей душей. Я не знаю, что будет завтра…»
Перед Ивгой лежало на столе редчайшее издание – мемуары Атрика Оля, Великого Инквизитора, жившего четыреста лет назад и бывшего единственным, кто сумел остановить ведьму-матку в час ее пришествия: когда эпидемии, землетрясения и самые ужасные катаклизмы обещали скорый конец света. Книга была подготовлена к юбилею Атрика Оля, тщательно, кропотливо, издана десять лет назад крохотным тиражом, для служебного использования. Ивга была горда, что смогла внести в подготовку издания и комментирование свой маленький вклад.
Многие фрагменты она знала на память, но сам вид этого текста, шрифт, звук и запах бумаги настраивали ее на торжественный, а иногда воинственный лад: в глубине души она настраивалась на спор с Атриком Олем. Она, неинициированная ведьма. С героем прошлого, спасителем человечества. С профессиональным охотником на таких, как она…
Она подтянула к себе блокнот: раздумывая, она часто писала карандашом от руки: «Эволюционная роль ведьмы. Известные факты о ведьмах-целительницах. Почему не выжили? Каталог литературных памятников – ведьмы Ридны, отношения с соседями, система жертвоприношений. Свобода как философская категория. Разница в понимании свободы человеком и инициированной ведьмой. Природа ведьмы…»
Взгляд ее опять упал на книжную страницу: «Природа моих сударынь непостижима. Мы можем возомнить себя на месте букашки, грызущей лист для того, чтобы утолить голод… Мы можем вообразить себе это, ибо голод не чужд и нам… Когда честолюбивый государь проливает кровь своих и чужих подданных – мы понимаем, потому что гордыня не чужда и нам… Когда алчный лекарь позволяет болезни разрастаться, чтобы потом взыскать втрое с отчаявшихся больных, – мы понимаем, что это корыстолюбие одолело его совесть… Сударыни мои ведьмы не честолюбивы и не алчны. Им не нужны ни деньги, ни власть; они не чувствуют голода и не испытывают похоти. Они не понимают, что есть добро и что называется злом – они невинны. Они губят нас одним своим существованием…»
Ивга осторожно закрыла книгу, развернула снова на первой странице. Портрет Атрика Оля, написанный его современником, но имени художника история не сохранила. Властный жесткий старик с хищным лицом, и только в глазах, глубоко под складками век, укрыта незлобивая горькая ирония… Или ее поместила туда фантазия Ивги?
– Красивые слова, но не попытка понять, – сказала Ивга человеку на портрете. – Объяснение, почему понимание невозможно.
Ей тут же сделалось совестно: легко рассуждать, сидя у камина в собственном доме, когда все потрясения позади. Атрик Оль писал эти слова, когда в Вижне свирепствовали эпидемии, гнилая вода поднималась из подвалов, до конца света оставалось несколько черных дней…
– Но есть надежда, мой инквизитор, – сказала Ивга старику на портрете. – Если бы вы только видели Эгле, если бы вы только могли себе представить…
Атрик Оль строго смотрел с портрета. Ивга снова взялась за карандаш.
«Свобода, – написала она с нового листа. – Когда расходятся вероятности? Где поворотный момент? Решившись пройти свой путь, «глухая» ведьма не может быть уверена в результате… Либо…»
Задумавшись, остаток листа она разрисовала узорами. Развернула к себе ноутбук: «Известно, что мотивация «глухой» ведьмы, которая решается пройти обряд и стать действующей, в общих случаях никак не влияет на результат. Условно-положительная мотивация – инициация ради любви, ради спасения семьи или ребенка – не приводит к заявленной цели, инициированная ведьма забывает и о любви, и о семье, не говоря уже о детях, собрана обширная статистическая…»
Ивга замерла. Посидела, глядя на экран. Отодвинула компьютер и встала; вот только что была мысль. Промелькнула и растворилась. Как тогда в Ридне, где она пыталась сложить расколотую надпись из фрагментов. Вот так и сейчас, только фрагменты не валяются камнями в траве, а носятся по комнате стаей невидимых летучих мышей: мотивация? Свобода? «Они не понимают, что есть добро и что называется злом…» Тогда в какой момент инициации они теряют это понимание?!
«Если ведьма, не подвергшаяся инициации, во многом сходна со мной и с тобой, – писал Атрик Оль, – то инициированную ведьму сложно считать человеком. Ни мне, ни тебе никогда не понять ее. Так рыбе, живущей в глубинах, не постигнуть законов огня…»
* * *
Клавдий добрался до дома за полночь – с утра в который раз пообещав Ивге, что приедет пораньше. Она не спала; в кухне светились окна. Клавдий загнал машину в гараж, выключил мотор и несколько секунд сидел, глядя в пространство.
На сегодняшний день у него два союзника из числа кураторов – Соня, теперь из Одницы, и Август, теперь из Альтицы. Правда, обе кандидатуры не утверждены Советом… И вот тут начинается самое интересное.
Виктор из Бернста. Элеонора из Эгре. Оскар из Рянки, Елизар из Корды. Кто-то из них пошел войной против Клавдия, заручившись поддержкой герцога, не побоявшись и не постеснявшись втянуть в это дело Ивгу…
Клавдий побарабанил пальцами по рулю. Удивительная складывается ситуация. Вполне возможно, ему придется выбирать – безопасность Ивги либо свобода Эгле. И хорошо, если можно будет откупиться ее свободой, а не жизнью.
Мартин совершил ошибку, представляя Эгле своим новым людям в Ридне. Он слишком поверил, что мир изменился к лучшему, а мир, возможно, только замер на пороге перемен. Мир способен неторопливо, методично сожрать любое чудо, так, что никто и не вспомнит. Мартин поддался эйфории, оно и понятно… но не очень-то простительно для такого человека, как Март.
– Ты прокололся, сынок, – шепотом сказал Клавдий.
Открылась дверь, ведущая из гаража в дом. В проеме стояла Ивга, у нее блестели глаза, как у поэта, только что записавшего упавшее с неба стихотворение:
– Ты так поздно сегодня, ты устал? Мне пришла пара-тройка мыслей, знаешь, я потеряла счет времени, ты ведь ужинал? Или нет? Хочешь чаю?
– Прости, – спохватился он. – Обещал пораньше, но… опять не сдержал обещания.
Она прищурилась, вглядываясь в его лицо:
– Что-то случилось?
* * *
Вокруг стояли темные горы. Навстречу, как лайнер, проплыл большегруз, ослепил фарами, обдал снежной жижей из-под колес и скрылся за поворотом. Небо излучало тьму. Теплый воздух из вентиляционных решеток вонял гарью. Машина продвигалась вперед – очень медленно; Эгле сидела за рулем, Мартин держал на коленях ноутбук и просчитывал варианты.
Констебль, вероятно, уже переговорил со своим начальством. Полицейские обязаны поставить в известность окружную Инквизицию – дежурного во Дворце, а тот должен связаться с верховным инквизитором Ридны, полновластным хозяином округа…
Но кто хозяин? Мартин? Или Руфус, которого здесь ценят и за кого хотели бы отомстить? Звонка от дежурного до сих пор нет, значит ли это, что дежурный проигнорировал Мартина и позвонил Руфусу? А может быть, констебль, потрясенный гибелью Васила Заяца, и не думал никому докладывать, а пьет теперь самогон в компании односельчан?!
Проклятое селение Тышка. Кому здесь, в провинции Ридна, Мартин может доверять, кого может отправить хотя бы за девочкой? Где гарантия, что завтра-послезавтра юную ведьму не убьют ее же родственники, снимая на камеру, нацепив черные повязки «Новой Инквизиции»?!
– Он все равно узнает, – тихо сказала Эгле. – Пусть лучше узнает от тебя.
Мартин отрегулировал решетку климатического контроля, направляя горячий ветер на Эгле. Он знал, что сейчас она чувствует его как ледяную глыбу на соседнем сиденье, и ничего не мог с этим поделать – ему было плохо, гадко, совесть жрала его изнутри, как обезумевшая крыса с тысячью пастей.
…Проще было ткнуть палкой в осиное гнездо и повертеть еще, для верности. «Ты зарвался, слишком привык к своему везению, – сказал недавно Руфус. – Но любое везение когда-нибудь заканчивается».
Он уставился на пустой экран, подбирая слова. Положил ладони на клавиатуру – и снова убрал, подышал на руки, будто надеясь, что дыхание вольет в пальцы слова для отчета.
– Ты… его боишься, что ли? – неуверенно спросила Эгле.
– Я думаю, как правильно подать наши новости.
– Напиши, что работал и был эффективен, но сумасшедшая баба пальнула тебе в спину, это форс-мажорное обстоятельство…
– Я не должен был тебя туда тащить! – Совесть-крыса внутри Мартина зачавкала, давясь кровью. – Я тебя подставил, как…
– Полегче. – Эгле смотрела на дорогу, в ее глазах отражался освещенный фарами снег. – Меня нельзя «тащить», я не поклажа и отвечаю сама за себя. И если на то пошло, я сама принудила тебя взять меня в команду, я тебе угрожала и тобой манипулировала…
Мартин невесело ухмыльнулся.
Показался еще один большегруз. Эгле дала ему дорогу, заехав правыми колесами на целину. Грузовик прошел мимо, хлестнул грязным снегом, оставил запах выхлопа. Эгле притормозила.
– Я сяду за руль, – сказал Мартин.
– Я справляюсь.
– Все равно.
– Март, – мягко сказала Эгле, – ты увиливаешь от отчета. Хочешь, я сейчас позвоню Клавдию и все расскажу?
– Нет! – Мартин подобрался. – Я сам.
Он начал отчет, запинаясь на каждом слове. Пересказывать эти события в глаза или по телефону он вряд ли решился бы, но официальный документ – другое дело; Мартин заворачивал плохие новости в канцелярит, как зарывают дерьмо в опилки. Может быть, в таком виде события в Тышке будут выглядеть как служебный провал, но не как полная катастрофа.
Дорога была пуста, бензина оставалось полбака. Мартин надеялся, что горы и снег отрезали их от сети, но связь оставалась стабильной – кураторская машина округа Ридна была оснащена специальным оборудованием, чтобы ни горы, ни снег, ни атомный взрыв не могли помешать куратору доложить о своем поражении. И даже о преступлении.
Наконец он закончил, перечитал и покосился на Эгле. До города Ридны оставалось, по данным навигатора, два часа дороги.
– Ночь уже, – пробормотала Эгле. – Он спит, наверное.
Там такая степень приоритетности, что он проснется, подумал Мартин. Согрел ладони под струей теплого воздуха из решетки и отправил вложенный документ по служебному каналу – до последней секунды надеясь, что не совершает сейчас ошибки.
* * *
Стол в гостиной был завален книгами, блокнотами, на почетном месте помещался толстый том мемуаров Атрика Оля. Карандаш, прокатившись по столешнице, упал на пол со стеклянным звоном.
– Я не понимаю, что происходит. – Ивга стояла перед раскрытым компьютером, моментально осунувшаяся, растерянная, бледная. – То, что случилось с Эгле… Это ведь доказательство. Что лучшее будущее возможно. Девочка совершила подвиг, это шанс не только для ведьм – для всех людей…
– Подвиг Эгле, – сказал он с тяжелым сердцем, – может означать твое преступление. Скажи: конкретный рецепт, предписание, руководство к «чистой» инициации – существует в письменном виде?
– А… если бы существовал?
– Тогда это улика. – Он помолчал. – То, что случилось с Эгле, произошло впервые в истории. Не существует на этот счет инквизиторских протоколов, предписаний, нет традиций. Все заново. А по старым законам ведьма, которая экспериментирует с инициацией… очень, очень нелояльная ведьма.
Ивга побледнела; кажется, до нее только сейчас дошло, какую новость он принес.
– Не волнуйся. – Он поймал ее за руку и усадил в кресло. – Попробуй вспомнить: ты где-то записывала «рецепт»?
– Нет, – отозвалась она глухо. – То есть я собиралась. Я как раз сегодня хотела…
– Ты кому-то это показывала? Отправляла по почте?!
– Нет, – повторила она. – Я не успела… мне сложно было сосредоточиться…
Он посмотрел ей в глаза:
– Нельзя оправдываться. Если они почуют, что ты оправдываешься – или я… Они сочтут это слабостью, и правильно сделают. Поэтому – только уверенность, только осознание своей правоты и абсолютное спокойствие. Ни слова вранья. Ты изучала инициацию как этнограф, это правда, это не запрещено.
– Но то, что случилось с Эгле, это разве не…
– …Эксперимент – метод познания, при помощи которого в контролируемых и воспроизводимых условиях исследуются явления действительности. – Иногда он благодарил судьбу за то, что в детстве его неплохо учили. – Кто-то контролировал условия? Нет. Их можно воспроизвести? Вряд ли. Был наблюдатель? Нет. Значит, не было никакого эксперимента.
– Но мы ездили в Ридну…
– Поездка была твоей идеей? Нет. Ты собиралась проходить инициацию? Нет. Ты отговаривала Эгле от инициации? Да. Это правда.
– Я не могу так сказать! – Ивга посмотрела на него с ужасом. – Клав… Ты хочешь, чтобы я ее подставила вместо себя… обвинила Эгле… в нелояльности?!
– Речь сейчас не об Эгле, речь о тебе. У нее совсем другая история, и заниматься ее делом я буду отдельно. – Он поймал в своем голосе сухие рабочие интонации.
– Клав, – сказала она после секундного колебания. – Нашу «правду» можно при желании повернуть так и эдак… Я готова пойти в тюрьму. На время или… на долгое время, если это поможет Эгле, ведь у нее ситуация хуже, она инициирована… Переведи стрелки на меня, мы поехали на моей машине, по следам моих исследований… Это ведь тоже правда. Выведи ее из-под удара! В конце концов, такая принципиальность только усилит твое влияние…
Надо было знать, что означает для Ивги ее свобода, чтобы оценить по достоинству это предложение. Клавдий в первую секунду не нашел слов – просто потянулся к ней, чтобы обнять, но в этот момент пискнул телефон тем особенным звуком, который заставлял его просыпаться среди ночи: экстренное, важнейшее сообщение из провинции.
* * *
Мартин молчал, глядя на дорогу, молчал уже пятнадцать минут. Эгле поглядывала на него с беспокойством:
– Все в порядке? Ничего не болит? Ты хорошо себя чувствуешь?
– Отлично. Как новый. Не беспокойся.
– Март, это твой отец, а не посторонний злобный судья.
– Тут, видишь ли, сама ситуация – злобный судья. Жизнь – вообще озверевший судья… Если увидишь заправку – давай остановимся.
Впереди показался еще один большегруз, занимая собой почти всю трассу, обе полосы. Эгле, сжав зубы, приняла вправо, встала у обочины и пропустила его. Поток грязи снова хлестанул по инквизиторской машине, заливая тонированные окна бурой жижей с еловыми иголками. Эгле включила аварийную сигнализацию.
Пискнул ноутбук. Мартин содрогнулся, Эгле вцепилась в руль:
– Что?!
– Распоряжение, – пробормотал Мартин, пробегая глазами текст. – Он… отправляет по тревоге своих людей из Вижны… сюда. Оперативников. Для расследования инцидента в Тышке.
– Что это значит?!
– Что он не доверяет никому из здешних… из Ридны. И не доверяет мне. Это вмешательство в дела провинции, очень грубое. Предупреждение о неполном служебном соответствии. И он вызывает меня срочно. Экстренный Совет кураторов…
Даже в полутьме Эгле видела, как сильно Мартин побледнел.
– А как это скажется на наших планах? – тихо спросила Эгле.
– Он приказывает доставить тебя в Вижну. – Мартин смотрел на монитор, свет экрана отражался в его глазах. – Доставить. В Вижну…
Сделалось очень тихо.
– Зачем? – шепотом спросила Эгле.
* * *
Будь на месте Мартина любой другой инквизитор, тот лишился бы всех постов и привилегий в одну минуту. Ему не позволили бы даже уволиться, нет; он отправился бы в самую глухую глушь, на самую тяжелую и грязную работу, без надежды оттуда выбраться – до пенсии, и Клавдий бы лично за этим проследил.
Он намеренно приводил себя в ярость, гневом выжигая ужас и отчаяние. Сколько же можно получать известий о гибели сына?! Сколько сил у этой девчонки, которая вытаскивает его раз за разом, но ведь когда-нибудь и она не справится?!
Он поднялся в кабинет и отправил распоряжение Мартину – сухое и очень короткое. Потом активировал линию спецсвязи, поднял дежурную опергруппу и направил в Ридну – без консультации с куратором, поверх его головы. Расследование должно было начаться еще до утра, результаты Клавдий заранее объявил секретными и приказал докладывать о деле ему лично.
