– Вы какие-то ненормальные евреи, – злился Бобров. – Денег у вас нет, живете в бедности, в тесноте. Ты же умный мужик. Придумай что-нибудь. Вон у тебя, полные карманы наркоты. Кстати, откуда?
– Оттуда. Я же врач – психиатр. Мне на отделение дают.
– А почему ты зажимаешь эти таблетки? Они ведь для больных.
– Им не надо. Они счастливы.
Бобров еще больше злился, потому что не понимал, прикалывается Ося, или говорит всерьез.
– Гольдман, у тебя же отчетность. Ты не можешь вот так, совершенно безнаказанно красть у больных лекарство, которое сам же им выписываешь.
– Почему не могу? Могу. Это же Чацк, Андрюша. До областного центра далеко, до Москвы еще дальше. О нас никто не помнит, и мы тоже забыли, что есть на карте России. Живем своей жизнью, варимся в собственном соку.
– Не пора ли изготовить глобус Чацка? – язвил Бобров.
– Я знаю, ты не любишь мой родной город, а любишь свою Москву, – спокойно отвечал на это Ося, – но поверь, туда уже давно никто не стремится вопреки сложившемуся мнению. Никто кроме тебя, потому что ты там родился и прожил большую часть жизни. А нам и здесь хорошо. Кстати, хочешь таблеточку?
– Иди к черту. Я завязал с наркотой.
– Бывших наркоманов не бывает. Это я тебе как врач-психиатр говорю. Когда развяжешь, скажи. Я подберу тебе хорошее лекарство.
– Не вызывающее привыкания, да?
– Таких наркотиков не бывает. Это я тебе тоже, как врач говорю. Но я легко смогу выводить тебя из этого состояния.
– Сначала вводить, потом выводить… И в чем смысл?
– В том, что ты не будешь так нервничать.
Но Бобров не сдавался. Хотя все время нервничал. С тех пор, как в банке начали воровать, он был, прямо скажем, не в себе. Бобров боялся, что начнут проверять всех подряд, и всплывет его московское прошлое. Ему будут задавать вопросы. А он помог украсть у государства миллиард. И его за это не посадили. Значит, посадят теперь.
Вот и сегодня, заказав суши, Бобров невольно покосился на Уголовный Кодекс в руках у Оси. И Гольдман это почувствовал. Спросил:
– Что, опять?
Бобров уныло кивнул. Тему воровства из банковских ячеек «Счастливого» они с Осей не раз обсуждали. И даже пытались понять, как он это делает. Но до сих пор не поняли, хотя Гольдман был очень умен, да и сам Бобров не дурак.
– Кто на этот раз? – деловито спросил Гольдман, отложив УК.
– Раиса Шамсутдинова.
– Ого! И много взяли?
– Пока не знаю. Завтра вытрясу информацию у Протопопова, он тоже к Зиненкам собирается.
– Напои его, как следует.
– Это само собой.
– Сам-то не бухай.
– Сейчас или завтра?
– Ты вообще, Андрюша, не бухай. Тебе на Зиненках жениться.
Бобров поежился. Женитьба на Нине теперь не казалась такой уж заманчивой идеей.
– Слушай, Ося, а ты-то, почему не женат?
– Женитьба это рабство.
– Все у тебя рабство. Ипотека – рабство. Женитьба – рабство.
– Так ведь солнышко пригрело, – как кот прищурился Гольдман. – Перееду на дачу, буду ездить на работу на велосипеде. Высплюсь наконец-то. Так, глядишь, и лето пройдет.
– Ты, Гольдман, просто пофигист. Не хочешь ты ни жену, ни детей, ни квартиру. Вон, наркотой карманы набил, и тащишься от этого. Ладно бы сам употреблял. Так нет. Тебе, как скупому рыцарю, достаточно держать в руках ключи от рая, но сам рай не нужен. Напротив, тебе комфортнее в аду, но с ключами от рая в кармане. Ты, черт знает, что такое, Гольдман. Наливай, что ли, – грубо сказал Бобров, и достал из холодильника бутылку водки.
– Я вижу, ты не в настроении, – вздохнул Ося и потянулся к бутылке. – Ну, давай обсудим, что там у вас случилось?
– Мы с тобой уже сто раз это обсуждали. А толку чуть.
– Не скажи: статистика растет. А суммы? Суммы увеличиваются?
– Нет, он очень осторожен.
– Но на этот раз все гораздо серьезней. Шамсутдинова я знаю, мужик серьезный. У него наверняка есть тетрадка, в которой все записано. Сколько денег лежало в ячейке, в какой валюте. Жена у него по струнке ходит. Ее, конечно, можно попробовать обвинить в том, что деньги она просто переложила из ячейки в карман, и заявила директору банка о краже. Да только Шамсутдинов в это не поверит. Он мусульманин, Андрюша. Даже если он не ходит в мечеть, не режет баранов в курбан-байрам и сидит в городской администрации вместо юрты, он все равно обрезан и чтит Коран. Значит, он мусульманин, и в его семье домострой. Завтра он поднимет всех на уши. А связи у него большие. Плевал он на наши законы, у него свои. Он по шариату живет.
– Ты считаешь это прокол? – внимательно посмотрел на него Бобров.
– И прокол серьезный. Расслабился он, похоже, Андрюша, наш воришка. Вкус крови почувствовал. Не в ту ячейку лапу запустил.
– Да больше, похоже, некуда. По всем уже прошелся. И куда ему столько денег? Что интересно: ни один из сотрудников банка не делал за последний год крупных покупок. Из тех, кого я подозреваю.
– А из тех, кого ты не подозреваешь?
– Скажи еще, Шелковников ворует, – рассмеялся Бобров. – Он на Мальдивы зимой с любовницей летал.
– Мартин купил машину. Хотя никто не видел, чтобы он на ней ездил. Купил и поставил у дома. Она там месяца три уже стоит. Крутая тачка! Я просто мимо хожу. Спросил: чья машина? Новая, дорогая. Сказали: Мартина.
– Так это же Мартин!
– А Мартин что, не может быть вором?
– Мартин может быть всем. Он оборотень.
Гольдман рассмеялся и стал наливать водку. Бобров достал шахматы.
– Опять Е2–Е4? – насмешливо поднял брови Ося.
– А что тебя конкретно не устраивает?
– Меня устраивает все, – и Ося двинул через клетку черную пешку. – Ты мне скажи, если ворует сотрудник банка, почему его до сих пор не вычислили? Ведь есть записи с видеокамеры.
– А на них нет сотрудников банка.
– То есть? – Гольдман задумчиво посмотрел на доску, где Бобров, сделав три стандартных хода, вдруг начал чудить.
– Только клиенты, Ося. И операционистка, у которой мастер-ключ. У нас нет такой должности, потому что в ячейку ходят редко. И сам депозитарий очень уж маленький. Операционистки берут таких клиентов по очереди. В зависимости от того, кто из них на данный момент свободен. Но они в само хранилище не входят. Ждут у решетки. Кроме операционистки с мастером и клиентов с ключами от ячеек в хранилище никто не заходил. Если верить записям с видеокамер. В том-то и штука.
– Не хочешь ли ты сказать, что он маг и чародей, наш вор?
– Неординарный человек, это уж точно. С нестандартным мышлением.
– Тогда это точно Мартин.
– Я бы очень хотел, чтобы вором оказался Свежевский.
– Почему? – Гольдман взялся за слона.
– Он противный тип.
– Он просто начальник отдела продаж. Продажники все такие. Им надо впаривать народу то, что ему, этому народу абсолютно не нужно. Услуги всякие, новые тарифы, банковские продукты. В Чацке это сделать непросто.
– Свежевский противно смеется.
– А ты себя-то видел со стороны? Как ты раскладываешь волосы?
– Что, мерзко смотрится?
– Довольно-таки странно. Извини, Андрюша, но тебе через два хода мат. Ты сегодня какой-то рассеянный.
Бобров проигрывал еврею Гольдману всегда, но Ося каждый раз извинялся. И находил уважительную причину, по которой Бобров ему проиграл.
– Эх, Андрюша, Андрюша. Ничего ты не знаешь про людей, – неожиданно сказал Гольдман, глядя на Боброва, расставляющего шахматы для новой партии. – Вот я тебе расскажу историю из собственной практики. Лежит у меня в отделении пациент. Вот уже года три как лежит. На галоперидоле я его держу, и вроде с ним все в порядке. А отпустить не могу. Знаешь, как он ко мне попал?
– Ну? – истории про психов Гольдман рассказывал постоянно, Бобров уже успел к ним привыкнуть настолько, будто сам порою лежал в психиатрическом отделении у Гольдмана.
– Года три назад появился в городе грабитель. И стал нападать на людей, отбирая у них мобильные телефоны. Ничего кроме них не брал, вырывал сумку и убегал. Если в сумке был кошелек с деньгами, грабитель его не трогал. Документы тоже. Он выбрасывал сумку в урну, изъяв из нее телефон. Ничего его не интересовало кроме мобильников. Причем, он брал все подряд, не гнушался и у старух воровать, кнопочные, допотопные, с треснутыми корпусами. Поймать его не могли долго, несмотря на кучу примет. Потому что не могли найти телефоны. Казалось, он должен их куда-то сбывать. Прошерстили весь Чацк в поисках канала сбыта. Никто не продавал краденые телефоны. Они просто исчезали. Помог сторож с кладбища.
– Чего? – оторопел Бобров.
– Я же тебе сказал: грабитель лежит у меня психиатрии. Пошевели мозгами. Случай очень интересный.
– Гольдман, не тяни, – Боброву и в самом деле стало интересно. Про кладбище он еще не слышал.
– Оказывается, гражданину N до того, как лично я им занялся, чудились голоса. С ним общались покойники. Которые через него хотели выйти на связь со своими близкими. А его избрали посредником между загробным миром и миром живых. И гражданин N с полной ответственностью подошел к возложенной на него миссии. Он воровал мобильники и закапывал их в могилы. Ходил по ночам на кладбище и подключал покойников к сети.
– Шутишь?
– Ничуть.
– А я думал, у тебя в отделении одни Наполеоны лежат.
– Какое там, – Гольдман махнул рукой и двинув вперед пешку. На этот раз он играл белыми. – Мир давно изменился, Андрюша. Никто не хочет быть Наполеоном. Эльфов и гномов – этих, как грязи. И орки есть. Еще была у меня Царица кошек, недавно выписал. Бабка-кошатница, соседей терроризировала, и те психушку вызвали. Полно неврастеников, инфантильных дегенератов, просто дебилов, а вот Наполеонов нет, – с сожалением сказал Гольдман и съел Бобровского ферзя. – А вот еще случай был. Положили ко мне гражданина с манией преследования. Типичный случай: якобы за ним следили грабители, пасли его, повсюду сопровождали. Гражданин подумал, что у него паранойя и пошел в поликлинику, к психиатру. Оттуда его направили ко мне. Я его подлечил, а когда он пришел домой, оказалось, что его квартиру действительно ограбили. Всякое бывает.
– Ты это к чему рассказал? – Бобров рассеянно сделал рокировку.
– К тому, что нашим вором может быть кто угодно. Чужая душа потемки. Тебе шах.
– Скажешь, какой-то псих решил телепортироваться на Марс и собирает по банковским ячейкам деньги, чтобы построить аппарат для перемещения душ?
– Сумасшедшие люди весьма и весьма неглупы, – задумчиво сказал Гольдберг. – Ищи чудинку. Снова шах.
– Я это учту, – сказал Бобров, уводя из-под шаха черного короля, и в этот момент позвонили в дверь. – О! Суши, наконец, привезли!
– Тебе, кстати, через три хода мат.
– Да бог с ним.
– Я же говорю: ты сегодня в расстроенных чувствах.
Бобров расплатился за суши и, поставив на стол пакет, с нетерпением стал разрывать упаковку.
– Деньги спрячь, я угощаю. Оставишь колбасу в уплату долга, – предупредил он Осины возражения.
– Как скажешь. И все-таки, что ты решил? Когда свадьба?
Бобров не знал, что ответить. Сначала он должен был видеть Нинины глаза. Без них он был как слепец без собаки-поводыря, не знал, куда идти, и почему он вообще до сих пор живет в Чацке.
Завтрашний день все решит. Но для этого надо съесть суши и допить водку. И после этого лечь спать. И Гольдман все понял, потому что о свадьбе в этот вечер больше не говорил.
Глава 3
День, который назначил себе Бобров для счастья, полностью этому соответствовал. Прекрасный, солнечный, почти по-летнему теплый, вот каким выдался этот субботний майский день, хотя пока все спали, солнце своими ручищами-лучами словно бы вспороло гигантскую перьевую подушку. И на выкрашенное синим стекло повсюду налипли перья. Небо все было в перистых облаках, но день выдался безветренный, и все они оказались, будто приклеены.
Бобров выехал пораньше, чтобы купить Нине цветы. Пока ехал, раздумывал, стоит это делать, или поступить традиционно: просто дать Анне Афанасьевне деньги. Поездив с месяцок к Зиненкам, Бобров подумал, что злоупотребляет их гостеприимством. Либо ездить надо пореже, либо как-то это компенсировать. И он предложил Нининой матери деньги, смущаясь и бормоча:
– Извините, Анна Афанасьевна, я совсем не умею вести хозяйство. Вечно покупаю к столу что-нибудь не то. Вы уж сами.
– Жениться тебе надо, Андрюша, – ласково сказала та и проворно спрятала деньги в кошелек.
Вот с тех пор и повелось. Бобров еще не был женат на Нине, но уже фактически оказался в зятьях, потому что регулярно давал ее матери деньги.
Когда в банке начались кражи, он невольно задумался: а на что живут Зиненки? Жили они в Шепетовке, в частном доме, по меркам местных нуворишей, скромном. Скромнее не бывает. Но все равно: в доме было два этажа, да две террасы, да курятник, да сарайчик для живности всякой. Семья у Зиненок была большая: Григорий Иванович с Анной Афанасьевной и пять их дочерей: Мака, Бетси, Шурочка, Нина и Кася.
