– Если б я мог позволить себе секретаршу… но вас, я думаю, ждет хлебная должность личного референта у какого-нибудь воротилы.
Робин почему-то обиделась.
– Я к этому не стремлюсь, – сказала она.
Повисла напряженная пауза.
Страйк вяло заспорил сам с собой. Ему не улыбалось со следующей недели приходить в пустую приемную; общество Робин оказалось приятным и необременительным, а ее деловые качества не могли не радовать; но платить за приятное общество было бы нелепо да и расточительно – он же не какой-нибудь гнусный викторианский магнат, правда? «Временные решения» брали грабительские комиссионные; Робин оказалась для него непозволительной роскошью. Он поставил ей еще один плюс за то, что она не стала расспрашивать его об отце (от Страйка не укрылась страница из Википедии на экране монитора): где еще найдешь такую сдержанность – именно этим качеством он обычно мерил новых знакомых. Но в любом случае на первый план выступали практические соображения – увольнять так увольнять.
А вот поди ж ты, в голову лезло совсем другое: одиннадцатилетним пацаном он поймал змейку медянку в корнуолльском лесу Тревейлор; как только не умолял он тетю Джоан: «Ну пожалуйста, разреши мне ее оставить… пожалуйста!»
– Ладно, я пошел. – Он уже подписал ей табель учета рабочего времени и выбросил обертки от сэндвичей в корзину для бумаг вместе со своей бутылкой из-под воды. – Спасибо за все, Робин. Удачи на новом месте.
Страйк взял пальто и закрыл за собой стеклянную дверь.
У лестницы, на том самом месте, где он сначала чуть не убил, а потом спас временную секретаршу, ноги почему-то сами собой остановились. Чутье держало его мертвой хваткой, как упрямый пес. Стеклянная дверь со стуком распахнулась у него за спиной; он обернулся. Робин вспыхнула.
– Послушайте, – сказала она, – мы можем договориться. Чтобы обойтись без «Временных решений». Вы будете платить мне из рук в руки.
Он заколебался:
– Агентства по временному трудоустройству этого не любят. Вас занесут в черный список.
– Ну и пусть. У меня на следующей неделе три собеседования, устроюсь на постоянную работу. Если в назначенное время вы меня отпустите…
– Без проблем, – сказал он, не успев прикусить язык.
– Вот и хорошо, тогда я смогу остаться еще на неделю-другую.
Пауза. Здравый смысл вступил в короткий, жестокий бой с чутьем и душевным расположением – и проиграл.
– Угу… ладно. Что ж, в таком случае позвоните-ка еще разок Фредди Бестиги, хорошо?
– Да, непременно, – сказала Робин, пряча ликование под маской деловитой невозмутимости.
– Тогда увидимся в понедельник после обеда.
Впервые за все время Страйк ей улыбнулся. Казалось бы, он должен был на себя досадовать, но, выходя на послеполуденный холодок, почему-то не испытал ни малейшего сожаления, а, наоборот, почувствовал непонятный прилив оптимизма.
6
Когда-то Страйку пришло в голову подсчитать, сколько школ он сменил в детские годы; набралось семнадцать, но еще две-три вполне могли выпасть из памяти. В подсчет не вошел краткий период мнимого домашнего обучения, который пришелся на те два месяца, что он провел с матерью и сводной сестрой в заброшенном строении на Атлантик-роуд в Брикстоне. Тогдашний сожитель матери, белый музыкант-растаман, взявший себе имя Шумба, считал, что система школьного образования навязывает учащимся патриархальные, меркантильные ценности, совершенно ненужные его приемным детям. Главный урок, который усвоил Страйк за время домашнего обучения, сводился к тому, что гашиш, даже употребляемый по духовным соображениям, делает потребителя тупым параноиком.
По дороге в кафе, где была назначена встреча с Дерриком Уилсоном, Страйк без всякой нужды сделал крюк, чтобы пройти через Брикстонский рынок. Пропахшие рыбой сводчатые галереи; живописные лотки с незнакомыми фруктами и овощами из Африки и Вест-Индии; мясные лавки, торгующие халяльными продуктами; под большими вывесками, изображающими манерные косички и локоны, – парикмахерские с рядами париков на белых пенопластовых болванках – все это вернуло Страйка на двадцать шесть лет назад, когда они с младшей сестренкой Люси болтались где придется, пока мать с Шумбой валялись на грязных подушках, лениво обсуждая важные духовные принципы, которые следовало привить детям.
Семилетняя Люси мечтала о прическе как у девушек с Ямайки. Во время долгой поездки обратно в Сент-Моз она, сидя на заднем сиденье «моррис-майнора», принадлежавшего дяде Теду и тете Джоан, истово умоляла, чтобы ей сделали косички-дреды с бусинами. Страйк запомнил, как тетя Джоан спокойно соглашалась, что это очень красиво, а сама хмурилась, и в зеркале заднего вида отражалась морщинка между ее бровями. Джоан старалась (с годами – все менее успешно) не осуждать мать в присутствии детей. Страйк так и не понял, как дядя Тед разыскал их жилище: просто в один прекрасный день они с Люси вернулись в заброшенное строение и застали там здоровенного маминого брата, который стоял посреди комнаты и угрожал Шумбе расправой. Через два дня они с сестренкой уже были в Сент-Мозе и опять стали ходить в начальную школу, где с перерывами проучились потом несколько лет, воссоединившись как ни в чем не бывало со старыми приятелями и быстро избавившись от местных говоров, которые для маскировки усваивали всюду, куда только привозила их Леда.
Страйк не воспользовался маршрутом, который под диктовку Деррика записала Робин: кафе «Феникс» на Колдхарбор-лейн было знакомо ему с детства. Иногда их с сестрой водили туда мать и Шумба: в этой маленькой сараюшке с коричневыми стенами можно было заказать (если, конечно, ты не ударился в вегетарианство, как мать с Шумбой) сытный, вкуснейший завтрак – огромную яичницу с беконом и сколько угодно золотисто-коричневого чая. Здесь почти ничего не изменилось: небольшой, уютный, грязноватый зал; зеркала, пластиковые столешницы под дерево; выложенный бордовым и белым кафелем заляпанный пол; оклеенный рельефными обоями потолок цвета маниоки. Пожилая приземистая официантка, у которой были выпрямленные волосы и длинные оранжевые серьги из пластмассы, посторонилась, чтобы Страйк мог протиснуться мимо стойки.
За столиком под пластмассовыми часами с рекламой лестерширских пирогов «Пукка-пайз» в одиночестве сидел с газетой «Сан» крепко сбитый уроженец Вест-Индии.
– Деррик?
– Ну… А ты – Страйк?
Пожав большую сухую ладонь Уилсона, Страйк подсел к нему за столик. По его прикидкам, Уилсон был одного с ним роста. Рукава форменного джемпера лопались от мышц и жира, волосы были подстрижены совсем коротко, а с чисто выбритого лица смотрели миндалевидные глаза. Из меню, кое-как написанного на доске, прибитой к задней стене, Страйк выбрал мясную запеканку и картофельное пюре, очень кстати вспомнив, что четыре фунта семьдесят пять пенсов можно будет включить в накладные расходы.
– Ага, запеканка с пюре у них что надо, – одобрил Уилсон.
Его лондонский выговор был едва заметно разбавлен карибским акцентом. Глубокий голос звучал спокойно и размеренно. Страйк подумал, что такой человек в форме охранника должен внушать жильцам спокойствие.
– Спасибо, что согласился на эту встречу. Ценю. Джон Бристоу не удовлетворен результатами расследования смерти своей сестры. Он поручил мне еще раз проверить улики.
– Да-да, – сказал Уилсон, – я в курсе.
– Сколько он тебе заплатил, чтобы ты пришел на эту встречу? – как бы между прочим поинтересовался Страйк.
Уилсон поморгал и виновато хохотнул.
– Двадцать пять фунтов, – признался он. – Если ему так легче, то и хорошо, правда же? Это ведь ничего не меняет. Сестра его наложила на себя руки. Но ты спрашивай, чего хотел. Я не против.
Он сложил газету. С первой полосы смотрел премьер-министр Гордон Браун, усталый, с припухшими глазами.
– Тебя уже полиция с пристрастием допросила, – сказал Страйк, положив открытый блокнот рядом с тарелкой, – но мне желательно услышать из первых уст, что произошло в ту ночь.
– Пожалуйста, нет проблем. Киран Коловас-Джонс тоже, наверное, подъедет, – добавил Уилсон.
Видимо, он думал, что Страйку знакомо это имя.
– Кто? – переспросил Страйк.
– Киран Коловас-Джонс. Водитель Лулы. Он тоже хочет с тобой переговорить.
– Отлично, – сказал Страйк. – В котором часу его ждать?
– Без понятия. Он же на работе. Как сможет, так и появится.
Официантка принесла кружку чая и поставила перед Страйком; он поблагодарил и щелкнул авторучкой. Не успел он задать первый вопрос, как Уилсон сказал:
– Мистер Бристоу говорит, ты в армии отслужил.
– Угу, – подтвердил Страйк.
– А у меня племяш сейчас в Афганистане, – сообщил Уилсон, прихлебывая свой чай. – В провинции Гильменд.
– В каких войсках?
– Связист.
– Давно служит?
– Четыре месяца. Мать глаз не смыкает, – сказал Уилсон. – А ты почему дембельнулся?
– Ногу оторвало, – с непривычной для себя откровенностью ответил Страйк.
Это была не вся причина, а лишь та часть, которую проще всего объяснить незнакомцу. Страйк мог бы продолжить службу – его уговаривали остаться, – но, лишившись ноги по колено, он вплотную подошел к тому решению, которое зрело у него, как он понял, уже два года. Он осознал, что приблизился к определенной грани, за которой пути назад не будет, – он просто не сможет найти себя на гражданке. Служба год за годом исподволь меняет твою личность; подгоняет тебя под общую мерку, чтобы легче плылось по волнам армейской жизни. Страйк никогда не погружался в нее с головой и, пока этого не произошло, предпочел уволиться в запас. А все равно Отдел специальных расследований он вспоминал с теплотой, хотя и потерял полноги. Хорошо бы и Шарлотту вспоминать с таким же неомраченным чувством.
Уилсон медленно покивал в ответ на объяснение Страйка.
– Хреново, – сипло выговорил он.
– Я еще легко отделался по сравнению с другими.
– Это точно. Две недели назад одного парнишку, с которым племяш мой служил, в клочья разорвало.
Уилсон отпил еще чая.
– Какие у тебя были отношения с Лулой Лэндри? – спросил Страйк, держа наготове ручку. – Ты часто ее видел?
– Только когда она мимо поста проходила. Всегда «здрасте» скажет, «спасибо», «пожалуйста», от других-то слова доброго не дождешься, от богатеев гребаных, – емко ответил Уилсон. – Самый долгий разговор был у нас с ней про Ямайку. У нее там какая-то работенка намечалась, вот она и расспрашивала: где лучше остановиться, что да как. А я у нее автограф попросил, для Джейсона, это племяш мой, – ему на день рождения. Дал ей открытку подписать и послал ему в Афганистан. Она потом как мимо проходила, всякий раз про Джейсона спрашивала, по имени, прямо душу мне грела, веришь? Я в охране давно служу. Иные люди считают, что ты должен их от пуль заслонять, а сами имя твое запомнить не утруждаются. Да, славная была девушка.
Тут принесли обжигающую запеканку и картофельное пюре. Страйк и Уилсон почтительно умолкли, разглядывая гору еды. У Страйка потекли слюнки; взяв нож и вилку, он сказал:
– Можешь подробно рассказать, что происходило в тот вечер, когда погибла Лула? Она вышла из дому – в котором часу?
Поддернув рукав джемпера, охранник задумчиво почесал руку выше запястья; Страйк обратил внимание на татуировки: кресты, инициалы.
– В начале восьмого, что ли. Вышла с подружкой, с Сиарой Портер. Они к дверям, а навстречу им мистер Бестиги. Заговорил с Лулой. Слов я не разобрал. А она недовольна была. Я видел, какое у нее лицо.
– И какое же?
– Кислое, – без запинки ответил Уилсон. – Потом я на монитор глянул – они в машину садились, Портер с Лулой. У нас камера над входом, понимаешь? К монитору подсоединена, что у нас на стойке, – мы смотрим, кто в дверь звонит.
– Запись есть? Можно просмотреть эту запись?
Уилсон помотал головой:
– Мистер Бестиги не разрешил вешать ничего такого. Никаких записывающих устройств. Он тут первым квартиру купил, это сейчас все распроданы, а тогда многое по его указке делалось.
– Что же это за камера? Просто высокотехнологичный глазок?
Уилсон кивнул. От его левого века к середине скулы тянулся тонкий шрам.
– Ага. Так вот, значит, села она с подругой в машину. Киран – это он сегодня должен сюда подъехать – в тот вечер их не возил. Его отправили Диби Макка встречать.
– А кто был за рулем?
– Другой парень, Мик, тоже из агентства «Экзекарс». Она и раньше с ним ездила. Ну, вижу я, значит, папарацци машину окружили, проезду не дают. Всю неделю тут околачивались – пронюхали, что она снова с Даффилдом сошлась.
– А что стал делать Бестиги, когда Лула и Сиара уехали?
– Забрал у меня почту и пошел по лестнице к себе в квартиру.
Чтобы сделать очередную запись, Страйк опускал вилку после каждого кусочка запеканки.
– После этого кто-нибудь входил, выходил?
– Ну, официанты из фирмы заказ доставили – закуски и прочее: у Бестиги в тот вечер гости были. Американцы какие-то, муж с женой, приехали после восьми, поднялись в квартиру номер один, ушли чуть ли в полночь, а до того времени больше никто не входил и не выходил. Потом Лула примерно в полвторого вернулась, а других я никого не видел. Слышу, папарацци у входа ее имя выкрикивать стали. Их там целая толпа собралась. Одни прямо от ночного клуба за ней увязались, другие у дома поджидали – эти Диби Макка высматривали. Его к половине первого ночи ждали. Лула снаружи позвонила, я кнопку нажал – открыл.
– Она не набирала код входной двери?
– Да ей не до того было, когда ее так осаждали, – хотела побыстрей скрыться. А эти-то орут, наседают.
– Разве она не могла попасть в дом через подземный гараж, чтобы с ними не сталкиваться?
– Ага, когда Киран ее возил, она так и делала – сама дала ему пульт от гаража. А у Мика пульта не было, вот он и высадил ее перед входом. «Доброй ночи, – говорю, – неужто снег повалил?» Вижу – у нее снежинки в волосах, сама дрожит, платьишко-то кургузое. А она, мол, на улице минус, то да се. А потом выпалила: «Черт бы их побрал! Всю ночь они, что ли, здесь торчать собираются?» В смысле, папарацци. Ну, я и говорю: они, мол, Диби Макка дожидаются, а он запаздывает. Она прямо завелась. В лифт зашла – и к себе поехала.
– Завелась?
– Еще как!
– Так завелась, что жить расхотела?
– Ну нет, – возразил Уилсон. – Просто завелась, разозлилась.
– А что было потом?
– А потом, – сказал Уилсон, – я по нужде отлучится. Живот скрутило. Пришлось в сортир бежать с полным баком. Приперло, пойми. Это я от Робсона заразу подцепил. Он аккурат на больничном был, по животу. Просидел я в сортире минут пятнадцать. А куда денешься? Так меня несло – наизнанку выворачивало. Сижу на толчке и слышу вопли. Нет, вру, – поправился он, – сперва я стук услыхал. Где-то поодаль. Мне-то невдомек было, что это тело грохнулось – Лула то есть. А уж потом сверху вопить стали, по лестнице затопали. Натянул я штаны, выскочил в вестибюль, а там миссис Бестиги, чуть не нагишом, трясется, кричит, мечется, как собака бешеная. Лула, говорит, погибла, ее какой-то мужик с балкона выбросил. «Оставайтесь, – говорю ей, – тут», а сам за дверь. Там я тело и увидел. Лежало на мостовой, лицом в снег.
Сжимая кружку мощной пятерней, Уилсон сделал изрядный глоток чая и добавил:
– Половина черепа проломлена. На снегу кровь. Вижу – шея тоже сломана. Из головы… это… да…
Страйку будто ударил в ноздри сладковатый, ни на что не похожий запах человеческих мозгов. Этот запах он узнавал безошибочно. Такое не забывается.
– Бросился я обратно, – продолжил Уилсон. – Вижу – Бестиги уже вдвоем, он жену наверх тащит, чтоб не позорилась, а она знай вопит. Я их попросил вызвать полицию и с лифта глаз не спускать – вдруг злодей спуститься надумает. А сам схватил в подсобке ключ-вездеход – и бегом наверх. На лестнице никого. Отпираю я дверь в квартиру Лулы…
– А для самообороны ничего с собой не взял? – перебил Страйк. – Ты ведь подозревал, что там кто-то есть? Чужак, только что убивший женщину.
Повисла долгая пауза. Самая длинная.
– У меня и мысли такой не было, – сказал наконец Уилсон. – Думал, скручу его – и дело с концом.
– Скрутишь кого?
