– Я не знаю, как только…
– Не спеши выражать благодарность. Все это я могу предоставить лишь полноправной гражданке Льяш-Таэ. И я могу тебе это дать. Но мне нужно одно. – Сердце кольнула тревога. Ты и забыла, что ничто не дается просто так. Раскрыла рот. Что она потребует? Ну, не молчите же! – Чтобы ты отреклась от этой страны. Публично. При всех. И также публично в тот же момент я приму у тебя присягу империи. Ты будешь примером, знаменем. И я сумею тебя защитить и доставить через портал. Место, где тебя ждала участь рабыни – на исполнение мечты.
Честь и верность. Сердце и разум. Семья и любовь. Ее крылья, ее возможность, ее мечта? Чем она заплатит? Не попадет ли она в худшую ловушку?
Жизнь одна. И выбирать придется сейчас, вычеркивая что-то навсегда и навсегда оставляя позади прошлые, относительно беззаботные годы.
Глава 3
Выбор
Каждый человек – творец своей судьбы.
Гай Саллюстий
Страшно себе представить, что от твоего выбора решится так много. Но еще противнее ощущать, что ты трусишь. Вот она, мечта, только руку протяни. Но поменять так резко свою привычную, скучную, устоявшуюся жизнь?
А вишневые глаза смотрят, пытают душу. Насмешливые, мудрые, понимающие. И словно ей совсем неинтересно, что выберет подобранная птичка пустыни. Впрочем, сколько таких птичек проходило перед ее глазами?
Сказать, что подумает? Возмутиться? Лицемерить? Нет. Раз уж решила – принимай ответственность. Она вскинула голову, твердо сжимая губы, уже собираясь произнести, и… получила согласный кивок.
– Не скрою, я рада такому твоему решению и была в нем уверена. Желаешь, чтобы это произошло сейчас?
Искорки в чужих глазах. Испытующий прищур. Легкое напряжение, которого в другое время она бы просто не заметила.
Дана Сиаллиа ее проверяла, вот только что она хотела увидеть на этот раз? Какого поступка ждала? Беглый взгляд на себя мгновенно принес ответ. Не зря прошли уроки матери, ох не зря. Она-то думала, что уже не пригодятся…
– Дана, – чуть склонить голову в знак просьбы, но не унижаясь, – боюсь, что мне неуместно будет появиться в подобном наряде.
И это мягко говоря. Страшно представить, какие последствия повлечет за собой неуважительное отношение к чужой жизни и к такому моменту, как признание власти победителя. Нет, легкомысленное бальное платье… Хорошо, пусть не бальное, но все равно, слишком чужое… Одним словом, совершенно не годится!
– Я прошу дать мне другую одежду, я думаю, это не затруднит вас, госпожа, а мне поможет сохранить лицо.
– И какую же?
Снова эти искорки золота в глазах. Длинные пальцы ловко теребят кажущийся игрушечным кинжальчик. Судя по всему, вопрос был верным. Женщина довольна, это ощущается.
Неожиданно в крови забурлил азарт, словно ей нравилось играть в такие опасные головоломки. А может, только в такие играть и стоило? Чем выше ставка, тем слаще победа? Какие же странные мысли. Никогда раньше она не замечала за собой таких порывов, неужели и правда папочкина кровь просыпается?
– Простую внешне, но дорогую. Похожую на военную, но гражданскую. Может быть, брюки, сапоги, рубашка, колет? Простите, я не очень хорошо знакома с вашей модой.
Холодная замкнутость чужого лица. Минутный испуг – ошиблась? Нет.
Легкая, почти незаметная улыбка.
– Умница.
Послышалось?
– А теперь идите, алли. Линья вас проводит и поможет переодеться. Через пятнадцать рий за вами зайдет мой адъютант.
– Рий?
– О… – Женщина чуть нахмурилась, отложив кинжальчик в сторону. – Прости. По-вашему это будет тридцать пальм, но тебе стоит привыкать к мерам империи. – И снова это молчаливое, странное предупреждение.
– Конечно, дана. Я полагаю, что чем скорее я привыкну к своей новой родине, тем будет лучше, – твердо отвечает, намеренно обрезая последние ниточки невидимого моста. Ни к чему тут долгие прощания.
И пусть немного боязно, пусть будет даже страшно и больно. Она должна идти вперед и не оглядываться. Это не ее мир. Больше нет. А собакам собачья смерть.
Легко сказать и трудно сделать. Судить всегда страшно. И стоять на помосте перед огромной толпой страшно вдвойне. Чувствовать на себе внимательные, любопытные, ненавидящие и даже восхищенные взгляды. Дейирин смотрела на тех, кто чуть не уничтожил ее честь, ее надежды – и не чувствовала больше поглощающей душу ненависти. Лишь жалость. Оборванные, избитые, стоящие на коленях. Даже Олейну не пожалели. Или ее – особенно? Не любит империя предателей, судя по виду бывшей подружки.
Линья приготовила изумительный полувоенный костюм из странной, мягкой и выглядящей очень строго и очень дорого ткани. Он был почти черного цвета, с небольшими вставками под цвет глаз. И если платье вызвало восхищение и трепетный девичий восторг, то из костюма вылезать уже просто не хотелось. Прикипел, как вторая кожа. А еще говорят, что женщины не могут в брюках выглядеть женственно. Видимо, это были какие-то неправильные брюки…
Так Дейирин отвлекала себя, стараясь не смотреть на маячившую перед глазами виселицу. Речь командующей благополучно прошла мимо ее внимания, вот уже раздались негодующие крики, вот дана кивает ей, приказывая приблизиться, а в голове по-прежнему пусто.
Что же делать? – бьется пойманной птицей вопрос. Что? Как не вызвать взрыва и наказать? Как себя поставить? Как переступить через себя? Кем станет она, произнеся этот приговор? Ведь ясно же, что имперцы свою волю все равно исполнят. И не стоит забывать, что лишь спустя несколько рий ей суждено стать одной из них.
Шаг, другой. По ком зазвонит сегодня колокол на главной башне? Причудливы нити судьбы.
– Приветствую вас, граждане Райлдорта! – разносится гулко над площадью (видимо, постарались маги Льяшэссов) звонкий, но чуть хрипловатый голос. – Сегодня я говорю с вами не как гражданка королевства, но как личность, как женщина, которую предали, на чью честь и достоинство покушались. Как та, мать которой вы знали много лет. – И не будем говорить, что точно так же не любили и презирали. Щеки горели, глаза щипало – от ветра? От непролитых слез? – И которая бескорыстно помогала вам и вашим детям. Уверена, никто из вас не хотел бы вашим детям такой судьбы. Уверена, все вы осознаете… – Голос сорвался. Так даже лучше. Рин вскинула заблестевшие глаза, чувствуя, как невидимая волна вдохновения подхватывает ее, унося вперед, как стучит в висках и сжимается сердце. – Важно сделать шаг… осознать необходимость сотрудничества… продвинутые технологии… благоденствие государства – это счастье для его новых граждан… готова послужить примером…
Лица, лица, лица… Кто смотрит с ненавистью, кто с презрением, кто с недоумением, а кто с жадным, липким восхищением – так, что хочется немедленно скрыться прочь от этих взглядов или врезать под дых. Она путает слова, повторяет фразы, ведь это для нее впервые.
Ветер треплет волосы, рисует узоры в воздухе, дергает плащ так, что тот облепляет фигуру.
– И поэтому сейчас я принимаю важнейшее решение в моей жизни. Вы можете оставаться на месте, погрязнув в ненависти и предрассудках, а можете забыть тех, кто унижал вас, сделал из вас пустое место. – Она видит, что в глазах юных девушек загорается огонь, многие молодые парни мечтают вырваться из захолустья, мечтают о чем-то новом. Еще умеют мечтать. – Вы можете пойти вперед. Стать частью чего-то неизведанного. Увидеть новые миры. Выучиться. Все что угодно. Все, на что хватит ваших сил. Я не стану никого уговаривать. Я, Дейирин Кариано Атран, отрекаюсь от королевства Райлдорт. Нога моя не ступит на эти земли, жизнь моя не станет его частью, душа моя не принадлежит ему, кровь моих потомков не будет течь в жилах его детей. Клянусь своим родом и своей Силой!
А также я выношу свой приговор. За предательство и подлость, за осквернение дара дружбы, за добровольный и осознанный сговор с преступником девица Олейна приговаривается…
Хотелось откашляться. А еще вернуться в далекое детство, где никто не ждал от нее сложных решений. Женская мягкость просила помилования, но иная, более жестокая суть понимала, что это невозможно. Не вернуть прошлое, как утраченную невинность. Все будет обманом. За подлость надо платить.
– …Приговаривается к пятнадцати годам работы на рудниках в качестве обслуживающего персонала.
Ее выворачивало от скабрезных смешков – все понимали, что на рудниках женщин мало. Прачки, поварихи, уборщицы – это приговор для женщины. Приговор более жестокий, чем смертный. Не смотреть – может, тогда покажется, что это сон? Что-то внутри щекочет. Дальше легче. Заморозить чувства – они не стоят ее слез и ее гнева.
– За нападение, преступные намерения, покушение на убийство Аргин и Ристар Жирнулы приговариваются к пожизненному заключению на иллириевых рудниках. Да будет так! Я сказала!
Рудники металла, насыщенного антимагическими частицами. Отсроченный смертный приговор. И не скажешь потом, что за язык тянули, над душой стояли. Не переложишь ответственность.
Она ждала этого момента. Ждала, надеялась, боялась. Никто так и не объяснил, что же должно случиться. По венам пробежал жар. Показалось, что винно-багряные пряди вспыхнули пламенем, которое отразилось на кончиках пальцев. Этот жар, сменяющийся колким, обжигающим уже по-другому холодом. Мертвящим. Пронизывающим. Словно нечто, неподвластное сознанию, попыталось выглянуть наружу, улыбнуться или оскалиться. Ему было любопытно. И от этого внимания на плечи опускалась незримая тяжесть.
Жар стучал в висках, холод вымораживал сердце. Не двинуться. Не закричать. Нельзя прерывать церемонию. Больно. Так, что еле дышится. Все остальные звуки слышны лишь фоном. И мерещится, что от тела расползаются прозрачно-льдистые лучи, охватывая его паутиной, по прожилкам которой ползет ослепительная темнота.
– Принимаю!
Как холодный ушат воды и глоток воздуха. Боль отступает, неохотно уползает, как исчезает и чужое пугающее внимание.
Она по-прежнему стоит на залитом солнцем балконе. И когда-то уже успела опуститься на колени перед леди командующей. Мерцающие глаза женщины смотрят внимательно и чуть тревожно, словно она не совсем понимает, что именно только что произошло.
– Будь частью великой империи Льяш-Таэ и носи это звание с честью, – договаривает дана Сиаллиа.
Два офицера, стоящие рядом с ней, коротко отдают честь, коснувшись рукой груди, и три ладони касаются ее вытянутой руки. Короткий укол – и вокруг пальца, подкрепленный магией трех имперцев, обвивается знакомый змей со штандартов.
Все. Теперь она полноправный гражданин империи. Придется учиться и осваиваться в новой роли.
Придется давиться от криков по ночам – потому что забыть то, что сделала, она не в силах. И все же Дейирин не сомневалась ни на секунду, что поступила правильно. Шакалам – воздаяние. Все правильно. Больно. Мерзко.
А солнце нагло сияет, разбрызгивая огненные языки по небу, стирая грусть, прекрасное, равнодушное к человеческим дрязгам и проблемам.
Интерлюдия первая
О дружбе, вине и непростом характере наследника
Друг – это одна душа, живущая в двух телах.
Аристотель
Империя Льяш-Таэ, столица Съяншэс,
императорский дворец
Тишина. Прохлада. Мягкие сумерки. Там, за стенами управления суетится народ, призывно кричат разносчики газет, сверкают огнями маленькие кафе, забегаловки и рестораны, торопятся по своим делам кумушки, сплетничают даны, неторопливо готовятся к званым ужинам в своих городских усадьбах знатные господа.
Впрочем, в здании управления порядка тоже кипит жизнь, но на этом этаже тихо. Никто не решается беспокоить обозленное начальство. Обыватели занимаются своими делами и не знают, что по столице вновь прокатилась волна странных смертей – так уже было несколько десятков лет назад. Пропавшие без вести. Словно уснувшие на месте без единого следа насилия. Жестоко изуродованные. Между ними не было зримой связи, но он точно знал – есть. Только никак не получается ухватить за кончик этого проклятого следа.
Скрывать все это получалось уже с огромным трудом, и Нильяр был в ярости. Еще и Илшиарден куда-то запропастился. Обычно друг не позволял себе подобной халатности, он дневал и ночевал на службе.
Хлопнула далеко в коридоре дверь, но шагов он не услышал. Впрочем, беспокоиться не было нужды. Мужчина прикрыл вспыхнувшие ртутным серебром глаза, откидываясь на спинку кресла. В дверь осторожно постучали и, дождавшись чуть раздраженного шипения, поспешно вошли.
Высокий иршас с густыми пепельными волосами, заплетенными в тугую косу, и холодным волевым лицом коротко поклонился, дождался небрежного взмаха рукой и опустился в соседнее кресло.
Еще мгновение он старался быть спокойным, чинным, ледяным, как необходимо было по его положению и происхождению, но не выдержал, вспыхнул, тонкие губы дрогнули в сверкающей улыбке, которая впервые за долгие годы отразилась в искрящихся золотом глазах.
Нильяр дрогнул при виде того, как острые прозрачные когти царапают поверхность кресла, а по скулам ползет чешуя – никогда еще друг не терял настолько присутствие духа.
– Нашел, Нир, я ее нашел… – измученно-счастливое и тут же поспешное: – Прости, что пропал, не предупредив. Знаю, что обстановка сейчас отвратительная, но я просто не смог удержаться!
– Хорошо. – Лицо, не скрытое маской, не выдало, однако, ни малейшей эмоции. – Это все просто прекрасно. Я даже рад за тебя, мой друг… в глубине души. – Мужчина склонил голову, замерев. Вкрадчивый шепот ал-шаэ был хуже наказания. – Но это все не отменяет того, что ты, аррш, покинул свой пост самовольно! Ты! Ты забыл уже, что с тобой произошло? Безумным стать хочешь?
Нильяр понимал, что поступает неправильно, но ярость – родовая ярость, гордость, страх за близкого и злость на себя выплеснулись вспышкой Силы. Побледневшее лицо Илша, от которого вмиг отхлынули краски. Закушенная клыками от боли губа. Пальцы, беспомощно царапающие ошейник. Слипшиеся от пота волосы. Но остановило его не это, а смиренная покорность в глазах всегда несгибаемого существа. Это было настолько мерзко и неправильно, настолько напомнило тот день, что принц, дернувшись, разорвал контакт. Не выдержал, бросился к другу, легко касаясь пальцами багровых полос на шее, но, щадя его гордость, не стал опускать закрывающий шею ворот.
– Прости, – глухо, – я зарвался.
– Ничего, alli. – На бледных губах мелькнула и пропала горькая улыбка. – Я понимаю твой гнев.
– Нет, faere mio, это я твой вечный должник. Веду себя, как неуравновешенный подросток. Ты тот, перед кем мне не зазорно встать на колени.
Золотые глаза напротив вспыхнули сверкающим янтарем, обожгли теплом. Его простили.
– Тебе надо больше отдыхать, Нир, ты еле сидишь, – уже серьезно заметил иршас, не сводя с принца внимательного взгляда.
Илшиарден был, наверное, единственным существом, кроме отца наследника, кому позволено было разговаривать с ним в таком тоне. Слишком многое их связывало. Узы крепче и сильнее родственных. Друг был ближе младшего брата и сестры, ближе императора и императрицы. А он, ненавидя собственную ошибку, выместил гнев на том, кто пострадал тогда сильнее всего.
Вздохнул, стирая пальцами с висков паутинку усталости, и вернулся назад в кресло.
– Ш-што? – От волнения сбился на шипение. – Что ты хотел мне сказать и о ком?
Вязкая, дикая попытка извиниться без слов. Когда не знаешь, что сказать еще, и не знаешь, как сказать. Слушать, только слушать – жадно, внимательно, не перебивая. Вглядываясь в осунувшееся лицо и пытаясь подавить чувство вины. Горькое, мерзкое, правильное.
Со звонким щелчком распахивается створка окна, впуская струю воздуха, ворвавшегося по-летнему теплым ветерком с привкусом зацветающих терпких цветов аллиа, светлых и ярких, как охватывающая душу печаль. О том, чего уже никому и никогда не дано изменить.
Пальцы против воли тянутся вперед, стискивая чужую руку, сжимая холодные пальцы. Разговор без слов. Прощение… прощание? К счастью, нет.
Озабоченный взгляд и морщинки на лбу. Тень покорности в глазах, от которой хочется завыть волком. Но пока нельзя ничего сделать. И даже рассказать никому нельзя. И отцу. Императору. Ему – особенно.
– Я помогу. Знаю, тебе больно, – вырывается отрывистая фраза. – Позволишь?
– Ладно, – натянутая усмешка.
Мужчина чуть склоняет голову, кладя лоб на согнутые в локте руки. Словно несколько минут назад не он был настолько оживлен.
– Расскажешь все-таки?
Тихий выдох сквозь зубы.
– Да. Ты же сам отозвал меня с задания два десятка лет назад, помнишь?
– Конечно. Тогда случилось первое убийство.
– Вот. – Золотые глаза затуманились, словно он пытался вернуться на много лет назад. – Я говорил, что полюбил. Но я так и не решился тебе сказать, что она моя истинная, моя избранница, понимаешь? Вернее, стала ей. Я проверял.
Назвал бы безумием прежде, но не теперь. Вот что сохранило его рассудок, что позволило сохранить себя и даже магию. Это многое объясняет.
Пальцы осторожно отогнули ворот мундира, распустили шейный платок. Он не поморщился, касаясь пальцами воспаленной, кровоточащей кожи, которую сжимала тонкая металлическая полоса. Прохладные пальцы касались кожи легко-легко – и от них зелеными змейками расходились пронырливые искры, подлечивая кожу и снимая воспаление. Плохо, тут нагноение… Нильяр покачал головой, делая знак Илшу не шевелиться.
– Потерпишь?
– Куда я денусь…
