– Здесь все. Теперь ты знаешь.
А ружан-то, оказывается, ни при чем. Спесив? Да. Противен? Несомненно. Но совестью чист.
– Спасибо. Я твой…
Он хотел сказать «должник», повторить то, что она знала и без него, но Нова вдруг вздрогнула. Не сильно, но он заметил. Что-то не так? Она торопилась назад? Может, дело в ином? А он как раз хотел спросить ее, не проведет ли она на Маноласе ночь – нет, не в его палатке, он бы не стал завлекать ее дешевыми фразами, но рядом с ним у костровища неподалеку от шатра, где в день прибытия для него устроили целый приветственный спектакль. Там остались дрова и огниво, а ночь такая звездная, жаль, не с кем раньше было посидеть…
Но в этот момент его спутница прикусила губу и дернулась от боли. А после… начала оседать – он едва успел подхватить ее на руки.
– Нова… Нова, в чем дело?
– Положи… – прозвучало хрипло.
Аид отыскал глазами подушки, подхватил слабеющее тело, быстро перенес. Аккуратно уложил на мягкое.
– Что с тобой?
Ее конечности спазмировали под его руками, выгибался с периодичностью раз в несколько секунд дугой позвоночник; простреливала через все органы боль – он, даже не подключаясь, ее чувствовал.
– Все… нормально…
Голос хриплый, лицо бледное.
– Нормально?
Санара напрягся. Терпеть не мог собственное бессилие.
– Да, все… в порядке. Это встают обратно… человеческие клетки.
«Встают обратно?» После выпадения из воздуха? Он примерно понял, допустил, хоть и мог представить детально, как это происходит.
– Такое случается каждый раз?
– Да…
Она умудрялась улыбаться сквозь персональный ад.
– Такова цена.
Знал бы он… Санара мысленно чертыхнулся.
– Долго это длится?
– Минут пять… Не оставляй.
– Я не оставлю.
Она страдала. В галерее ни луча света (снаружи уже сумерки, луна еще не взошла), но он все видел. Мутную пелену в ее глазах, застывший от напряжения рот, чувствовал, как вздрагивают, будто простреленные, руки, колени. Лежал с ней рядом и не знал, что сделать.
– Как помочь?
А ее взгляд через грусть и агонию теплый, признательный.
«Ты не ушел, уже хорошо».
Аид не ушел бы, даже если бы его гнали. Оцепил бы этот коридор невидимым щитом, никого к ней не подпустил бы – к слабой, уязвимой. Черт, вот тебе и цена. Жаль, он не знал.
Принялся, как заболевшему ребенку, гладить ей лицо – никогда раньше этого делал, но тут склонился, убрал с прохладного лба волосы, провел пальцами по щеке. Прислушался к себе и пожелал то, чего никогда не желал ранее – снять чужую боль. Насколько это возможно. Слить на себя, забрать, облегчить. И тут же включился в его теле спавший до того механизм, отозвался на желание хозяина, обеспечил проницаемость…
И Санара принял удар. Ярко, мощно, до неприятного ясно, как встают на место «клетки». Как принимают прежнюю форму мышечные волокна, как обеспечивают нормальную структуру кости, как соединяются в единую систему импульсов нервные окончания. Больно, до тошноты неприятно, мерзко. Ад. Он такого никогда не чувствовал.
– Я тут…
Прижимал ее к себе потерянную, совсем теперь обычную, хотел сказать «сейчас будет легче», но промолчал. Какой процент он на себя стянул? Хорошо, если половину.
Спазмы длились еще почти минуту. А после хриплый шепот:
– Легче.
Он и сам знал, что легче. Его уже не выворачивало наизнанку, как совсем недавно, не простреливало больше колени, развязался в животе узел. Медленно спадало напряжение.
Аид приподнялся, перекатился и навис сверху. Хотел начать ругаться, сообщить о том, что, если бы знал заранее, не позволил бы… Но вдруг забыл про мысли, осознал иное – он лежит сверху на женщине. Этой женщине уже не больно, и она очень странно на него смотрит – мягко, податливо. Робко и смело, зовуще, чуть-чуть смущаясь…
– Поцелуй меня.
У него мгновенно выбило пробки предохранителя. Если он и приблизил свое лицо к ней, то совсем чуть-чуть, наклонился и застыл, сдержал себя. Нельзя. Он – загадка для самого себя, ящик с порохом, бездонный колодец с тьмой. Что будет, если он потеряет контроль, во что это выльется? А с ней он потеряет…
Но ему помогли принять решение чужие руки. Легки на обе щеки теплые женские ладони, притянули к себе, заставили коснуться губами губ. Смешалось дыхание, ауры, смешались мысли в голове, слиплись лужей из растекшегося сахара.
«Ты не знаешь, что творишь…» – должен был сказать он. Должен был все это прервать, не позволить развиться, сделать волевой шаг назад. Но им наслаждались. Санара никогда не чувствовал, чтобы им наслаждались столь открыто, явно, глубоко и до кончиков пальцев. Его запахом, его щетиной, весом, его ртом.
Она хотела его, желала, как родник, она изнемогала без него – Аид впервые в жизни ощущал нечто подобное, и молниеносно погорел щиток. Плевать на тьму внутри и на то, какие формулы она сплетет, плевать на само ее существование. Вечно сдерживаться – больше не для него. И тогда рванулись из стены прикованные руки узника, вылетели из камня ржавые болты, лопнули цепи…
Он вжал ее в матрас. Он навалился так, как хотел всегда, влился в Нову собой, как в сосуд, стал главным. Теперь он Судья во вторую очередь, мужчина в первую, и он – не пройдет и минуты – сделает это. Освободит себя из заперти, а ее из штанов, он отыщет уже настоящий вход – жаркий и влажный – и вложит себя туда до упора. Большого и горячего. Ему плевать, что чужой дворец и открытая галерея, плевать на отсутствие стен и пыльный бархат подушек – под его ладонями горячие запястья, под ним сплошное желание, чтобы греза воплотилась в реальность.
Он несся с горы, как таран. И не верил, что что-то способно в эту секунду его остановить…
Но прозвучал вдруг сзади знакомый голос. Ехидный и насмешливый. Пролил ему на разгоряченную спину ушат ледяной воды.
– Что я ви-и-ижу… Верховный Судья предается любовным утехам в общем зале. А как же мораль? Законы нравственности?
Под губами Аида губы Новы – их разделяют миллиметры. И все еще трещит воздух от такой страсти, погубить которую не в состоянии ни Серкан, ни все насмешливые советники разом. Огонь из ее глаз никуда не ушел, из его тоже.
Но, может, хорошо, что его остановил хоть кто-то?
Он почти сделал это. В прямом и переносном смысле. Не зная ни о том, какие будут последствия, ни о том, как их исправлять, если бы он вдруг своим сложным и неуправляемым механизмом навредил ей.
И все же, наплевав на советника, Санара коснулся ее губ еще раз. Тягуче, неторопливо, мучительно ласково. Он не желал расставаться, но должен был, потому что тьма внутри него – та самая, вечно голодная и лютая, – уже поднялась и смотрела в другую сторону, туда, где стоял Серкан. Тьма желала мести – очень недоброй и очень жестокой. Аид знал, что как только поднимется, предстанет перед лысым и заглянет тому в глаза, правосудие случится и выглядеть оно, ввиду едва управляемой злости, будет очень неприятно.
– Желаете, чтобы я не разглашал увиденный инцидент?
Догу полагал, что выиграл этот раунд. Что обзавелся таким необходимым ему компроматом, рычагом давления на Верховного, что теперь они поговорят на других тонах. Не подозревал о том, что на его персональной гильотине уже горит зеленый свет.
– Мне придется отвлечься, – произнес Аид тихо.
– Конечно, – шепнули ее губы беззвучно.
– Пообещай мне, что сейчас закроешь глаза. Не будешь на это смотреть.
И, вставая, знал – будет. Будет, потому что она единственная, способная его жестокой стороной восхищаться. Непередаваемое чувство.
Распрямился перед советником. И с рук будто свалились еще одни невидимые кандалы.
* * *
Нова.
(I Am Waiting for You Last Summer – Into The Wild)
– Что ты с ним сделал?
– Я стер его.
– Стер?
– Да. Лишил права на перерождение на Аддаре.
Дворец остался далеко. Вокруг звездная ночь, белесый абрис шатра с колышущейся занавеской входа; отпущенные постовые разошлись по домам. Луна, костер на лысой опушке посреди вересковых трав, два специально подкаченных к кругу из камней бревна – кто-то волок их от самого леса до побережья. И небо – такое черное и высокое, что ты сам себе кажешься песчинкой.
В галерее Аид говорил «не смотри», и я бы не смотрела, если бы была человеком. Потому что тогда бы вид его вспыхнувших белым глаз, сжатый в полосу рот и выражение лица, сделавшееся каменным, преследовали бы меня по ночам.
Я уже давно не Леа, Нова, но все равно запомнила, как некогда живой Догу Серкан – лысый мужчина преклонных лет – стал вдруг неживым, блеклым и пластиковым, как осыпалось мятой крошкой под одеждой его сухощавое тело. Фильм ужасов, если без предупреждения.
– А как насчет других миров?
– Другие миры сами решат, нужен ли им такой… гость, – пространный ответ человека, понимающего то, о чем говорит.
Да, это было жестко. Бескомпромиссно, но в то же время красиво, точно и быстро. Когда про Санару говорили «беспощаден» – не обманывали и даже не преувеличивали. Этим вечером я впервые созерцала «машину для кары» в действии – ее сложные, почти непостижимые механизмы, перекраивающие чужую судьбу, как заточенные лезвия портновских ножниц.
– Его тело…
– Его тело более не принадлежало душе и потому мгновенно истлело.
– Ты часто?..
– Нечасто.
Судья предвосхищал мои вопросы заранее. Он в очередной раз впечатлил меня этим вечером, но испытывал сейчас прогорклое чувство, потому что не был уверен, что впечатление это приятное.
– Я напугал тебя?
Он меня не напугал. Когда взрывается вулкан, это красиво и страшно, это зрелище на всю жизнь – оно тянет и отталкивает, оно помнится.
– Меня очень сложно… такую… напугать. Я умею все принимать.
Он хотел мне верить, но ему было сложно. Теперь, после нашего второго поцелуя, после того, как Санара, пусть всего на несколько секунд, позволил себе «смешаться» со мной, я чувствовала его почти так же хорошо, как себя. Тонко, точно, трепетно. Ощущала его раздражение на самого себя за то, что дал волю чувствам, прошедший по его сознанию тенью испуг – а что, если бы навредил? Он жил с собственной тьмой из года в год, пытался с ней ладить, но не поладил, силился постичь, но так и не постиг. И никогда ее в себе не принимал, скорее, отторгал, жил как пациент с антагонистичным имплантом. Боялся того, что если спустит себя с поводка, если отпустит контроль, то эта самая тьма вольется в меня вместе с другими его чувствами, примется рыскать изнутри в поисках греха, искать, за что наказать. Возможно, казнить.
«Не найдет».
– Она не найдет…
Вдруг повторила я вслух.
Костерок уже горел под звездами, как живой ночник – был рад тонким веткам и поленьям потолще, хорошо, что кто-то предусмотрительно оставил их здесь.
– Кто?
– Твоя тьма. За что меня покарать, если войдет в меня… вместе с тобой.
Губы Санары поджались. Он впервые в жизни не понимал, как быть – желал приблизиться к женщине, попросить о том, чего так долго был лишен, знал, что ему шагнут навстречу, но не двигался с места. Должен был сначала разобраться, обезопасить ту, из-за которой проснулось сердце. Теплую заботу Аида по отношению к себе я чувствовала тоже. Собственную для него важность, хрупкость, нужность. И тоже хотелось его – мужчину, давно не знавшего никакой к себе нежности, – приласкать. Но, если подтолкну к себе сейчас, обреку на сильное беспокойство, усилю его разлад с самим собой. Нельзя. Санаре нужно время, сейчас оно особенно сильно ему нужно, как глоток воздуха, и пусть моя поддержка выразится в протянутой руке помощи «бездействия», а не в беспочвенных увещеваниях о том, что тьма мне не навредит. Она темна, глубока, в ней будет сложно даже мне.
Однако мы все равно со всем разберемся.
– Ты не останешься?
Он чувствовал ход моих мыслей, как подводное течение.
– Нет, скоро пойду. Люблю спать дома.
Шутка с долей правды.
Ветерок сожаления в его глазах, но Аид знал, что это начало, а не конец. Несмотря на это, ему все равно хотелось наших касаний, моей головы на своей подушке. Однако одной «головой» ведь дело не ограничится… Нам обоим пришлось принять необходимость временной паузы.
Я достала из кармана старый амулет – уже «обесточенный», тот самый, недавно лежащий в парадной одежде советника. Три желтых камня по центру – накопители энергии и усилители желаний. Россыпь черных кристаллов – блокировка чужой воли, сиреневые – морок. Интересная вещица, даже странно, что Догу смог разобраться, как она работает.
– Как он действовал?
Судья, занимавшийся костром, смотрел на медальон в моих руках заинтересованно.
Я задумалась, подыскивая простую формулировку, способную объяснить сложную схему.
– Подменял чужие желания целями того, кто закладывал информацию. Подавлял волю, помогал забыть собственные намерения, верить в ложь.
