После того как первая выставка обошла Британские острова и Европу, казалось, каждый отель, гостиница, хостел, пансионат, кафе-мороженое, магазин для сувениров и забегаловка с жареной картошкой и рыбой испытывали прилив новых лиц, каждый паром, парковка и проселочная дорога кишели незнакомым транспортом.
Пещеры словно призывали людей беззвучным свистом, и туристы со всего мира снова прибывали, сотрясая внешние края Южного Девона, – учтивые, неразговорчивые и непримечательные. «Мы попали на карту – скоро все изменится!» – казалось, все вокруг дышало этим девизом, верило в него, жило по нему; и на время возможным показалось все. Даже в Редхилле, бесполезном и нищем сателлите Брикбера – измученной серой деревеньке, влачащей существование в окружении последних работавших ферм, – начались преобразования, прежде казавшиеся невозможными.
На глазах Кэт гостиницы у бухт ремонтировали, опустевшие магазины обретали новых хозяев, дороги расширялись, совет раздавал гранты на развитие, возрождались древние праздники, едва остававшиеся в памяти, а для открытия рыбного ресторана прибыл знаменитый повар. Время от времени на горизонте даже появлялся круизный лайнер, медленно проплывавший мимо берегов, теперь называвшихся «Побережьем каннибалов».
И все-таки самые заметные перемены происходили вдали от собственно пещер. А вокруг них, на тридцати квадратных километрах холмистой местности и там, где морской туман заполонил прибрежные ложбины, деревня оставалась такой же, какой была задолго до открытия старых рудников и задолго после их закрытия.
Несколько туристических троп вело в направлении Редхилла, но они оказались слишком трудными, и экскурсии с гидами там не прижились. Фермеры, будто издавна стоявшие на страже местных земель, просто обновляли заборы, делая их выше, и жили, в общем, так же, как и всегда, образовав вагонфорт вокруг пещер.
Но из всего этого периода открытий и нового потенциала Кэт больше всего запомнилась ночь после пресс-конференции в Плимуте.
Ее разум (разум, стремившийся защититься от мирских смятений Лондона, где некогда жил) говорил: при раскопках нашли ее прошлое, заразив воображение Кэтрин содержимым тамошних могил.
* * *
«Холодная каменная могила, устланная костями.
Скелет человека, рассыпавшийся вокруг полуразвалившегося черепа гиены. Жуткая рябая голова в объятии тонких рук.
Красная королева.
Crocuta crocuta».
Кэт застыла где-то на грани между сном и явью, и в ее мыслях, как обычно, проплывал монтаж событий дня. Она будто проматывала телепередачу, иногда останавливаясь и запуская воображаемые диалоги: как все могло пойти иначе, как должно было пойти, как пошло бы, если… И постепенно в мутном и темном эфире открытого космоса в ее разуме всплыли они – те изображения иного – и приняли ясные очертания.
Перед глазами вращалась костяная статуэтка с головой шакала – тот возбужденно вздернул морду, будто бы влажную. При виде безногого изображения с прямой осанкой из закоулков разума даже зазвучала какофония нападающих псов.
За этим последовала другая сцена: бесформенное стадо огромных мощных зверей, одного из которых схватили за горло, бросили на толстые колени и наконец повалили на грязный бок с грохотом, от которого вздрогнула замерзшая земля под… «нею»?
Толпа жадных черных голов немедленно стала раздирать поваленное животное.
«Рык, перерастающий в смех…
Черный камень в грязной руке срезает плоть с человеческого лица – будто рыбу разделывают».
Кэт резко проснулась. Ей-то казалось, что она спит и видит сон (хотя видение было слишком живым для ночного кошмара). До начала кошмара она тонула в удушающей тьме, удаляясь от спальни и постели, а потом будто пропустила ступеньку – и провалилась во внутреннюю бездну, а там на нее обернулась каменная звериная голова и ухмыльнулась. Но «расчленение трупов»…
Кэтрин села на постели. «Расчленение», «гастрономический каннибализм» – когда она только входила в конференц-зал в тот день, подобные термины не являлись частью ее сознания. Теперь в словарном запасе Кэт появился новый раздел для зверств и кровопролития.
Ей потребовалось несколько секунд смотреть на вновь украшенный потолок спальни, чтобы очистить разум, кишевший столь гнусными паразитами.
Без сомнения, в тот день в Плимуте воображение Кэтрин выцвело и покрылось пятнами, а теперь воспоминания об увиденном в презентации PowerPoint воплотились в бредовых сценах, выдуманных ею самой. Эти видения оказались куда яснее, чем снам полагается быть, но у Кэт не хватило любопытства, чтобы спросить себя, почему.
Проснувшись от первого кошмара, она заметила, что свет в спальне все еще горел: их со Стивом сексуальная борьба оказалась более страстной, чем обычно, и они так устали, что не выключили электричество.
Стив лежал, повернувшись к Кэт худой спиной, и спал сладким посткоитальным сном. Слышалось его приглушенное, но глубокое дыхание.
Увидев Кэт после работы в костюме и на каблуках, ее бойфренд тут же затащил ее в постель, на что Кэтрин улыбнулась. Эту часть своего гардероба она редко раскапывала после того, как годы назад уехала из Лондона, но костюм и аксессуары взбудоражили либидо Стива, как будто Кэт стала другой, новой, любовницей.
Возможно, эти же одежды пробудили в ней самой воспоминания о ярких огнях давней – оставленной – жизни в столице. После переезда в Южный Девон Кэт поторопилась закрыть эту книгу и лишь изредка пролистывала некоторые главы.
Свою карьеру она бросила на самом пике, но это – даже не половина всего. Всякие сожаления были обманом, потому что причина этих сожалений – не всё, и никогда не была всем. Но старый мундир, надетый на пресс-конференцию, тут же стал обузой, в швы которой зашили плохие воспоминания. Вновь открылись личные гробницы, спрятанные в ложном поле разума Кэт – ее падения и позора, а самыми коварными воспоминаниями оказались мысли о Грэме, ее экс-бойфренде. Поэтому всю дорогу домой Кэтрин злилась и скрежетала зубами, как и всегда при мысли о Грэме.
Из лондонского прошлого Кэт обычно вспоминала непроходящий насморк, головные боли, будто от прострелов, и ломки без этанола; она забывала есть, то не спала, то спала двадцать часов подряд, то думала и тараторила со скоростью компьютерного процессора, то – что случалось гораздо чаще – тупила и заикалась, как дерьмовое интернет-соединение. И усталость – до костей, до глубины души.
Но секс со Стивом изгнал, хотя бы на время, гнусные мысли о пещере и Грэме, привезенные домой, хотя она сама понимала: чтобы на следующий день быть хоть насколько-то работоспособной, обязательно нужно поспать. Закрыв глаза, Кэтрин попыталась снова уснуть и во второй раз отключилась, будто ее засосало в темноту под кроватью. Ее сны наполнились новыми любопытными образами.
«Каменный топор в форме маятника – в слабом свете воспоминаний он имеет почти фиолетовый цвет. Края отбиты для остроты.
Шипастое костяное шило.
Слабые ноты из костяной флейты – легкие, тонкие, прекрасные, сказочные во тьме, наполненной дымом.
Лица человеческих скелетов, появившиеся на музыку. Верх головы у каждого отбит, будто яичная скорлупа.
Волчий череп с отверстиями сверху на трупе человека.
Она бежит и падает (будто ноги неравной длины) в пещеру, в ничто – в ложный пол…
Дородная Венера. Гладкая глина все вращается и вращается, будто карусель. Красные отблески костра пляшут на округлостях и рельефе…
Голос во тьме – лепет человека… или это собака?
Влажный шлепок… чавканье мягких тканей…»
Тут Кэт резко села на постели. Ее дыхание участилось, во рту горчило от тошноты, в ушах стояло эхо тяжелого шлепка. Откуда исходил этот звук? Наверняка из дома! Сама Кэт такой звук не могла издать, и возможную причину ему она видела только в убийстве.
Кэтрин оглянулась на Стива, думая, стоит ли его будить. После второго кошмара ей не хотелось оставаться в одиночестве.
Но наконец эхо влажного шлепка развеяли менее мрачные мысли бодрствующего человека. Тогда Кэт вылезла из постели, выключила свет в спальне и спустилась по узкой лестнице.
Когда-то, сто лет назад, в этом доме жил рабочий карьера со своей большой семьей. «Прошлое повсюду». Станет ли она теперь постоянно обращать внимание на историю этих мест? «Плохие воспоминания никогда не умирают – только размываются, сглаживаются, тяжелеют, теряя свою заостренность».
Это небольшое здание стало убежищем для Кэтрин несколько лет назад. Два этажа, две комнаты на первом, две спальни на втором, парадная дверь выходит на бульвар, который ведет в Айвиком, к магазинам. Она купила его, продав квартиру с одной спальней в невеселом районе Лондона. В тот период своей жизни Кэт уже оставила всякую надежду когда-либо снова жить в настоящем доме, с двумя этажами и садом.
Освещало ее дом электричество – не керосин, не уголь и не дрова. В здании благодаря центральному отоплению было тепло, стены покрывали кремовые обои, в центре уютной гостиной стоял большой телевизор – его Кэт и включила, чтобы снова похоронить нехорошие сны. «А у других журналистов такие же мысли?»
Она взглянула в сторону занавесок. Что же на самом деле окружало ее дом? Неужели теперь местный пейзаж будет только напоминать о том, что некогда бродило по этим долинам и что делалось под ними? Неужели она «поехала» навсегда?
«Расчленять.
Разделывать».
Далеко ли пещеры от парадной двери? Кэт прикинула: получилось десять-одиннадцать километров; к тому же вокруг пещер лежала сплошь пустая земля, окружавшая бухту Брикбера. Эти места Кэтрин не знала, ей доводилось только иногда проезжать их на машине.
«Зачем вообще туда ездить? Никто не ездит. На что там смотреть?» Фермерские угодья, умирающая деревня Редхилл и поля, под которыми скрывались зловонные полости, а в них – обглоданные улики индустриализированного убийства, лежавшие в тайниках многие тысячи лет, но во сне Кэт проявившиеся снова.
Она постаралась загнать поглубже пробудившийся вдруг ужас от того, что больше нечего противопоставить худшим местам и худшим образчикам человеческого поведения. Обычно такие мысли Кэтрин не приходили, но утренних новостей хватило, чтобы понять: снова начались отчаянные времена. Они всегда стремились вернуться, и не только во втором или третьем мире. У любого начались бы такие же сны при столкновении с самыми кровавыми эпизодами из жизни доисторического человека. «Правда же?»
Выключив телевизор, Кэт внезапно оказалась в вакууме тишины. На миг ей стало тепло от благодарного ощущения, что она живет сейчас – в доме, а не в сырой пещере, где обитают существа с окрасненной плотью, грязными зубами и грубыми лицами; где черный воздух провонял падалью, а от костров поднимаются пряди дыма.
«Руки, грязные и скользкие от жидкости, вытекающей из сырой плоти во ртах, окруженных бородами».
Ей на миг показалось, что элегантная современная комната вокруг дивана вдруг преобразилась: теперь ее пятнали кровь и сажа. Кэтрин вздрогнула – она была готова набить сама себе лицо до неузнаваемости. Она же только что то же самое видела во сне, разве нет? «Как это все забирается к тебе в голову и продолжает там прокручиваться?»
Кэт заставила себя думать о чем-нибудь другом: завернулась поплотнее в халат, улеглась на диване и стала листать местную газету.
Ближе к трем утра она вспомнила, что в первую очередь нужно будет сделать новый черновик своей длинной статьи, а потом – провести пять часов на подработке в пресс-службе центра искусств, в офисах Земельного фонда в Тотнесе. К тому же, чем дольше она бодрствовала, тем больше ей хотелось испытать горько-сладкий вкус холодного белого вина.
Но это бездумное желание оказалось мимолетным, и проигнорировать его, выждать и отпустить оказалось легче, чем когда-либо. Кэт уже три года не ходила на встречи и не звонила спонсорам – не чувствовала нужды.
Прошлепав в маленькую кухню, она отпила из стакана воды, помыла посуду, проверила замки на дверях, посмотрела, выключена ли плита, и только потом легла в постель.
Стоило Кэтрин забыть о сне, как он вернулся, но принес с собой те же беспорядочные движения угловатых теней на красных каменных стенах. И на этот, третий, раз она слышала крики и плач детей.
Проснувшись в третий раз, Кэт не ложилась до самого рассвета. У нее возникла странная мысль, из тех, что приходят только очень рано по утрам: там, где из земли выкапывают столько старых костей, ничто никогда не будет как прежде.
Раскопки
5
Ее покойного брата Линкольна не было уже шесть лет, но записи, сделанные им, находились на расстоянии одного клика.
Единственным источником освещения в спальне Хелен служил экран ноутбука. Ее дочь в соседней комнате наконец-то уснула. Каждый вечер Хелен изо всех сил стремилась правильно распределить время, отведенное на материнские обязанности, и это стремление очень быстро обращалось в невроз, лишавший ее малейшей возможности расслабиться. Малышка Вальда явно поставила себе цель по максимуму занимать последние два часа каждого дня матери; этот ребенок никогда не мог оставаться в одиночестве надолго.
Но наконец Хелен осталась в постели, окруженной темной и теплой тишиной, и, хотя ее тело по-прежнему пронизывали уколы раздражения оттого, что укладывать дочь каждый вечер было очень трудно, это чувство уже слабело. Камни напряжения, набившие шею, спину и плечи, стерлись до песка, а после второго бокала вина разум Хелен полностью расслабился. Последние следы гримасы постепенно таяли на ее лице. Освободившись от долга матери и хозяйки, женщина зевнула: почти каждый вечер ее глаза закрывались и объявляли о конце рабочего дня раньше десяти.
Диски, разложенные перед ней на одеяле, Хелен до сих пор никогда еще не слушала – частично потому, что злилась на Линкольна из-за его самоубийства. Шесть лет назад именно она убирала вещи из неубранной квартиры брата в Вустере, так как, кроме Хелен, никого больше для этого дела не нашлось. Там она и нашла эти записи в пластиковом контейнере с надписью «SonicGeo» на крышке.
Насколько Хелен знала, единственной и всепоглощающей одержимостью Линкольна (если не считать каннабиса и легальных веществ, с которыми он экспериментировал в своем захламленном односпальном вустерском гнездышке, располагавшемся над офисом букмекера) была запись природных подземных звуков.
В последние годы жизни, перед тем, как он всего в тридцать лет спрыгнул с Севернского моста, только поиски этих странных звуков и приводили ее брата в детский восторг.
Обнаружив машину Линкольна у моста, полиция сразу же предположила очевидное. В багажнике оказалось его туристическое снаряжение; записки, как ни странно, не было, и тела Линкольна так и не нашли. Но, как сказали полицейские Хелен и ее маме, трупы прыгнувших с того моста находят не всегда.
Хлам, принадлежавший брату, Хелен хранила в гараже своего маленького таунхауса в Уолсолле, предоставленного одной жилищной ассоциацией. Все эти коробки с книгами, комиксами, странной музыкой и странными фильмами ужасов, потрепанное туристическое снаряжение, звукозаписывающие устройства, найденные в машине, и коробка с CD, без сомнения лопающихся от странных звуков, лежали под полиэтиленом шесть лет.
Когда он умер, у Хелен не было времени, чтобы разбирать его вещи – слишком она волновалась из-за трудной беременности. Гнев из-за того, что младший брат покончил с собой, не затихал до последних пяти минут похоронной церемонии. Только тогда она, сидя в первом ряду в церкви, ощутила его присутствие, и это необъяснимое, но успокаивающее чувство почти заглушило безумное горе.
Четыре дня спустя после похорон Хелен родила своего первого ребенка. С тех пор у нее не оставалось сил горевать, и вещи брата стали символом бессмысленной потери, свидетельством наклонной плоскости, по которой скользил Линкольн, а может быть, даже одной из причин, по которой у него с головой все стало настолько не в порядке.
С тех пор единственным, что держало Хелен и ее мать на ногах, стала Вальда и забота о ней.
К тому времени как пропал Линкольн, беды и неудачи прочно и коварно укоренились в их семье и росли как снежный ком, так что казалось, проблемам не будет конца. Всего год назад папа умер от рака простаты, у мамы диабет и артрит разрослись до инвалидности… и тут Линкольн взял и сделал это, добавив еще одну трагедию. Хелен и представить не могла, что злость на брата послужит такой крепкой мачтой в буре горя.
Она вся раздулась, ее терзают мучительные боли внизу живота и преэклампсия, а спина болит так, что Хелен редко удается держать ее прямо – а Линкольн взял и прыгнул с моста! Он так хотел стать дядей, до этого оставались недели – и тут он взял и покончил с собой! А младшему брату пришлось бы участвовать в жизни племянницы – Хелен его бы заставила. Ей, ее дочке и их старенькой маме он был нужен.
Когда Вальде исполнилось три, Хелен вернулась на работу, и, хотя ей помогали мать, няня и бесплатный садик, где дочь проводила по пятнадцать часов, это оказалось не проще, чем сидеть дома с ребенком предыдущие три года. Но теперь Вальда все чаще играла одна и осваивала навыки личной безопасности, и Хелен обнаружила, что сейчас думает о Линкольне чаще, чем раньше.
Она так и не приняла, что брата действительно нет, и это только мешало. Трудно было не думать, что Линкольн еще жив – где-то там, с новыми людьми, в поисках очередной идеи или странного хобби, которое станет новой одержимостью. От него шесть лет не приходило ни электронных писем, ни сообщений, но Хелен по-прежнему верила: он вернется, когда будет готов. Так всегда случалось.
Но Линкольн до сих пор не вернулся.
Его последняя аудиозапись была сделана за две недели до исчезновения, примерно в то же время, когда брат в последний раз связывался с Хелен. Он даже прислал мейл, который она потом скопировала в документ Word:
«Сестренка, я сейчас вернусь в Девон, а потом, честное слово, загляну к маме. Сделал отличные записи в Южном Дартмуре и Брикбере, теперь хочу еще.
Мою коллекцию – лучшие куски – собираются выложить на сайте GaiaCries. У меня там будет альбом – целый альбом! Мою запись даже за подделку приняли – настолько она крута. Она лучше всего, что я слышал на их сайте, – там сплошные звуки метро, ядерных бункеров и заброшенных шахт.
Знаешь, мне кажется, я бываю счастлив, только когда сижу в палатке. Все лето в Брикбере я испытывал экстаз и восторг – и нет, не только из-за травки;-)
Я загрузил кое-что – это можно поиграть ребеночку. Тюлени в бухте [тут].
Обещаю позвонить маме.
Лин xxxxxx»
Порывшись в интернете, Хелен нашла GaiaCries – сайт для тех, кто исследовал саундтрек самой земли. Участники этого форума записывали в полевых лабораториях подземные звуки разных необитаемых мест – заброшенных городских зданий, промышленных комплексов и редких уголков земли, не затронутых цивилизацией. Были даже записи из Чернобыля и Зоны 51.
Оказалось, эти темные и забытые места – заброшенные рудники и туннели, пустые шахты, потухшие вулканы, пещеры при отливе – на удивление богаты звуком из-за движений земных плит или ржавеющих монолитов, построенных и заброшенных человеческой жадностью. Этот оркестр, не заботясь о слушателях, играл композиции без мелодии, со странным и ненамеренным ритмом.
Наказывая себя, Хелен вспомнила, как не проявила интереса, когда брат в свою последнюю весну дома у мамы впервые с горячим энтузиазмом рассказывал о своих записях. Он болтал без умолку, описывая сестре свои изыскания, а потом достал из засаленного рюкзака набор маленьких черных коробочек и проводов. Но Хелен на них и не взглянула – так она была разочарована и раздражена неспособностью Линкольна взяться за ум.
Он всегда рассказывал сестре о своих увлечениях в ожидании одобрения, а Хелен никогда даже не пыталась изобразить интерес. Попытки Линкольна писать странную электронную музыку, окутавшись облаком каннабиса, пробуждали в ней инстинктивное отторжение и противоречие. Хелен имела глубоко вросшуюся привычку отвергать прошлое, родной город и тот образ жизни, в котором она теперь как раз застряла; эта привычка мешала ей увидеть брата по-настоящему, вблизи, увидеть в нем взрослого, а последним ударом от сестры стало мучительное равнодушие.
