– Если ты ждешь моей жалости, будь готова к разочарованию, – говорит Мор, отходя к двери.
Нет, этот тип совершенно невыносим – даже несмотря на то, что раздражающе хорош собой. Наоборот, от этого только хуже. Потому что Мор относится к наиболее агрессивной форме самого ненавистного для меня типа мужиков: смазливый козел.
Я кошусь на него: скрестив руки, он продолжает смотреть на меня. Видно, это доставляет ему удовольствие, но на лице легкая брезгливость.
Наши чувства взаимны.
– Я не смогу уснуть, пока ты на меня смотришь.
– Очень жаль.
Вот, значит, как теперь будет.
Я сажусь, кое-как стягиваю верхнюю одежду, которая к этому времени превратилась в сплошные лохмотья. Отбросив рванье, я забираюсь под одеяло и стараюсь не ужасаться мысли, что лежу в спальне женщины, которую вскоре поразит зараза Мора.
Все так запутано.
Под одеялом пробую коснуться запястья и едва не взвиваюсь, прикусив нижнюю губу, чтобы не заорать. До рук невозможно дотронуться. Даже прикосновение мягкого постельного белья – настоящая пытка.
Мор сидит на полу, спиной опираясь о стену, и весь его вид говорит: я никуда отсюда не уйду.
Переворачиваюсь на другой бок, чтобы хоть на пару секунд забыть о том, что он существует, и вообразить, что этого нет – ни его, ни этого дня, вообще ничего.
Так я лежу некоторое время. Достаточно долго, чтобы подумать о своих ребятах из команды – живы ли они, пережили ли лихорадку? Я заставляю себя представить, что они в порядке, прячутся в охотничьем домике моего деда и играют себе в покер, сидя у костра, как мы сиживали, бывало, когда я была совсем девчонкой.
Они думают, я умерла.
Я вспоминаю папины слезы в начале этой недели. В каком шоке были они все. Он ведь так гордился, когда я поступила в пожарную команду. Он никогда и не хотел, чтобы я шла в университет, и неважно, что с раннего детства я была помешана на английской литературе, настолько, что однажды пришла на праздник в костюме Эдгара По (вот такая я была сексапильная девица), или что по выходным я часами сидела и писала длинные поэмы. А уж когда появился всадник, университет навсегда отошел в область сладких грез.
Слишком непрактично, говорил мне папа. Да и куда ты потом подашься со своим дипломом?
Интересно, что бы он сказал сейчас…
– Всадник, – зову я.
Тишина.
– Я знаю, что ты меня слышишь.
Он не отвечает.
– Ты серьезно? Решил мне бойкот объявить?
Он недовольно вздыхает. Ура.
Я вытягиваю из покрывала торчащую нитку.
– Мы тянули жребий, – начинаю я. – Чтобы решить, кто будет тебя убивать.
Мор молчит, но я чувствую его взгляд на спине.
– Нас оставалось четверо, – продолжаю я. – Я, Люк, Бриггс и Феликс. Мы вместе работали в пожарной части, а в последние несколько дней до твоего появления помогали городским властям оповещать горожан, что им необходимо эвакуироваться. Конечно, мы не были уверены, что ты проедешь через наш городок. Уистлер не такой уж большой, зато он лежит прямо на трассе Си-ту-Скай, того самого шоссе, вдоль которого ты двигался, судя по сводкам в новостях. Когда мы затеяли историю со жребием, остальные пожарные уже уехали, вместе с семьями. А мы, у кого своих семей нет, остались.
Перед глазами у меня встает папино лицо.
У тебя была семья, как и у Феликса, Бриггса и Люка. Только своих детей не было и мужа, а у ребят жен. И в конечном итоге именно поэтому мы и остались на эту последнюю смену.
Меньше народу будет по нам тосковать.
– Нас осталось четверо, – продолжаю я, – и мы подумали, что…
– Зачем ты мне это рассказываешь? – перебивает Мор.
Я делаю паузу.
– Разве тебе не интересно узнать, почему я в тебя стреляла? – спрашиваю я.
– Я знаю, почему ты стреляла в меня, смертная, – голос всадника звучит резко. – Ты хотела остановить распространение лихорадки. Все эти оправдания нужны не мне, а тебе самой.
Это заставляет меня заткнуться.
Я пыталась спасти мир. Я не злая и не жестокая, какой ты меня считаешь, хотела я сказать. Но почему-то его слова выжигают все мои объяснения, как кислотой.
В комнате надолго становится тихо.
– Ты прав, – заговариваю я после долгой паузы, переворачиваясь, чтобы видеть его. – Так оно и есть.
Мои доводы не имеют для него никакого значения, они не меняют того факта, что я стреляла в него и подожгла. Что я не слушала, когда он умолял меня остановиться.
Всадник сидит, положив руки на согнутые в коленях ноги, уставившись на меня пронизывающим взглядом.
– Чего ты надеешься добиться, соглашаясь со мной? – спрашивает он.
– Ты тот, кого все называют Мором Завоевателем, – отвечаю я. – Разве ты можешь вспомнить хоть раз, когда ты проиграл спор?
Мор хмурится.
Я снова тяну за нитку.
– Хочешь верь, хочешь нет, но вообще-то я сожалею.
– О чем?
– О твоем убийстве – или, по крайней мере, попытке, – двойной, между прочим, потому что после того выстрела в упор Мор выжил только потому, что он бессмертный.
Он отвечает мне сухим смешком.
– Ложь. Ты говоришь так только потому, что ты моя узница и боишься того, что я собираюсь с тобой сделать.
Это верно, мне страшно при мысли об ужасных муках, которые приготовил для меня Мор, но…
– Нет, – говорю я вслух, – я сожалею не о том, что пыталась тебя убить. Я в полном ужасе от того, что именно с тобой сделала и ненавижу себя за это, но не жалею о том, что вызвалась на это. И все-таки, мне жаль.
Всадник очень долго молчит, сверля меня взглядом.
– Спи, – говорит он наконец.
И я засыпаю.
Глава 7
Я просыпаюсь посреди ночи, вырванная из сна звуками плача.
Удивленно осматриваюсь.
Думала, что все соседи успели эвакуироваться…
Только пошарив рукой вокруг кровати и не нащупав масляной лампы, я понимаю, что здесь нет лампы.
Это не моя комната. Не моя квартира.
Воспоминания последних дней окатывают меня холодным душем.
Жребий на спичках, покушение на Мора, жестокое испытание бегом, которое продолжалось, пока я не свалилась без сил. Вместе с нахлынувшими воспоминаниями возвращается боль.
Ты заварила эту дерьмовую кашу, Берн, тебе ее и расхлебывать.
Звуки плача сбивают меня с мысли, и я вспоминаю про хозяйку дома. Сколько часов назад мы остановились у ее двери?
Двенадцать? Больше? Меньше?
Я снова пытаюсь нашарить лампу. Теперь, когда с электричеством постоянные перебои, люди держат масляные лампы и фонари. Пальцы скользят по прикроватному столику, однако натыкаются не на лампу. Это стакан с водой, а рядом кувшин.
Неужели это Мор поставил?
Это не укладывается в голове. Слишком уж добрый поступок для такого, как он.
Я выбираюсь из-под одеяла, встаю и тихонько выхожу в прихожую, собираясь идти на звук, который слышится, кажется, из комнаты в глубине дома. Но останавливаюсь.
Что ты хочешь сделать, Сара? Утешить ее? Ты вторглась в ее дом, как та девочка из сказки про трех медведей. Неужели ты думаешь, что она захочет иметь с тобой дело?
Обвожу взглядом полутемный коридор один раз, другой, ищу Мора. Крадучись возвращаюсь в свою комнату. В темноте видно неважно, но уж всадника я бы точно заметила, но его здесь нет.
Он ушел.
Я не позволяю себе терять время на раздумья, куда отправился Мор. Неизвестно, много ли у меня времени до его возвращения.
Так что не будем его терять.
Усилием воли я заставляю себя не обращать внимания на рыдания женщины. Помочь я ей ничем не могу. Она умрет, как и все они – как должна была бы умереть и я – и не в моих силах это изменить.
Я пыталась, хочу я сказать ей, я пыталась, но всадника невозможно убить, и мне очень жаль, но я не думаю, что хоть кто-то из нас выберется отсюда живым.
Может, только я. Сегодня. Сейчас.
Я хватаю одежду, которая валяется на полу там же, где я вчера ее бросила. Стараясь не шуметь, натягиваю ее, трясущимися пальцами застегиваю пуговицы.
Скорей, скорей. Пока он не вернулся.
Надеваю ботинки и тихо подхожу к окну. Открываю его и морщусь от порыва ледяного ветра, мгновенно обжегшего легкие и растрепавшего волосы.
Вот дерьмо. До чего же не хочется выходить на улицу в такую ночь.
Я замираю в нерешительности. Может, все-таки остаться с Мором – в конце концов, он не собирается меня убивать.
Он хочет заставить тебя страдать.
Значит, снова бег, снова окровавленные руки, снова такие дни, как этот, когда нет сил за ним поспевать. И это если предположить, что Мор не решит, что я должна страдать еще больше. Что-то не хочется оставаться ради того, чтобы узнать, какие еще изощренные наказания он изобретет.
Приняв решение, я выбиваю из окна противомоскитную сетку. Через секунду слышится тихий удар – это она упала на землю.
Делаю глубокий вздох, набираясь смелости.
Забираюсь на подоконник. На улице снова идет снег, он уже покрыл землю тонким слоем. Эта земля внизу сильно меня беспокоит. Как бы мне, спрыгнув отсюда, со второго этажа, не переломать ноги. Может, и обойдется, но шанс неудачного приземления надо учитывать. Осторожно сползаю по стене все ниже, пока, наконец, не повисаю на вытянутых руках, благодаря судьбу за то, что работа в пожарной части помогла укрепить мышцы плечевого пояса.
Разжимаю руки.
Бесконечно долгое мгновение я словно парю в невесомости. И в следующий миг ударяюсь ногами о землю. Медленно выпрямляюсь. Ни растяжений, ни переломов – на этот раз удача на моей стороне.
Я бросаю прощальный взгляд на дом и бегу прочь.
Несусь к дороге, хотя каждая мышца восстает против этого.
Я свободна. Черт возьми, я свободна!
Сзади раздается тихое шипение или свист. Я ошибочно принимаю этот звук за ветер, но тут мне в спину, под правую лопатку, втыкается что-то острое, вроде ножа.
От боли у меня перехватывает дыхание, ноги словно натыкаются на препятствие, а место ранения теплеет.
Кровь, догадываюсь я. Ты истекаешь кровью, потому что в спине у тебя стрела.
Можно было догадаться, что так будет, но, оказавшись в пустой спальне, я не могла не предпринять эту попытку.
Надежда – ужасная вещь.
