– Ничего. Пусть воюют. Поляки нам враги, но и турки не друзья, так что чем больше они будут убивать друг друга, тем лучше. К тому же на соединение с султанской армией уйдут крымчаки. Хоть и ненадолго, но на наших рубежах будет спокойнее.
– Я уж испугалась, что ты опять отправишься в очередной поход!
– Не сейчас.
– Послушай, мне показалось или твои бояре действительно смотрели на меня осуждающе?
– Есть немного. На официальных приемах не принято общаться с иноземными посланниками напрямую. Только через дьяков и толмачей. Так что когда вы заговорили, да еще и на чужом для них языке, это показалось им почти святотатством. Ничего, привыкнут.
– А ты так никогда не делал?
– Я – другое дело. В моем исполнении они уже всякого насмотрелись, а ты все же королевская дочка.
– О, кажется, я не оправдала их ожиданий? – улыбнулась Катарина.
– Всем не угодишь. Меня другое интересует: отчего на приеме не было Филарета? Я у дьяков спрашивал, а они плетут какую-то околесицу. То ли занемог, то ли еще что…
– Я знаю, – помрачнела супруга. – В свой последний визит он говорил, что мне с детьми нужно как можно скорее принимать православие. А когда я напомнила, что прежде он не был столь непреклонен, явно разозлился.
– Силу почуял, – хмыкнул я. – Ничего, я с ним еще потолкую. Но вообще-то он прав. Нужно что-то решать, и быстро.
– Я думала, мы договорились. Карл Густав, раз уж это необходимо, станет православным, а мы с принцессой Евгенией сохраним лютеранство.
– Это твое окончательное решение?
– Да. Мне нужно побеспокоиться о судьбе нашей дочери. Она принцесса, и я совершенно не желаю, чтобы она сидела взаперти в тереме, оплакивая свою судьбу! Сегодня Филарет настаивает на смене веры, завтра он заявит, что царевне не следует учиться танцам, послезавтра вообще потребует, чтобы ее держали взаперти, как русских боярышень, и выдали замуж только за православного. А где мы возьмем ей православного принца?!
– Ну хорошо, убедила. Кстати, я знаю, что делать. Тебе нужно устроить праздник.
– Бал?
– Боюсь, бал пока рановато. Пока давай ограничимся приемом. Я приглашу бояр, а ты – их жен и дочерей. Развлечений сейчас не так много, так что им понравится.
– Прекрасная идея! Но как это поможет нам в деле с митрополитом?
– Доверься мне. Только у меня будет одна просьба.
– Какая?
– Когда в следующий раз у тебя случится что-либо неприятное с представителем церкви, или боярином, или еще кем-то, ты немедленно оповестишь об этом меня!
– Хорошо. Но я не думала…
– Като! Просто сделай, как я говорю.
– Как прикажете, ваше величество, – кивнула в ответ царица и отправилась к себе.
Поздно вечером, когда большинство думцев уже разъехались по своим теремам и усадьбам, вокруг меня собрался ближний круг. Для нас это давно стало своеобразной традицией. Многие догадываются про его существование, и любой боярин или дьяк, не задумываясь, заложит душу нечистому, чтобы оказаться среди избранных, но попасть сюда непросто. Большинство ближников начинали со мной, еще когда я был простым беглым принцем, служившим шведскому королю. Единственное исключение – боярин Иван Никитич Романов. Когда-то он был сторонником младшего брата моей жены королевича Карла Филиппа и после его смерти достался мне по наследству. Представитель старой московской аристократии, он мало с кем из них дружит, включая родного брата Федора, в смысле, Филарета. Если я упаду – его сожрут, и он это понимает как никто другой. И что еще немаловажно, он без возражений принял нашу манеру общения на равных. Хотя видно, что иной раз ему это дается нелегко.
– Все ли ладно в столице? – спрашиваю я у Романова, который помимо всего прочего руководит еще и Земским приказом. Причем именно руководит, а не служит судьей, как большинство его коллег.
– Покуда все спокойно, – осторожно отвечает боярин. – Правда…
– Что «правда»?
– Кое-где волнуется народишко. Не нравится людям, что государыня веру православную принимать не хочет…
– Просто волнуются или ропщут?
– И такое есть, – не стал скрывать Романов.
– Имать, и на съезжую! – хмурится Вельяминов. – Другие, я чаю, поостерегутся.
– Эко у тебя все просто, – хмыкает в ответ Иван Никитич. – На дыбу человека подвесить – дело нехитрое. Только надо, чтобы от этого толк был. А ежели без толку всех подряд хватать, то только злобиться начнут. Так и до бунта недалеко.
Из уст главы Земского приказа, каждый день присутствующего по долгу службы на допросах с пристрастием, подобное мягкосердечие кажется невероятным. На самом деле Романов может, не моргнув глазом, отправить любого в застенок и там познакомить с богатейшим арсеналом заплечных дел мастеров. Но еще он прекрасно понимает, как опасно перегибать палку.
– Этого следовало ожидать, – прерываю я неначавшийся спор. – Крестим Дмитрия – страсти поутихнут.
– Если патриарх не подгадит, – ухмыляется в бороду Пушкарев.
– Ты о чем?
– В таком деле, как народишко волновать, разве без него обойдется? – вопросом на вопрос отвечает стрелецкий голова.
– Пусть попробует, – мрачнеет Романов.
– Ты лучше, Анисим Саввич, скажи, что в стрелецких слободах думают?
– По-всякому, государь. Тех, кто с тобой под Кальмаром бились да острожек у Чертопольских ворот от поляков обороняли, пустыми посулами с пути истинного не собьешь. Хотя, конечно, лучше было бы, коли Катарина Карловна веру нашу приняла.
– Сколько их осталось… – грустно качаю головой.
– Это верно, зато, почитай, все они теперь начальные люди. И всем известно, что они выбились оттого, что тебе верно служили. А потому, что бы ни случилось, стрельцы за тебя будут!
– Опять же, случись бунт или еще какая напасть, их же лавки да мастерские первыми и разграбят, – веско добавляет Романов.
– И это верно, – не отпирается Пушкарев, у которого несколько лавок по всей Москве и не только в ней.
– А ты что скажешь, Корнилий? – оборачиваюсь я к своему телохранителю.
Михальский, как обычно, держится в сторонке с безучастным видом, однако безразличие это напускное. Он все и всегда видит, знает и всегда оказывается в самой гуще событий.
– Я уверен, что патриарх что-то замышляет, но пока не могу сказать, что именно, – отвечает литвин.
– Почему так думаешь?
– За последнюю неделю он встречался со всеми сколько-нибудь знатными людьми в Москве. К кому-то ездил, но большинство сами навестили его подворье. По городу постоянно снуют его посыльные.
– Я понял. Продолжай в том же духе. Если случится что-то важное, дай мне знать.
– Об этом, ваше величество, могли бы мне не напоминать, – скупо улыбается телохранитель.
– А может, оно и к лучшему? – неожиданно спрашивает Вельяминов.
– Ты про что?
– Да как сказать, – задумывается окольничий. – Помнишь, когда в прошлый раз бунтовали, так всех воров разом и похватали! Телятевского, чтоб ему ни дна ни покрышки, сколь годов искали без толку? А тут сам объявился…
Едва договорив, Никита спохватывается, что в тот раз, помимо прочих, погибли мой воспитатель и Лизхен, и сконфуженно замолкает. Но слово не воробей и уже вылетело, так что все ждут моей реакции на его слова.
– Может, и так, – делаю я непроницаемое лицо.
Мне и на самом деле не слишком приятны эти воспоминания. Особенно гибель старого Фрица. Это была настоящая потеря. Да и Лизку тоже жаль, хотя она и сама виновата. Кой черт дернул ее покинуть хорошо охраняемый Кукуй и мотаться в карете по Москве? Но то, что сказал Вельяминов, тоже имеет смысл. Дать врагам проявить себя, а затем растоптать без всякой жалости… хотя нет, лучше до такого не доводить. Пока я размышляю над всем этим, окольничий несколько раз то бледнеет, то краснеет, но как загладить неловкость, не знает, и Пушкарев приходит старому приятелю на помощь.
– Государь, что с турецким послом удумал? – как бы невзначай спрашивает он.
– А сам как считаешь?
– Да как тебе сказать, надежа… Агаряне хоть и враги христианскому миру, однако для нас и ляхи ничуть не милее черта! Надо бы помочь султану. В том смысле, пока он и хан крымский будут с поляками ратиться, можно будет Литву пощипать.
– А «Вечный мир» как же?
– Не он первый, не он последний. К тому же они не раз уже потревожили наши границы нападениями своими. Так что поводов для драки у нас как скоморохов на ярмарке.
– Так это же казаки нападали?
– А нам-то что с того? Польского круля подданные, вот пусть и отвечает! И вообще, ты когда Саарему на шпагу брал, тебя не больно-то заботило, что Кристиан Датский о делах Юленшерны ни сном ни духом…
– Погоди, Анисим, – возразил стрелецкому голове Рюмин, – Дания от нас за морем, и королю ихнему до Руси не дотянуться. А по Мекленбургу ударить ему соседи не дадут. Ляхи же народ пакостный и не в пример ближе. А что черкасы[13 - Черкасы – одно из названий казаков.] озоруют, так а воеводы наши на что? Слышно же, что не раз сии воры биты были за свои разбои.
– Погодите-ка, господа хорошие, – прерываю я их спор, – скажите лучше, как думаете: если султан пойдет с ляхами воевать, крымского хана с собой возьмет?
– Известное дело, – изумился дьяк. – Конечно, возьмет, как не взять!
– Стало быть, у нас на рубежах поспокойнее станет?
– Ненадолго, но станет.
Пока собравшиеся с удивлением ждут от меня продолжения, я расстилаю на столе карту и внимательно рассматриваю так называемое Дикое поле – никем не занятое пространство между Россией и владениями крымцев.
– Али удумал что, государь? – первым не выдерживает Пушкарев.
– Пока они там бодаться будут друг с другом, надо оборонительную черту передвинуть.
– Ишь ты, – озадаченно хмыкает Романов. – Дело это, конечно, богоугодное, да только уж больно дорогое!
– Зато смотри, сколько земли прирежем, и какой земли, не то что московские суглинки!
– Это да, – мечтательно замирает боярин. – Где людей только брать на эдакое дело?
– Ну, мало ли, – пожимаю я плечами. – Ты мне расскажешь, кому из дворян в одном месте из-за веры моей жены свербит. Анисим то же самое – про стрельцов. Так, глядишь, и наберем людей. А там житье веселое, глупостями заниматься им некогда будет.
– Умно придумано, – ухмыляется Пушкарев. – И дело сделаем, и горлопанов уймем.
– А ты что скажешь, генерал? – поворачиваюсь я к отмалчивающемуся сегодня фон Гершову.
– Надо будет много солдат, мой кайзер, – рассудительно отвечает Лелик. – Много пушек, оружия, материалов для постройки укреплений, много людей. Всего много. И много крестьян, которые будут обрабатывать землю и кормить ваших ратников. Где вы их возьмете?
– Делов-то, – пренебрежительно отмахивается Вельяминов. – Мало ли гулящих? Кликнем – сами отовсюду сбегутся!
– Это верно, люди найдутся, – с легкой усмешкой отвечаю я. – Тебе, кстати, братец давно не писал, что там в империи делается?
Крытые возки один за другим заезжали в Кремль и по очереди останавливались перед Золотыми сенями. Расторопные холопы тут же откидывали полог и помогали хозяевам выбираться на свет божий. Лучшие люди государства со своими домочадцами, отдуваясь, поднимались по лестнице, где их встречал Никита Вельяминов и приглашал пройти внутрь. Ему сегодня выпала честь быть распорядителем, и он, как всегда, ревностно приступил к своим обязанностям.
Изумленно прислушиваясь к звукам музыки, бояре в долгополых шубах и горлатных[14 - Горлатка – высокая боярская шапка, сделанная из горлышек пушных зверей.] шапках проходили в палату, недоверчиво косясь по сторонам. Жены и дочери испуганно жались рядом с ними. Последние, впрочем, то и дело бросали любопытные взгляды на убранство, а также пригожих стольников, подносивших гостям на серебряных подносах горячий сбитень.
– Государь-то когда придет? – поинтересовался у Никиты князь Долгоруков.
– Скоро, князь Владимир Тимофеевич, – отвечал ему окольничий, бросив мимолетный взгляд на идущую следом княжну Марью.
Та, заметив его внимание, густо покраснела и отвернулась, чтобы батюшка не заметил ее смущения.
– И что, в неметчине часто такие приемы устраивают?
– Если при дворе, то, почитай, что каждый день. А люди попроще – кто раз в неделю, а кто и не каждый месяц.
– А ты бывал там на таких?
– Конечно, бывал. И у короля свейского, и у набольшего боярина тамошнего Акселя Оксеншерны доводилось.
– Ну-ну.
Скоро палата наполнилась гостями. Одни расселись на лавках, стоящих вдоль стен, другие, сбившись в кучки, принялись что-то обсуждать между собой. Третьи голодными глазами косились на столы, уставленные всяческой закуской.
– Государь! – громко объявил Вельяминов и трижды стукнул посохом по полу.
Нанятые в Кукуе музыканты заиграли что-то торжественное, и в палату быстрым шагом вошел я. Большинство присутствующих тут же, где стояли, повалились в ноги.
– Здорово, бояре, – поприветствовал их я, глядя сверху на спины. – Ну, вставайте уже. Хватить бородами пол протирать. Слушайте указ: на приемах и прочих собраниях государю и государыне земно отнюдь не кланяться, а вести себя вольно и отменно веселиться! Все вняли? Тогда поднимайтесь!
– Как же это, царь-батюшка? – практически стонет кто-то из бородачей.
– Это кто тут веселиться не хочет?! – давлю на корню дискуссию.
