Мисс Пентикост помнила о своем обещании оставаться со мной целых десять минут после того, как мы вошли в участок. Нас разделили: меня увели в комнату без окон, для допроса, где я провела несколько часов и меня обрабатывали сменяющиеся красномордые мужчины в дешевых костюмах.
Я подумывала воспользоваться девичьим очарованием, но это мне никогда не давалось. Флиртовать тоже. Я не была одета для такого случая и не питала иллюзий относительно собственной внешности. От отца я унаследовала вздернутый нос и кустистые брови, а неуклюже рассыпанные по скулам веснушки получила от матери.
Так что я решила говорить правду. Почти правду.
Все началось с пары сержантов, которые выспросили про события этой ночи – с начала, с конца и про какие-то отдельные выборочно. Я многое им рассказала, за исключением фокуса с часами, а это была существенная деталь, о которой было сложно умолчать.
Потом сержантов сменил детектив, чей затылок так взмок, что я удивилась, как это ему доверили оружие. Он снова расспросил про ночные события и особое внимание уделил тому, что говорила мисс Пентикост относительно Джонатана Маркела.
И я снова рассказала многое, за исключением одного.
Через час – новая смена. Еще один детектив, на сей раз с суровым и холодным, как гранитная скала, лицом, с черной седоватой бородой, спускающейся аж до виндзорского узла его галстука. Бывалый коп – по крайней мере, так я предположила по его возрасту, поведению и тому, как младший детектив сжался и кивнул ему по пути к двери. Оказалось, что бородатый гигант – а ростом он был выше шести футов – это лейтенант Лейзенби, тот самый, которого упоминала мисс Пентикост. Если у меня и было впечатление, что они друзья, лейтенант быстро меня от него избавил.
«Сколько вам заплатила мисс Пентикост? Когда она вас наняла?»
«Это Пентикост подложила пистолет или вы? Кто ее клиент?»
«Она сказала вам, кто на самом деле убил Маркела? Если вы все нам расскажете, окружной прокурор предложит вам хорошую сделку».
И все в таком духе.
Для того, кто не привык нос к носу сталкиваться с законом, все это могло бы показаться полным кошмаром. Но бродячему цирку то и дело приходится увиливать от закона и порядка, а то и прямо игнорировать, и я частенько оказывалась в полиции, где на меня пытались надавить местные копы, а в мелких городках – шерифы. Честно говоря, деревенские шерифы пугали меня куда больше, чем городские полицейские.
Если Лейзенби рассчитывал с наскока выудить из меня все факты, то ему не повезло. В конце концов он и сам это сообразил и дал мне подписать показания. Прочитав их и убедившись, что ничего не добавлено, я подписала.
– Уиллоджин Паркер? Это настоящее имя? – спросил он, когда я закончила выписывать вензеля подписи.
– Думаете, кто-нибудь хочет по собственной воле назваться Уиллоджин? – отозвалась я, пытаясь изобразить очаровательную улыбку. С улыбкой, естественно, ничего не вышло.
– Я не склонен верить ни единому слову в этом документе, – сказал он, забирая показания. – И детективы тоже вряд ли поверят. Мы проверим каждую деталь. А пока что, если захотите что-то добавить, дайте знать.
– Конечно. По какому номеру я могу вам позвонить?
Теперь настал его черед ухмыляться. А потом он приказал отвести меня в каталажку.
Поначалу охранник собрался поместить меня в мужское отделение, но я сняла кепку, обнажив копну рыжих кудрей, и он быстро отвел меня в другую часть здания, в меньшее и даже чуть более чистое женское отделение.
В камере я провела следующие три дня, почти не общаясь ни с кем, кроме охраны. Единственным исключением стало первое утро, когда на рассвете ко мне присоединились три девушки из борделя в Чайна-тауне. Очевидно, владелец забыл заплатить судье, и расхлебывать пришлось девушкам. Они приняли меня за коллегу по профессии и дали номер своего хозяина, объяснив, что есть спрос на девушек, похожих на мальчиков, и наоборот. Хотя мне-то это и так давно было известно.
Но я все равно пару часов выслушивала обо всех подводных камнях профессии и свойственных ей особенностях в этой части Нью-Йорка. К обеду девушек отпустили под залог, и я осталась одна, не считая клопов, коих были несметные, хоть и невидимые, полчища. Я выклянчила у охранника старую газету и положила ее на матрас, в надежде сделать заслон между собой и паразитами. Хотя понимала, что по возвращении в цирк Харта и Хэлловея всю одежду придется отдраить и отскоблить, а то и сжечь.
Если, конечно, я вернусь.
Через три дня цирк собирался уезжать, а я не имела представления о том, что со мной будет.
Забавно, но больше всего меня мучила не угроза попасть в тюрьму за убийство. А взгляд Лейзенби, когда я сказала, что Уиллоджин Паркер – мое настоящее имя. Потому что я соврала.
Уиллоджин – мое официальное имя. Да, не слишком распространенное, но его дала мне мама, и я не решилась от него избавиться. Но, присоединившись к цирку, я сменила фамилию. Позаимствовала ее у персонажа одного из выпусков журнала «Черная маска»[2 - «Черная маска» – журнал с «крутыми» детективами, выпускавшийся с 1920 года. В нем печатались такие писатели, как Раймонд Чандлер, Эрл Стэнли Гарднер, Дэшил Хэммет. (здесь и далее прим. переводчика.)].
Я твердила себе, что разыскать мою родню – все равно что иголку в стоге сена. А кроме того, что в этом страшного? Я уже взрослая, а не испуганная девочка, сбежавшая из дома много лет назад.
Однако, сидя в камере, я все больше нервничала, а расчесывание старых ран, как и в случае с укусами клопов, только усугубляет положение. Вторую ночь я провела в одиночестве. Камеру освещала лишь мутная лампочка в дальнем конце коридора. Бравада, которой я прикрывалась как щитом, испарилась. Я представляла, как открывается дверь камеры и входит отец, с багровой физиономией и намотанным на кулак кожаным ремнем.
«Нашлась пропажа!»
Я крепко зажмуривалась, пока наконец не проваливалась в прерывистый сон.
Почти в полдень третьего дня заключения дверь камеры открылась. Но никто не вошел. Вместо этого меня вывели наружу и проводили наверх, в другую комнату для допросов. Теперь в люксовую. С окном и стульями, которые не шатались. На полчаса меня оставили в одиночестве, а потом дверь открылась, и ввалилась Ди-Ди, лавиной из крашеных рыжих кудрей и пышного зада.
– Уилл, малышка, я так волновалась!
Она бросилась меня обнимать, но я отстранилась.
– Лучше не надо, – предупредила я. – Сначала нужно вывести паразитов.
Она удовольствовалась тем, что чмокнула меня, и села напротив за стол для допросов.
– Что происходит, Ди-Ди? Я три дня как выпала из реальности.
– Я точно не знаю, детка. Кажется, копы выясняют подробности убийства этого Маркела. Но похоже, его точно прикончил Макклоски. По крайней мере, так пишут в газетах.
– Об этом пишут в газетах?
– Уже два дня на всех первых полосах, – заулыбалась Ди-Ди. – И все про то, что Макклоски наверняка уже и раньше этим занимался, только никто не пронюхал. И как эта Пентикост утерла нос полиции. В общем, сегодня тебя выпустят.
– Да! – я с ликованием треснула по столу кулаком. – Никогда не была так счастлива вернуться в свою бугристую кровать рядом с тигриной клеткой.
Ди-Ди нахмурилась. Этот взгляд она обычно приберегала для Большого Боба, на случай особенно дорогостоящих идей.
– Об этом я и хотела с тобой поговорить, – сказала она. – Эта Пентикост заходила к нам вчера. Целый час сидела в трейлере Большого Боба и забрасывала его вопросами.
– О чем?
– О тебе. Кажется, у нее есть к тебе предложение.
Я немного настороженно откинулась на стуле.
– Что еще за предложение?
– Какая-то работа. Долгосрочная. Боб сказал, она особо не распространялась. Но убедила его, что знает, о чем говорит. Он сказал, тебе стоит ее послушать.
– Боб хочет меня выгнать?
Ди-Ди наклонилась через стол и взяла меня за руку.
– Вовсе нет. Он просто думает, что это в твоих интересах. И я, между прочим, с ним согласна.
– О чем ты говоришь, Ди?
Для Боба и Ди-Ди цирк был всем, альфой и омегой их существования. Не могу представить, чтобы они выступали против жизни под куполом цирка.
– Дело в том, милая, что век передвижных цирков заканчивается. Публика исчезает на глазах. С нами конкурируют парки аттракционов. Крупные труппы поглощают мелкие. Сама знаешь. И становится только хуже. Лучше уйти на своих условиях, чем получить уведомление об увольнении.
Последние пять лет я дышала цирком. Покинуть его – все равно что отказаться от кислорода.
– Я не утверждаю, что ты должна принять предложение, – сказала Ди-Ди. – Просто советую ее выслушать. Взвесь все «за» и «против», с ясным умом, как тебе свойственно.
Она встала.
– А теперь давай обнимемся, и плевать мне на твоих насекомых.
Она сграбастала меня в объятия и постаралась сломать мне ребра.
– Если ты все-таки согласишься, но эта Пентикост слетит с катушек или окажется какой-нибудь извращенкой, ты всегда можешь вернуться. Поняла?
– Поняла, Ди.
– Люблю тебя, Уилл. Береги себя.
И с этими словами она вышла.
Через несколько минут охранник, с которым я раньше не встречалась, отвел меня вниз через лабиринт коридоров и выпустил через заднюю дверь. Там меня ожидал черный седан «кадиллак». За рулем сидела немолодая женщина таких габаритов, что едва помещалась на сиденье. Выглядела она как плод любви циркового силача и охранницы женской тюрьмы.
– Ты, что ли, зовешь себя Уилл Паркер? – спросила она с таким колючим шотландским акцентом, что об него можно было ободрать кожу.
– Именно так меня и зовут.
– Я отвезу тебя к мисс Пентикост, – прокаркала она. – Садись сзади. Я там постелила простынку. Кто знает, что ты подцепила за три дня в этом аду.
Я села сзади, стараясь не дотрагиваться до не покрытой простыней поверхности. По пути машина тряслась и виляла, а женщина за рулем нажимала на тормоза всякий раз, когда пешеход хотя бы бросал взгляд в ее сторону. Мы проехали по Бруклинскому мосту в довольно приличный квартал. Машина остановилась перед трехэтажным домом из бурого камня, от соседних домов его отделяли узкие переулки, закрытые калитками. Женщина провела меня внутрь, затем по короткому коридору, уставленному скамейками с мягкими сиденьями. Мы миновали весьма представительный кабинет и поднялись по лестнице на второй этаж. Она привела меня в маленькую спальню с собственной ванной.
На кровати лежала сложенная одежда, в которой я опознала собственную.
– Мисс Пентикост взяла на себя смелость привезти кое-какие твои вещи. В ванной есть мыло и чего там еще тебе надо. Хорошенько помойся, а когда будешь готова, мисс Пентикост примет тебя в кабинете внизу. Все, что на тебе, оставишь в ванной, я пригляжу, чтобы эту одежду как следует постирали.
– Мне кажется, лучше всего ее как следует сжечь.
Она фыркнула, что, как я посчитала, было ее версией смеха, и оставила меня мыться.
Я впервые в жизни пользовалась настоящим душем. Я вывернула краны до состояния кипятка и стояла под горячей водой, пока она не закончилась. Несколько минут я расчесывала волосы, которые за три дня сбились под кепкой в колтуны. Потом надела чистое – еще одну голубую хлопковую рубашку, чуть менее приличные ботинки и вельветовый комбинезон, купленный на распродаже в отделе для мальчиков. Комбинезон сидел как влитой. Не очень подходящий наряд для собеседования, если именно это мне предстояло, но другого все равно нет.
Я спустилась в кабинет, мимо которого проходила по пути в спальню. Он был на удивление большим – наверное, занимал половину первого этажа. Вдоль двух стен тянулись полки с книгами, в основном фолиантами в кожаных обложках, явно скучными. Я предпочитала мягкие обложки с кричащими картинками и вооруженными до зубов героями. Если честно, до сих пор предпочитаю.
Там, где стены не были закрыты полками, были видны обои приятного желтого цвета с крохотными синими маками. В дальнем углу стоял массивный дубовый стол, а у стены справа – стол поменьше, с пишущей машинкой. Освещалась комната угловыми торшерами и парой настольных ламп с абажурами из зеленого стекла – на обоих столах.
Над большим столом висела картина маслом, шириной с мой рост, на ней было изображено сучковатое дерево посреди пустого желтого поля. Я подумала, что мне бы было жутковато с такой картиной за спиной.
Перед столом полукругом стояло несколько кресел со светло-желтой обивкой в тон обоям. Кресла выглядели скорее практичными, чем декоративными, а их расположение предполагало, что здесь часто собираются люди, все внимание которых сосредоточено на том, кто сидит за столом.
Я села в самое большое кресло и стала ждать. Маленькие и изысканные настенные часы отсчитывали минуты.
Разглядывая картину, я заметила новую деталь: в тени дерева сидела женщина в платье василькового цвета, положив ногу на ногу. Я подалась вперед, чтобы рассмотреть получше, но тут открылась дверь и вошла мисс Пентикост.
Она была одета так же, как и три дня назад, – в костюм-тройку, явно сшитый для женщины, дополненный красным шелковым галстуком. В теплом свете ламп я различила подробности, которых раньше не замечала. Ей было лет сорок пять или чуть меньше. Высокие острые скулы грозили врезаться в глаза, крупные губы и слишком острый подбородок. Но больше всего привлекал внимание нос – не сказать чтобы крючковатый, но стремящийся к этому.
Волосы у нее были того темно-каштанового оттенка, который большинство женщин приобретают искусственным путем, но ее цвет точно был натуральным.
– Надеюсь, у вас была возможность помыться, – сказала она, устраиваясь в кожаном крутящемся кресле за столом.
– Да, спасибо.
– Вы поели?
– Со вчерашнего ужина ничего не ела, – ответила я. – Давали болонскую колбасу и сыр. По крайней мере, я думаю, что это была болонская колбаса. Я не присматривалась.
Она с отвращением сморщила нос.
– Миссис Кэмпбелл готовит обед. Жареную курицу. В этом доме мы предпочитаем мясо, происхождение которого можно определить.
– Мне вполне подойдет.
Это слабо сказано. После трех дней на тюремной пище и пяти лет в цирке жареная курица звучала как нечто фантастическое, а не просто еда.
– Помимо того, что вас де-факто морили голодом, надеюсь, в полиции с вами не обращались вопиющим образом.
Я никогда не слышала слов «де-факто» и «вопиющий» в бытовом разговоре, но сумела перевести их на нормальный язык.
– На меня кричали, тыкали в меня пальцем и обзывали мерзкой грязной лгуньей, – ответила я. – Но дубинками не размахивали.
Она кивнула.
– Хорошо. Простите, что так задержалась с вашим освобождением. Бюрократические проволочки, по крайней мере так сказали моему адвокату.
– Да, думаю, они рассчитывали, что я расколюсь и скажу, будто вы спланировали все это дело. Что бы это ни было за дело.
Она махнула рукой, словно отгоняя муху.
– Полиция иногда такое любит. Так и не усвоили, что корреляция не равнозначна каузальности.
На этой фразе мой внутренний переводчик сломался.
– Как-как?
– То, что я занимаюсь расследованием преступлений, не делает меня виновной в этих преступлениях. Совсем наоборот. Они зашли в тупик в этом деле, но благодаря мне произошел прорыв – я привела их прямо к покойному мистеру Макклоски. – Я пару мгновений поразмыслила над этой логикой. – Тип вроде него, проламывающий головы ради часов и бумажников, рано или поздно все равно очутился бы в тюрьме или в могиле. Вашей вины тут нет. – Она медленно и удовлетворенно кивнула. – Вот такая прагматичная философия. Возможно, чересчур мрачновато-оптимистичная.
– А, ну да. Конечно, – сказала я, будто поняла, о чем она говорит. – Так что насчет халтурки?
– Халтурки?
