~
Давайте задумаемся вот о чем: возможно, каждое из этих посланий (и письмо к клиенту «АВС-Инн», и контракт с брачными обязательствами) немного изменило мир. Вне зависимости от того, удалось ли неумелой официантке вернуться на работу, она явно почувствовала, что ее кто-то защищает. Клиента и директора ресторана призвали проявлять больше сочувствия – и, быть может, они вняли этому призыву. (Меня саму выгнали с моей первой в жизни работы, когда мне было всего шестнадцать лет, и чувствовала я себя ужасно: мне казалось, что я вообще ничего не могу сделать как следует. Моей племяннице, работавшей в ресторане, однажды оставили вместо чаевых салфетку. Клиент вывел на ней печатными буквами: «Пожалуйста, не размножайтесь». Мы с ней очень порадовались бы письму, написанному в нашу защиту.) А Курт и Джейн наверняка избавились от домашних споров, которые, судя по всему, стали поводом для этого контракта.
~
Дело вот в чем. Чтобы писать хорошо (даже если речь идет о самом обычном письме, бумажном или хорошо продуманном электронном), требуется щедро вкладывать в этот процесс ваше время, ваши усилия, ваши размышления. Вас должна достаточно заботить тема, чтобы вы полагали: она стоит вашей энергии. Сравнение возможных плюсов и минусов, издержек и затрат должно показывать: для вас выгоднее сделать это, чем не делать.
~
Иногда тема сама находит вас. Не нужно специально отыскивать предмет, который вас заботит. Нечто происходит прямо у вас на виду, буквально бросается вам в глаза и в конце концов начинает беспокоить вас так сильно и яростно, что беспокойство становится неотъемлемой частью вашего существа.
Под влиянием сложившихся обстоятельств Курт Воннегут-младший, наконец снова оказавшись на территории, контролируемой войсками союзников, написал домой о том, как был военнопленным. До этого все индианаполисские родные считали его мертвым. Он пропал без вести. И ему требовалось дать им знать о том, что с ним случилось.
От:
рядового Курта Воннегута-младшего
12102964, Армия США
Кому:
Курту Воннегуту
Уильямс-Крик, Индианаполис
Штат Индиана
Мои дорогие!
Оказывается, вам могли и не сообщить, что я отнюдь не «пропал без вести». Допускаю также, что письма, которые я писал из Германии, до вас не дошли. Таким образом, мне много чего предстоит вам объяснить, а именно:
С 19 декабря 1944 года я был военнопленным – нашу дивизию порвал в клочья Гитлер, который на последнем издыхании нанес несколько отчаянных ударов в Люксембурге и Бельгии. Семь фанатично настроенных танковых дивизий ударили по нам и отсекли от остальной части Первой армии Ходжеса[29 - Кортни Ходжес (1887–1966) – американский военачальник. 1-я армия принимала активное участие в европейских боях Второй мировой (после высадки союзных войск в Нормандии).]. Другим американским дивизиям на наших флангах удалось отойти, нам же пришлось остаться и вступить в бой. Со штыками на танки не полезешь. Боеприпасы, продукты питания и средства медицины у нас кончились, число погибших превысило число тех, кто еще мог сражаться, – и мы сдались. Насколько я знаю, за эту операцию 106-я дивизия получила благодарность от Президента, какие-то награды от британского генерала Монтгомери, но стоило ли оно того – для меня большой вопрос. Я оказался одним из немногих, кто не был ранен. Спасибо за это Господу.
Так вот, сверхчеловеки[30 - В исходном переводе – «супермены».] провели нас маршем миль шестьдесят – никакой еды, никакой воды, никакого сна – до Лимберга, там погрузили в крытый вагон, по шестьдесят человек в каждый – маленький, непроветриваемый и неотапливаемый, – и заперли. Условия были антисанитарные, на полу – свежий коровий навоз. Места на то, чтобы всем лечь, не хватало. В итоге половина людей спала, другая – стояла. На запасном пути в Лимберге мы провели несколько дней, включая Рождество. В канун Рождества британские самолеты с бреющего полета сбросили бомбы на наш ничем не примечательный состав. Человек сто пятьдесят наших погибло. На Рождество нам дали немного воды и медленно повезли через Германию в большой лагерь для военнопленных в Мюльберге, к югу от Берлина. Под Новый год нас выпустили из наших вагонеток. Немцы загнали нас, как стадо, под обжигающий душ – дезинфекция. После десяти дней жажды, голода и холода многие в этом душе умерли от шока. Но я остался в живых.
По Женевской конвенции офицеры и сержанты, попавшие в плен, работать не должны. Я, как вам известно, рядовой. 10 января сто пятьдесят таких малозначительных личностей переправили в трудовой лагерь в Дрездене. Меня назначили старшим – как-никак я говорю по-немецки. С охраной нам не повезло – сплошь садисты и фанатики. Нам отказывали в медицинской помощи, не давали одежды, работать заставляли тяжело и подолгу, наш дневной паек составлял двести пятьдесят граммов черного хлеба и пинту картофельного супа без всяких приправ. Я два месяца пытался как-то улучшить наше положение, но в ответ встречал только ласковые улыбки охранников. В конце концов я сказал им, что их ждет, когда придут русские. Меня слегка поколотили и разжаловали. Битье – это были еще цветочки: один у нас умер от голода, еще двоих расстреляли эсэсовцы за то, что украли какие-то продукты.
14 февраля пришли американцы, за ними налетела британская авиация – совместными усилиями они за сутки уничтожили 250 тысяч человек и до основания разрушили Дрезден, наверное, самый красивый город в мире. Но я остался жив.
После этого нас подрядили вытаскивать трупы из бомбоубежищ – женщины, дети, старики, умершие от бомбовых ударов, сгоревшие или задохнувшиеся в огне. Гражданские проклинали нас и забрасывали камнями, когда мы таскали тела к большим погребальным кострам на улицах города.
Вскоре генерал Паттон захватил Лейпциг, и нас пешком эвакуировали в Алексисдорф, на границе между Саксонией и Чехословакией. Там мы оставались до конца войны. Охранники нас бросили. В радостный день победы русские решили подавить отдельные очаги сопротивления в нашем секторе. Их истребители (П-39) забросали нас бомбами с бреющего полета, четырнадцать человек погибли, но я остался жив.
Мы сколотили бригаду в восемь человек, угнали подводу. Восемь дней мы мародерствовали по Судетам и Саксонии и жили как короли. Русские от американцев без ума. Они подобрали нас в Дрездене. Оттуда нас в фордовских грузовиках, полученных по ленд-лизу, доставили к подразделениям американцев в Галле. А уже потом самолетом переправили в Гавр.
Я пишу эти строчки из клуба Красного Креста, в гаврском лагере для репатриации военнопленных. Тут меня отлично кормят и развлекают. Пароходы до Америки, естественно, набиты битком, поэтому мне придется потерпеть. Надеюсь добраться до дома через месяц. Там мне дадут двадцать один день на восстановление сил в Аттербери[31 - Аттербери – военный лагерь в штате Индиана. В конце Второй мировой через него прошли более полумиллиона американских солдат и офицеров, вернувшихся с войны.], выплатят около шестисот долларов недоплаченного жалованья, а потом – внимание! – шестьдесят дней отпуска!
Мне есть что вам рассказать, но все остальное – потом. Почту я здесь получать не могу, так что писать не надо.
29 мая 1945 г.
Ваш
Курт-младший
~
Это письмо впервые было опубликовано посмертно – в 2008 г., в сборнике «Армагеддон в ретроспективе»[32 - Здесь и далее «Армагеддон в ретроспективе» цитируется в переводе М. Загота.][33 - Kurt Vonnegut, Armageddon in Retrospect (New York: G. P. Putnam’s Sons, 2008), 11–13.]. Поразительно в нем то, что оно (для всех читателей воннегутовской прозы это наверняка очевидно) уже содержит некоторые зачатки стиля Курта Воннегута, особенно стиля «Бойни номер пять», а также элементы того жизненного опыта, который влиял на эти тексты, на их автора и на всю его работу – до самого конца его жизни. Этот стиль неотделим от содержания письма.
Письмо служит отличным подтверждением тезиса Курта насчет того, что стиль вырастает из вашей озабоченности темой. Он не усаживался поразмыслить: «Как бы мне описать это покрасивее?» или «Как бы мне написать это так, чтобы произвести впечатление на будущих читателей?».
Ему было двадцать два. Он писал, чтобы избыть глубинную потребность сообщить родным, что с ним случилось. Он писал, чтобы выразить свое изумление и ошеломление тем, что сам-то он уцелел. А еще, возможно, он писал потому, что осознавал себя как одного из очень немногих уникальных свидетелей исторического катаклизма, имеющего колоссальное политическое и культурное значение, как человека, получившего «прямо-таки удивительный» опыт (так он напишет о нем позже).
~
Только неподдельный интерес, а не ваши игры с языком, может стать самым важным и привлекательным элементом вашего стиля[34 - Vonnegut, Palm Sunday, chap. 4.].
~
«Форму определяет функция» – гласит знаменитое изречение архитектора Луиса Салливана.
«Я и в самом деле чувствую, что эволюцию контролирует некий божественный инженер, – скажет Курт Воннегут в сентябре 2005-го во время интервью Джону Стюарту в его “Ежедневном шоу”. – Я не могу отказаться от этой мысли. И этот инженер четко знает, что он (или она) делает, зачем вся эта эволюция и в каком направлении она идет. – Пауза. Стюарт терпеливо ждет продолжения. – Вот почему у нас в мире есть жирафы, и гиппопотамы, и триппер»[35 - The Daily Show With Jon Stewart, season 10, episode 115, “Kurt Vonnegut,” directed by Chuck O’Neil, aired September 13, 2005, on Comedy Central.].
Может быть, существование эволюционного плана небесного инженера действительно заметно всякому, как шутливо говорит Курт. Но фантастически разнообразные формы жизни, упомянутые им, заставляют нас подивиться присущей этому инженеру интуиции: форма каждого существа великолепно соответствует его функциям и очень помогает ему выживать. Все это вполне согласуется с тем принципом, который Салливан выразил применительно к архитектуре.
Действуйте так же – пишите в соответствии с вашей целью и задачей.
~
В старших классах Воннегут работал в школьной газете, а потом – в газете колледжа, где учился. Обе были великолепны – во многом благодаря его усилиям. Эта подготовка явно сказалась на стиле его письма домой, которое мы привели выше. По сути, оно стало своего рода репортажем. Он намеревался стать журналистом, взял с собой пишущую машинку в учебно-тренировочный лагерь. Думаю, в каждом из нас есть что-то, что хочет расти в определенном направлении, что-то заранее предопределенное судьбой. Становясь писательницей, я чувствовала именно это. Юный Курт Воннегут-младший наверняка знал, что переживания, о которых идет речь, будут одним из определяющих событий всей его жизни, будут постоянно преследовать его – вопросом, почему он выжил и уцелел, хотя другим это не удалось, и другими вопросами. Об этом, в частности, свидетельствует то самое письмо.
~
Второй совет Воннегута из эссе «Как писать хорошим стилем» таков: «Избегайте многословия». Я не стану (как и он) «многословно распространяться об этом».
Третья рекомендация: «Пишите просто». Некоторые из наиболее глубоких строчек в мировой литературе, подчеркивает он, наиболее просты:
«“Быть или не быть?” – спрашивает шекспировский Гамлет».
Иллюстрация-комикс, сопровождающая в The New York Times это эссе, показывает Шекспира, приставившего палец ко лбу; над головой у него – облачко с мыслями: «Надлежит ли мне воплощать в жизнь свои побуждения или же по-прежнему пребывать в бездействии, а следовательно, прекратить существование?»
«Простота языка, – продолжает Воннегут, – не просто ценится, иногда она священна. Библия открывается словами, которые мог написать смышленый подросток: “В начале сотворил Господь небо и землю”»[36 - Vonnegut, “How to Write with Style.”].
Широко распространено представление, что тяжелый текст – архаичный, замысловатый или изобилующий редкими словами – в каком-то смысле «выше», «умнее» текста, написанного простым и непритязательным языком. Если вы не в состоянии понять написанное – это уж явно нечто необычайное, правда? Воннегут положил в основу нескольких своих романов абсурдность таких предположений.
Некоторые рецензенты презрительно замечали, что язык Воннегута – чересчур простой. Джон Ирвинг, в свою очередь, раскритиковал критиков, написав, что, по мнению последних, «если литературное произведение мучительно изломано и требует жутких усилий для своего прочтения, то оно наверняка являет собой нечто серьезное». А вот «если текст ясен, четок и сюжет в нем течет как вода, то нам следует заподозрить эту вещь в упрощенчестве, в пушиночной легковесности и нехватке серьезности. Но это, конечно, чересчур упрощенная критика, хотя заниматься ею очень легко.
Почему “читабельность” полагают сегодня таким уж недостатком?» Некоторым «даже приятно продираться через текст, чтобы извлечь из него смысл… Но мне чаще бывает приятно, если писатель осознал, какие колоссальные усилия нужны, чтобы сделать текст ясным, и поступил соответственно»[37 - Jill Krementz, ed., Happy Birthday, Kurt Vonnegut: A Festschrift for Kurt Vonnegut on His Sixtieth Birthday (New York, Delacorte Press, 1982), 49.].
Воннегут тоже критиковал литкритиков. Как он однажды заметил, их писанина – это какая-то «грызня в стиле рококо»[38 - Kurt Vonnegut, “Fluctuations Between Good and Ill Fortune in Simple Tales (unpublished proposed master’s thesis, University of Chicago, 19 65),” 23, Kurt Vonnegut Papers, Lilly Library, Indiana University, Bloomington, IN.].
~
Как воздерживаться от многословия? Как «писать просто»? Вот вам четвертый совет Воннегута: «Имейте смелость вымарывать лишнее».
Не исключено, что и вы способны создавать сверкающие ожерелья для Клеопатры. Но изящество вашего языка должно быть слугой идей в вашей голове. Общее правило следующее: если фраза, пусть и очень удачная, не представляет тему в новом, интересном свете, вычеркиваем[39 - Vonnegut, “How to Write with Style.”].
Если вы склонны болтать, украшать текст или увлекаться деталями, один из способов справиться с такими импульсами – поддаться им. Валяйте – бормочите, расцвечивайте, сверкайте. Вместо того чтобы в зародыше душить эти тенденции, обуздывая творческий поток и вместе с ним саму возможность отыскать в нем бриллианты, вычеркивайте избыточное уже после того, как появится ваш первый черновик, полный отвлечений и красивостей.
~
Вот совет, который я сама дала бы всем, кто пишет (неважно что): отделяйте процесс сочинительства от процесса редактуры. Вначале пишите во всю прыть, без оглядки, не изучая написанное. Потом на какое-то время отложите текст. А уж потом прочтите его свежим взглядом, отредактируйте, внесите правку и т. п. Повторяйте этот процесс еще и еще (в случае надобности – почти до бесконечности), пока вы не будете удовлетворены результатом, то есть пока не сочтете, что перед вами по-настоящему законченная вещь.
Этот метод стал одним из стандартных инструментов преподавателей писательского мастерства. «Свободное письмо» – общепринятое выражение[40 - Все началось с книги «Писать без учителей» – Peter Elbow, Writing Without Teachers, Oxford University Press, 1973. Эта простая книга произвела настоящий переворот на факультете английского языка и литературы, где я тогда преподавала. Ее название оказалось созвучно нашим чувствам, взращенным в 1960-е гг.]. Его знают даже ученики начальных классов. Но оно подразумевает и наличие письма другого рода, совсем не свободного: ограничивающее и сдерживающее действие редактуры.
~
Много лет назад никто и слыхом не слыхивал о свободном письме. Мы строили схемы предложений. Это была скучноватая, но по-своему увлекательная игра. Таким образом мы изучали структуру языка в ее замечательной геометричности.
Помню, как мне преподавали структуру эссе. Мы шутили, что она должна быть такой: скажите, о чем вы собираетесь сказать, затем скажите это, затем скажите, что вы это сказали. Мне казалось, что эссе тоже что-то вроде геометрической фигуры.
Предложение формируется на основе подлежащего, сказуемого, дополнения. Абзац состоит из предложений: за тезисом следуют предложения, которые разъясняют или развивают его, а завершающее предложение подытоживает или подчеркивает сказанное. Эссе составлено из идущих друг за другом абзацев. Соберите их вместе, и – фанфары! – ваше эссе готово!
~
Преподавая в айовской Писательской мастерской, Курт никогда не говорил об отделении процесса собственно писания от процесса редактирования. Потому что сам он писал не так. Вероятно, он не так учился писать для школьной газеты или для своих учителей в Шортриджской школе.
Отвечая в 1974 г. на вопрос «Не могли бы вы немного рассказать о вашем творческом методе – о том, как вы переписываете страницы по одной?», Воннегут заявил:
Есть те, кто пишет залпом, одним махом, с налету, как ястребы, а есть черепахи, и я – из числа черепах, так уж получилось. То есть вы ползете, кропотливо трудясь над текстом, колотитесь башкой в стенку, пока не прорветесь на вторую страницу, потом – на третью и так далее[41 - Термины «ястреб» и «черепаха» разъясняются в главе 35 романа «Времетрясение» (перевод Т. Покидаевой). См. главу 19 книги С. М.]. Масса народу пишет как бог на душу положит. Я вот, например, совершенно не пользуюсь электрической машинкой. До сих пор не могу понять, зачем вообще изобрели эту чертову штуковину. Но у ястребов другой метод, и я им тоже завидую, потому что это наверняка очень воодушевляет: они пишут книгу как придется, это занимает у них, скажем, месяц, они шарахают ее в один прием, а потом снова по ней проходятся – и снова, и снова, и снова. Я так никогда не мог. Я близко подобрался к этому, когда писал «Сирен». «Сирены» – это почти автоматическое письмо. Это не книга черепахи: я просто сел и написал ее[42 - Joe David Bellamy and John Casey, “Kurt Vonnegut Jr.,” in Conversations, 158.].
«Сирены Титана» он написал «с налету» на длинных полосах бумаги – в духе Керуака. Он печатал на них, а потом соединял их скрепками – конец предыдущей полосы с началом следующей. В архиве воннегутовских работ, хранящемся в Университете Индианы, эти черновики лежат свернутыми в рулоны, как древние манускрипты.
~
Эссе «Как писать хорошим стилем», конечно, тоже подвергалось редакторской правке. Вот некоторые ее примеры. Пожалуйста, имейте в виду: в квадратных скобках и курсивом даются те слова, которые вычеркнул редактор.
Первый пример – из вступления, занимающего пять абзацев[43 - Любопытно отметить: приводя в «Вербном воскресенье» эти несколько выдержек из данного эссе, Воннегут восстановил всё некогда вычеркнутое редактором.]:
[Выстраивая слова в строки, помните – ] Самое порочное качество, что вы только можете явить читателю, есть непонимание, что интересно, а что нет. Ведь вы же сами решаете, нравится вам писатель или нет, по тому, что писатель решает вам показать или о чем он заставляет вас задуматься. Разве вы станете читать пустоголового писаку только за цветистость его языка? Нет.
Редактор был прав, когда вычеркнул первую фразу Воннегута, не так ли? Повествовательное предложение звучит сильнее. Это обычное свойство повествовательных предложений[44 - Повествовательное предложение – то, которое просто марширует вперед и с помощью подлежащего, сказуемого и дополнения повествует о чем-то или что-то утверждает. Оно свободно от придаточных предложений – оговорок, которые начинаются с «если», «когда», «хотя» и т. п., указывая, что одна часть мысли, высказанной в предложении, зависит от другой.]. Знание о том, что интересно, а что нет, не имеет никакого отношения к «Выстраивая слова…», а «помните» подразумевает «должны помнить», но ведь никому не хочется, чтобы его поучали. В общем, фраза «Выстраивая слова в строки, помните…» не «представляет тему в новом, интересном свете».
~
Во вступлении к своему эссе Воннегут замечает: «Газетные репортеры и писатели-технари обучены составлять тексты так, чтобы не оставлять там ничего от их собственного “я”», однако все остальные писатели «готовы многое поведать читателю о себе».
[Нас как читателей] Эти откровения [завораживают. Они] рассказывают нам, с каким человеком мы проводим время. Невежда наш автор или мудрец, [нормальный он или давно свихнулся,] глуп или умен, честен или лжив, весел или траурно-серьезен…
Редактор убрал сообщение о том, что откровения «завораживают» (а также третье упоминание о «читателях») и предпочел сразу же перейти к делу: «Эти откровения рассказывают нам, с каким человеком…» Также вычеркнуто «нормальный он или давно свихнулся». Слишком уж много всего тут перечислялось, верно? Мысль понятна и так.
~
А вот два предложения, которые редактор выкинул из раздела «Имейте смелость вымарывать лишнее»:
[Если бы преподаватели были единственными, кто требует от современных писателей придерживаться художественного стиля прошлых лет, мы с полным правом могли бы их игнорировать. Но читатели требуют того же самого. Они] хотят, чтобы наши страницы были похожи на страницы, которые они видели раньше.
