Он был милым, ласковым, прилежным и нежным в постели, но казался Вале настолько пустым, что было неинтересно разговаривать с ним и рассказывать о себе.
– Почему бы не выйти за Васю замуж? – однажды спросила Юлия Измайловна.
– Так он сынок, – пояснила Валя. – Ему до старости надо сопли вытирать.
– И что в этом дурного, когда перед вами чистый человек?
– Больше не хочу отвечать за того, кто за меня не отвечает. Хочу, чтоб по-честному, а здесь всё в одну калитку.
– Оказывается, по-женски вы значительно умнее меня, – удивилась Юлия Измайловна, и Валя вдруг увидела, что она не такая уж старая и вполне привлекательная.
– Потому что вы всё время головой работаете, а я – руками. У меня на работе голова свободна, целый день думаю, почему это так, а то по-другому?
– Жалко возвращать в глубинку такого душевного молодого человека. Давайте его фиктивно женим, – предложила учительница и стала искать кандидатуру.
– Как техникум строительный окончил, отправили в сибирский городок. Поселился в гостинице, там 10 градусов тепла. Встретился с бригадой, все пьют стеклоочиститель, – объяснял Вася Юлии Измайловне. – Он дешевле водки и берёт лучше. В комплект к бутылочке стеклоочистителя пластмассовое блюдечко под закусь и губочка, чтоб утереться. И у входа в здание один курган из блюдечек, другой из губочек. Они говорят: «Если не пьёшь, не приживёшься». Я там как дурак, ни я им, ни они мне. Девушка была, Люда, официантка. Такая породистая лошадка. Молчит, молчит. Что с ней делать? На ней надо жениться… А зачем без любви?
Юлия Измайловна только ахала, Вася был для неё окном в другой мир. Соседка привела Васе для консультации по фиктивному браку девушку Элю из Норильска. Эля три года работала в Москве уборщицей, ночевала, где попало, ела только в гостях, деньги тратила на внешний вид.
– Ты, Вася, как у Христа за пазухой! Я на пакете молока и булке день держусь, – завистливо заметила Эля.
И помогла найти для Васи работницу сберкассы Лену. Лена была таких форм, что еле вошла в кухню Юлии Измайловны. Она жила с мамой, папой и ребёнком, придирчиво оглядела Васю, спросила о заработках и выдохнула:
– Беру. У меня ребёнок подрастает, ему любой папаша нужен.
Когда она ушла, Вася заверещал, что лучше всю жизнь будет мыть у Юлии Измайловны полы, лишь бы его не отдавали Лене.
Тогда Эля предложила Васе симпатичную парикмахершу Аню. Та позвала Васю в гости, при этом всё время стирала, гладила, убирала и крестилась. Потом позвонила Юлии Измайловне:
– Конечно, мне как христианке трудно будет врать, что мы женаты… А больше, чем полторы тысячи, он не может заплатить за штамп? Нет? Тогда пусть женится на мне по-настоящему!
Потом дали телефон Иры, которая бескорыстно сводила людей в счастливые пары по собственной картотеке. Её родители периодически находили и уничтожали картотеку, но Ира упрямо создавала новую. Вася съездил к ней и рассказал, что Ира красавица, но одинока и забита с детства. Оглядела его, покопалась в карточках и предложила:
– Есть трёхкомнатная с дачей, но с двумя детьми. А вот однокомнатная, я вызвонила, там студентка-девственница, жила с бабушкой, та умерла. Идёшь сразу на женитьбу, никаких фиктивных.
Вася чуть не плакал и просил:
– Мне бы семидесятилетнюю в коммуналке!
Так бы и продолжалось, Валя засыпала бы на Васином могучем плече, чувствуя себя не столько счастливой, сколько востребованной, а Юлия Измайловна пекла бы для него по субботам шарлотку с корицей, но однажды в час ночи в дверь зазвонили так, что можно было предположить только пожар.
На пороге, несмотря на густой снег, стояла Соня в домашней кофте, варёных джинсах и тапочках. Она приехала на такси, и Валя всё поняла сразу. Протыренный Соней в Союз художников и пристроенный к комбинату, обещавшему покупать его мазню, Гера сделал важное заявление.
Нахмурил брежневские брови и признался, что разводится с Соней и делит квартиру пополам, потому что у его сына обнаружили порок сердца и лечить его можно только в Москве. А поскольку мальчику нельзя нервничать, Гера вынужден жить с ним и женой, которая посылала ему все эти ящики вина и пирогов.
– Мужики подонки! Законов не существует! – выкрикивала и рыдала Соня.
Её трясло и тошнило, но она всё равно курила одну за одной и запивала успокоительные таблетки водкой, за которой Васю послали к ночным таксистам. А потом заснула, упав лицом на стол, храпя и вздрагивая. Как говорила бабушка Поля, печаль не уморит, а с ног собьёт.
Вася был временно отправлен в Сонину квартиру, а Соня зависла до суда у Вали и Юлии Измайловны. Спать пришлось вдвоём, Валя купила в аптеке беруши и как-то приспособилась к Сониному храпу.
Оплатила деньгами из заветной коробки Сониного адвоката, а Вася потихоньку перетаскал к Юлии Измайловне Сонины вещи из квартиры её родителей. Не успел перенести только болонку Мишель – она умерла через два дня после разлуки с Соней.
Гера выиграл суд, потому что брак не был фиктивным. Судья сочувствующе смотрел на плачущую Соню, но принял решение по закону. А Гера, отвечая судье на вопросы, бил себя в грудь и изображал мученика, страдающего за ребёнка.
Соня полежала в санаторном отделении психиатрической Соловьёвской больницы, пришла в себя и занялась разменом. Переехала в однокомнатную квартиру в Чертаново, а Гера благоустроился с семьёй в Сокольниках. Тёте Розе и тёте Хае сказала, что Гера получил заказ в Кишиневе на оформление монументального Дворца спорта и уехал на полгода. А сама она специально поменялась в зелёный район, чтобы по утрам бегать по лесу.
Теперь Соня чаще бывала у Вали и Юлии Измайловны, её тугие кудряшки снова начали завиваться. Всё стало потихоньку устаканиваться в новой конфигурации, и у неё даже появились новые поклонники.
Как-то в холода Валя вернулась с работы, хотела полежать полчасика – потом надо было бежать на халтуру, но обнаружила, что в доме ни крошки хлеба. И с Соней, и с Юлией Измайловной она строила семейные отношения. Платила за квартиру, но не понимала, как люди могут есть разное в одной кухне, и вела общее хозяйство.
Соня и Юлия Измайловна жили до неё как птички, поклюют чего-то и побегут. Валя приучила их к порядку, никакого бутербродничанья, варила супы, лепила в выходные целую столешницу пельменей. Во-первых, так делала её мать, а во-вторых, у неё была тяжёлая физическая работа, требующая полноценной еды.
Короче, Валя попыталась отправить в булочную Васю, но он отказался в связи со встречей с потенциальным покупателем. Валя усмехнулась, Вася вообще был с ленцой. И за всё это время пристроил только одну работу, странный немецкий журналист обменял её на ношеную джинсовую куртку.
Валя не перенесла мысли, что Юлия Измайловна придёт замёрзшая, усталая после родительского собрания и окажется перед кастрюлей борща с мясом, но без хлеба. Она снова надела непродуваемое кожаное пальто, которое Соня ношеным купила для неё в комиссионке. Замотала голову павловопосадским платком, как бабы в её городке, влезла гудящими ногами в сапоги, отперла дверь и поняла, что кошелёк остался в комнате.
Захлопнула дверь, вылезла из сапог и пошла в носках за кошельком с мыслью посмотреться в зеркало, раз вернулась, а то, как говорила бабушка, «пути не будет». Но не посмотрелась, потому что застыла, бесшумно подойдя по ковровой дорожке к комнате и услышав ласковый Васин голос:
– Катюш, скоро приду. Ключи возьми у медсестры от кабинета. Нет, в подсобке слишком грязно. Ну как это, кушетка сломается? Первый раз, что ли? И приготовь вкусненького, надоел Валькин борщ…
Катюшей звали повариху из детского сада, набивающую Васин целлофановый пакет краденой у детей едой. Валя остановилась как вкопанная, а потом открыла входную дверь и начала, прямо в носках и пальто монотонно выносить на лестницу Васины пожитки: одежду, обувь и то, что он считал картинами.
– Что я такого сделал? – кричал Вася, ища сочувствия у выкатившихся из-за своих дверей соседей. – Сами хотели пристроить меня к московской прописке!
А Вале показалось, что чистенький ясноглазый Вася раздулся в огромный прозрачный мыльный пузырь, отражающий своими стенками лестничную клетку, и с треском лопнул, обдав всё вокруг липкой влагой. Ей даже не было обидно, а только противно и стыдно.
– Ничего не объясняйте, – сказала Юлия Измайловна, вернувшись с родительского собрания. – Пусть это в вас отлежится. Уверена, что вы приняли правильное решение.
Валя была благодарна – никто никогда в жизни не предлагал ей такой схемы общения. Все грубо лезли и требовали подробного отчёта.
– С вами пожить, как институт окончить. Я ж как губка впитываю, – сказала она утром. – С Соней изменилась, а вы меня так отполировали, скоро никто от москвички не отличит. Сюда ехала, думала, москвичи сволочи, сама из-за этого стала сволочью. Думаете, я по Ваське расстроилась? Да он для меня как олимпийский Мишка – прилетел, улетел. Я-то в сто раз хуже Васьки, а ворон ворону глаз не выклюет.
– Чем же вы хуже?
– С Юриковой семьёй как поступила! – призналась Валя. – Бабушка говорила: посадишь добро – маленькие ягодки на нём вырастут, посадишь зло – большие ягоды вырастут, да волчьи. За своё зло теперь плачу, а Сонька за что?
– Тут простой арифметики не бывает, Соня тоже замуж за иностранца не по любви хотела, – напомнила Юлия Измайловна.
Под Новый год Валя отправилась за подарками в магазин «Москва» на троллейбусе по Ленинскому проспекту. Подсела к девушке в очках и шапке с помпоном, та что-то размашисто писала в большую тетрадь.
За окном мело так, что не было видно дороги, казалось, они не едут, а сидят в помещении с белыми кружевными занавесками на окнах. Путь от «Юго-Западной» был долгим, Валя краешком глаза заглянула к девушке в тетрадь и увидела ноты.
– Что ты пишешь? – спросила она.
– Симфонию, – озабоченно сказала девушка. – Надо сессию закрыть, а у меня не получается.
– Симфония – это музыка?
– Ага. Четыре части. Надо первую быструю в сонатной форме, вторую – медленную, третью – скерцо или менуэт, а четвёртую опять в быстром. А у меня вторая не лепится. Вот уже два часа на этом троллейбусе езжу!
– А как ты её пишешь? Про что? – спросила Валя.
– Про конец года, про метель, про троллейбус. Про тебя.
– Про меня?
– От тебя хорошая светлая тема. Ты как Снегурочка.
Вале захотелось помочь:
– Напиши, что холодная зима предвещает большой урожай, а снежная зима даст густую траву летом. А чтоб не заплутать в метель, надо переодеть обувь с правой стороны на левую и обратно. И ещё можно навощённую нитку с узлом на конце положить поверх снега, куда узел покажет, там и дорога…
– Спасибо тебе! – сказала девушка, поправила очки и поцеловала Валю.
Валя вышла за пару остановок от магазина «Москва», шла и думала. Известный режиссёр снял её в эпизоде фильма «Лесной богатырь», Гера нарисовал с неё картину, девушка написала музыку. Что они в ней увидели? Ведь её жизнь, словно пустой чемодан, приехала в Москву за платьями с этим пустым чемоданом. А все платья ей либо длинные, либо короткие, либо слишком пёстрые.
Наготовили к Новому году с Юлией Измайловной и Соней, как сказала бы бабушка, на Маланьину свадьбу. Валя купила ёлку, Юлия Измайловна всплеснула руками, полезла на антресоли, достала старинную металлическую держалку для ёлки и чемодан музейных игрушек из детства своей мамы. У Вали никогда не было в доме ни ёлки, ни игрушек, и она, пока наряжала, погладила каждого ангела с фарфоровым личиком и каждого серебряного снеговичка.
Стол накрыли перед телевизором, напились шампанского и смотрели «Голубой огонёк». Кого там только не было: и Эдита Пьеха, и Алла Пугачёва, и София Ротару, и Анне Вески, и ещё много кого. А когда он закончился, Валя сделала телевизор потише и затянула, как в деревенском застолье бабушкину любимую:
Напилася я пьяна,
Не дойду я до дому…
Довела меня тропка дальняя
До вишнёвого сада.
Там кукушка кукует,
Моё сердце волнует.
Ты скажи-ка мне, расскажи-ка мне,
Где мой милый ночует…
Соня уже знала слова и подтягивала, пьяно путая тональность. А Юлия Измайловна заметила:
– Никогда не слышала эту песню до конца, думала, она о женском разгуле, а она – о женском одиночестве. В общем, о нас с вами…
– А я знаю, почему никак не встречу настоящую любовь. Бабушка говорила, какая шла, такой и подошёл. Надо самой измениться, – предположила Валя. – Бабушка всегда у бога просила, а я не знаю, верю ли в бога, прошу у кого-то помельче, у домового, у лесного духа, у городского духа. Бог большое начальство, а я большого начальства боюсь!
Зима была тяжёлая, Валю не интересовало ничего, кроме медленно наполняющейся коробки-копилки, а Юлию Измайловну ничего, кроме школьной реформы, вводящей одиннадцатилетку.
Соня по-прежнему работала в художественном салоне у метро «Октябрьская», и в феврале после похорон Андропова примчалась с тортом, словно у кого-то день рождения. Похвалилась, что бросила курить и уменьшила транквилизаторы.
– Считайте меня дурой, но… – осторожно начала она. – Позвонил гадёныш Герка, то да сё, жена улетела в Кишинёв, ему на выходные ребёнка некуда деть. Ну, если я ему полквартиры отстегнула, то и посидеть-то могу, не рассыплюсь? Чудный мальчишка, и брови, как у Герки!
– Это великодушно, ребёнок не виноват, – ответила Юлия Измайловна, кинув выразительный взгляд на Валю.
– Тебе хоть кол на голове теши, – вздохнула Валя.
– Ему ж из-за сердца бегать нельзя, так мы с ним снежную крепость построили, у меня и депрессия прошла! – стала оправдываться Соня. – Я ж не виновата, что мне надо о ком-то заботиться? А Васька-авангардист как?
– Женился на той поварихе, пытался звонить, но для меня он умер, – ответила Валя.
– На тему умерших, – подмигнула Соня. – Мой новый ухажёр, оттуда сверху, на похоронах Андропова руководил перекрытием улиц. Говорит, холод собачий, солдатне из дивизии Дзержинского выдали ватные штаны и валенки с галошами. Он с этой солдатнёй проводил тренировки по разгону массовых беспорядков!
– Откуда у нас массовые беспорядки? – покачала головой Юлия Измайловна и процитировала:
«Шагают бараны в ряд,
Бьют барабаны,
Кожу для них дают.
Сами бараны…»
– Зачем беспорядки, ведь люди погибнут? – Валя никогда не понимала их обсуждений информации из «вражьих голосов».
– Ох, рыбонька, ты в этом не понимаешь, – махнула рукой Соня. – Так вот этот поклонник запихнёт тебя мохнатой лапой в министерство!
– Министром? – засмеялась Валя.
– Оформят медсестрой, но будешь массировать кого надо!
– Так моя поликлиника от дома близко.
– Во-первых, рыбонька, пора что-то в жизни менять. Во-вторых, встанешь там на очередь в кооператив.
– Конечно, попробуйте, – поддержала её Юлия Измайловна. – Как говорится, под лежачий камень вода не течёт.
В министерстве Валю отвели в большой светлый кабинет и велели ждать. О таком кабинете она и мечтать не могла. В центре стояла не массажная кушетка как в поликлиниках, а импортный массажный стол, какие Валя видала только на картинках.
А ещё полированный шкафчик с дорогими чистыми простынями, яркая ширма, два удобных кресла у журнального столика, пузатый электрочайник из дюралюминия, дулёвские чашки с розами и хрустальная ваза на подоконнике.
Вошла худощавая дама лет шестидесяти с чем-то змеино-русалочьим в лице, с безупречной осанкой в безупречном костюме и с сигаретой в уголке ярко накрашенного рта. По-хозяйски кивнула Вале и пошла раздеваться за ширму, не вынимая сигареты.
Вышла в одних импортных кружевных трусиках, неопрятно забычарила сигарету в чашку с розами и хрипло скомандовала:
– Массаж лица! Умеешь?
– Я всё умею, – растерянно ответила Валя.
– Тогда спину, лицо и стопы.
– Надо руки помыть. По городу ехала.
– Чистюля. Это радует! Иди налево по коридору и до конца.
– Дверь заприте, вдруг кто зайдёт…
