– Нет, старик, я сломался. Это неподнятая целина! Может, она к сорока годам и станет бабой, но я тогда буду лежать не на ней, а на Новодевичьем кладбище. Я тоже не верил во фригидных! Какое снимать? Она тяжёлая, как Царь-колокол! Как выпереть, пока не придумал, она ж строит из себя бесплатную домработницу, жду случая, чтоб прицепиться… Завтра к Игорю не могу, у Надьки до утра зависну. Надька заводная, её рогоносца в Мурманск послали. Решил взять её на главную роль!
Внутри у Вали задрожало и всхлипнуло детское «как же так?», как в минуты, когда пьяный отец начинал крушить комнату. Казалось, из-под неё выдернули пол, и она летит в глубокую чёрную бездну. Валя чувствовала, что не оправдывает ожиданий Лошадина в постели, но не знала, как об этом спросить.
Значит, всё это время он изменял ей со старой развязной Надеждой Куклиной. Куклиной, которая хрипло хохотала, ярко красилась, не вынимала сигареты изо рта и прижималась к мужикам так, что их спутницы чувствовали себя оскорбленными. Куклиной, которая была замужем за важным военным, много снималась в эпизодах и претендовала на Валино место в предстоящем фильме.
Валю трясло, когда Куклина подмигивала Лошадину, когда подсаживаясь за столик в Доме кино, бесцеремонно съедала что-то его вилкой с его тарелки. А проходя мимо, обдавала запахом пота, смешанного с духами «Красная Москва». Подражая, Валя как-то облилась ландышевыми духами.
– Беби, почему от тебя пахнет банным мылом? – поморщился Лошадин.
– Это духи, – потупилась Валя.
– Духи бывают или дорогими, или лишними. У тебя двадцать минут, чтобы принять душ. Я не могу идти с девушкой, пахнущей, как доярка.
– От Куклиной вообще пахнет «Красной Москвой»! – парировала Валя. – Как от старухи!
– «Красная Москва» – это переименованный аромат, созданный для императрицы Марии Фёдоровны к 300-летию дома Романовых! Если за двадцать минут не вымоешься, иду один.
И теперь, подслушав самое страшное, Валя вернулась к огромному зеркалу в ванной, и слёзы поползли с персиковых щёк, пытаясь добраться до нежных сосков и прочего великолепия её свежей плоти, отвергнутой старым Лошадиным из-за загадочного изъяна.
Она поняла, что ни в каком кино он её не снимет и не возьмёт замуж. Что надо быть гордой и уйти… но куда? Вернуться к матери – позор, да и денег на билет одолжить не у кого. Прошлая работа исключена. Девчонки в поликлинике намекали на подобный финал, и нельзя доставлять им такое удовольствие.
Показаться на глаза Соломкиным невозможно. И поделом ей, ведь Лошадин попользовался ей так же, как она попользовалась Юриком. Но Валя бы не выжила, если б не умела отделять эмоциональное от рационального. Она знала, что будет плакать ночами по Лошадину, но отодвинула это «на потом».
Как говорила бабушка, коли ты спроста, и я спроста, коли ты с хитрости, так и я с хитрости. Валя решила переиграть Лошадина и, взяв себя в руки, отправилась из ванной в постель под его дежурные торопливые поцелуи. А про себя думала: «Сволочи! Какие же вы тут все сволочи! Точно такие же, как там дома!»
И имела в виду всю стилистику киносреды, в которую входили постоянные приставания старых похотливых котов. Из тех, кого в газетах называют живой легендой, а они, сидя рядом за столом, засовывают тебе под скатертью руку в трусы.
Первый раз Валя чуть не хлопнулась от ужаса в обморок, выскочила вон, стояла у дверей ресторана Дома кино, пока Лошадин не пошёл искать её. А на объяснение пожал плечами: «Что я могу сделать? Классик…»
Домкиношные коты даже здоровались с ней, облапав при Лошадине. Писали при нём свои телефончики на салфетке и шептали в Валино краснеющее ушко: «Позвони, дурочка, получишь эпизод!» И Валя брезгливо выбрасывала эти салфетки.
Пока Лошадин отсыпался у Куклиной, подавленная Валя собирала вещи и бродила по квартире, которую столько раз вылизывала. Собственно, и вещей у неё не было, купленная Лошадиным зубная щётка, две кофточки, юбка, куртка и чуть-чуть косметики.
Но тут раздался звонок, и на пороге нарисовался артист Кирилл Лебедев. Консьержка, каждый раз мрачно зыркающая на Валю, пустила его без вопросов, потому что тридцатилетний красавец Лебедев сыграл нескольких богатырей в популярных фильмах-сказках, и женщины всех возрастов были от него без ума.
Именно он и прошёл кинопробы на главного героя, который в старящем гриме срывает с дождавшейся его на заснеженном подоконнике жены ночную рубашку. Валя вежливо предложила Лебедеву чаю, хотя уже не чувствовала себя здесь «хозяйкой», просто он ей нравился. Да и кому он мог не нравиться?
– Водка есть? – раздражённо спросил Лебедев.
И Валя самовольно достала из холодильника початую бутылку и две стопки.
– За тебя, Валентина! – поднял Лебедев рюмку.
Валя пригубила, Лебедев опрокинул в себя ещё рюмку и заметил:
– Пропадёшь с Лошадиным за пять копеек!
– Почему?
– Мы с тобой деревенские, в городе ни два, ни полтора, – Лебедев влил в себя ещё рюмку. – Нам ничего даром не достанется. Я раньше начал, а ты ещё как слепой котёнок в стены тыкаешься.
– И что делать? – Лебедев всегда казался Вале своим и никогда над ней не подтрунивал, как остальные.
В фантазиях она даже примеряла, как такой красавец будет срывать с неё ночную рубашку, целовать её перед кинокамерой. Краснела и стеснялась спросить у Лошадина, по правде ли на съёмках целуются?
– Пришёл рыло твоему начистить! На пробах утвердил, а теперь спихнул с главной роли, – он выпил ещё рюмку. – Я ж на возрастную роль согласился, потому что у меня главные только в сказках! Мне до зарезу надо в большом кино сняться, а твой взял Волжанина! Видела Волжанина? Чистый пидарас! Они ему ватные мускулы под рубашку наклеят? А знаешь, кто ему Волжанина сунул? Куклина! Она теперь парад принимает!
– Так он её вместо меня будет снимать! – опустила Валя глаза, зачем-то допила водку, хотя не завтракала, горячая волна упала в голодный желудок, покатилась по телу и развязала язык. – От мужа меня выдернул, увёз, в чём была, всю жизнь переломал! Теперь идти некуда, даже паспорта нет на работу устроиться.
Валя казалась себе непоправимо несчастной, и потому сумела забыть, что нырнуть в телевизор «КВН» и оставить после себя дырку было её собственным выбором и её детской мечтой.
– Сукин сын! – глаза Лебедева после водки показались ещё более огромными и нежными.
– Ему со мной в постели скучно, я ж не развратная, как Куклина… – у Вали перехватило дыхание, потому что по трезвому делу не смогла бы обсуждать такое даже с подругой.
– Вот что, Валентина, – резко сказал Лебедев. – У тебя вещей много?
– То, что он у фарцы купил. Иначе ему со мной ходить стыдно.
– Оставишь здесь, пусть подавится! – скомандовал Лебедев. – Бери сумку, пошли, я хорошую комнату снимаю. Лошадин у меня главную роль отнял, а я у него бабу уведу! Давно на тебя глаз положил.
И это «глаз положил» прозвучало маслом по сердцу, ведь так говорили в их городке.
– Он сказал, со мной в постели скучно, – честно предупредила Валя.
– А мне не б… нужна, а жена! – неожиданно подмигнул Лебедев, щеки у него румянились от выпитого, а глаза блестели. – Тут таких, как ты, больше нет. Мы ж с тобой лимита, будем отбиваться спина к спине. Представляешь, какие у нас дети получатся красивые?
Лебедев рухнул перед ней на колени и начал совсем уж не по-деревенски целовать Валины ладони, запястья и шею. Она перестала соображать, примерно, как первый раз в ресторане Дома кино. И было от чего, к ней впервые прикасался молодой, невероятно красивый и нравящийся ей мужчина.
И в Валиной тактильной памяти жуткие прикосновения насильника-милиционера мгновенно обвалились в одну братскую могилу вместе с цыплячьей суетой Юрика и командами Лошадина: «А теперь сделай мне так, беби!»
Лебедев словно играл на её теле чудесную мелодию, и, закрыв глаза в его объятиях, Валя вдруг увидела себя танцующей в белом платье на Красной площади. Ей стало легко, спокойно и совсем наплевать на то, что в двери может повернуться ключ Лошадина.
– Тебе было хорошо? – нежно спросил потом Кирилл.
И у Вали брызнули слёзы, ведь она не подозревала, что бывают мужчины, которых это интересует, и ответила:
– Не знаю…
Её разрывало от благодарности, и она чувствовала себя вознаграждённой за тяготы и унижения замаячившим маршем Мендельсона с красавцем Лебедевым. Ведь, в отличие от Юрика и Лошадина, он был ей парой. И можно было подсмеиваться над Валиной жаждой фаты, но всю сознательную жизнь ей толкали в голову, что она живёт ради того, чтобы выйти замуж и нарожать стране здоровых детей.
– Честно скажу, в ЗАГС не могу, – признался Лебедев. – Мы с тобой два сапога пара, и оба левые! Самому нужна московская прописка.
– Так у меня она есть, – обрадовалась Валя. – Я и тебя пропишу!
– Тогда всё сходится!
И они, обнявшись, ушли из шикарной квартиры Лошадина, даже не помыв за собой рюмок. Валя оставила кофточки, юбку, которые купил Лошадин. Оставила своё старенькое пальто, в нём было уже холодно. И ушла в подаренной тёплой куртке.
Они бродили по ночной предновогодней Москве и под утро оказались в десятиметровой комнатёнке, заваленной пустыми бутылками и журналами о кино. Кроме дивана, там умещались платяной шкаф, журнальный столик и два стула, но больше ничего и не было нужно для счастья.
И эта съёмная комнатёнка была уютней, чем огромная модно обставленная квартира Лошадина, ведь здесь из-за тесноты они каждую секунду касались друг друга со всей вспыхнувшей страстью и нежностью.
Квартирная хозяйка Никитична когда-то молодухой приехала в Москву работать на стройке, вышла замуж, вырастила сына, похоронила мужа, души не чаяла в своём квартиранте и приняла Валю как родную.
Жила она с дорогим телевизором и бедным гардеробом. С давно не стиранными выгоревшими занавесками, с кастрюлями с отбитой эмалью и замызганной плитой, зато стены на кухне были увешаны расписанными разделочными досками, напоминавшими Никитичне родную деревню.
А главными действующими лицами в квартире были три сибирские кошки: Вера, Надежда, Любовь. Никитична рассказала, что была у них и мать Софья, но сдохла от чумки. И счастье, что родила трёх девок, потому что котиков пришлось бы топить, чтоб не было дурного запаху.
Но запаха всё равно было достаточно, Никитична мазала Веру, Надежду и Любовь от блох керосином. После этого мыла их детским шампунем «Солнышко», потом они несколько дней вылизывали себя, и их рвало.
Кроме запаха был и звук, когда все три красавицы садились под входную дверь и истошно орали, требуя женихов. Сначала Валя не могла под это уснуть, а потом привыкла. Даже стало казаться, что она в деревне у бабушки, где ночами перегавкиваются собаки, а вопли кошачьих свадеб сплетаются с разборками ворон.
Вскоре сестричка Юрика Леночка тайно принесла Вале паспорт с дипломом, деньги в коробке со старыми туфлями и коврик с девушками, танцующими на Красной площади в юбках солнце-клёш. Кирилл подал Вале с Леночкой чай с печеньем и тактично вышел на кухню.
Валя обнимала плачущую Леночку и оправдывалась:
– Я же не виновата, что разлюбила Юрика и полюбила Кирилла!
Она деликатно пропустила звено с Лошадиным, Леночка не справилась бы с таким сложным сюжетом. Тем более что Вера, Надежда и Любовь в это время, мяуча, боролись за право на Леночкины колени.
– Конечно, Лебедев вон какой! Я б тоже в него втрескалась! Юрика жалко, начал пить, безобразить, – хлюпала носом Леночка, прижимая к себе сразу трёх кошек, а Валя подумала, как вовремя убежала от Соломкиных.
Во второй приход Леночка принесла Вале свадебное платье и другие вещи. Правда, обручальное кольцо забрала старшая Соломкина, да и бог с ним.
Новый год отмечали дома. Хотели пойти назло Лошадину в Дом кино, но поняли, что им никто не нужен. На деньги из обувной коробки Валя накупила еды, шампанского, подарки Кириллу, Никитичне и даже пачку сосисок кошкам.
А Кирилл принёс тяжёлый букет замороженных роз. И хоть в тепле они быстро завяли, Валя заплакала от умиления. Ей впервые дарили розы просто так. До этого только на свадьбу с Юриком, и то исключительно для богатой фотографии.
В первый рабочий день после Нового года Валя пришла забирать в поликлинике трудовую книжку, и на вопросы отвечала с загадочной джокондовской улыбкой, обещая, что скоро всё расскажет.
Она щеголяла купленной Лошадиным курткой от фарцы и сияла так, что массажистки пожелали ей побольше главных ролей в кино. А ещё взволнованным шёпотом рассказали, что слышали от пациента из начальства про взрыв поезда между станциями метро «Измайловская» и «Первомайская», а кроме него взорвали два продуктовых в центре.
Валя решила, что у них массовое помешательство, ведь об этом не говорили по телевизору. И так и не узнала о трёх терактах в Москве 8 января 1977 года, в которых погибло семь человек и было ранено 37. И ей было спокойней оттого, что террористы, считавшие, что русских надо взрывать за угнетение армянского народа, прошли мимо её и без того непростой жизни.
Потом был позорный развод с Юриком. Свекровь тряслась и кричала, что брак фиктивный, а Валю надо выслать на сто первый километр. Но судью интересовало не это, а возможность взять для внучки автограф у красавца Лебедева. В финале свекровь бросилась на Валю с кулаками, нелепо подпрыгивая, и судья велела приставам её вывести.
Леночка рыдала в коридоре. Юрик с ненавистью разглядывал расслабленного роскошного Лебедева в дымчатых очках. А после решения о расторжении брака Валя подошла в коридоре к поникшей свекрови и сказала:
– Простите меня! Я не претендую на площадь. Пропишу к вам через суд Кирилла, у вас не будет хватать метров, от завода дадут ещё квартиру. И Юрик там нормально женится.
– Я ж тебя, аферистку, с порога распознала, далеко пойдёшь! – процедила свекровь, но в глазах у неё зажёгся огонёк «квартирного конструктива».
Валя с Кириллом подали заявление в ЗАГС, наврали, что ему срочно на съёмки, и им тоже назначили бракосочетание через неделю, а не как всем. Валя вызвала мать на переговорный пункт, коротко сказала:
– Ушла от Юрика, приезжай на свадьбу!
– Что ж ты, доча, делаешь? Юрик-то как-никак инженер! – заголосила мать.
– Записывай адрес. Дашь телеграмму, встретим, – Валя не хотела произносить фамилию жениха, боялась сглазить.
Когда вальяжный Лебедев в дымчатых очках подхватил на перроне её чемодан, мать потеряла дар речи. Ей стало не важно, что у Юрика была какая-никакая квартира, а Лебедев ютился в съёмной комнатушке, она предвкушала потрясение, которое испытают в городке от свадебных фотографий.
Никитична поселила мать на неделю в своей комнате на кушетке, и мать возмущалась, что Вера, Надежда, Любовь лезут к ней на постель ночью и мурчат, как работающие трактора. А Никитична уверяла в ответ, что это лечебные кошки и ложатся они только на больные места.
Ещё мать осуждала ящик с песком в туалете и уговаривала Никитичну выгонять кошек гадить на улицу и лупить по морде, когда когтят диван.
– На улицу никак нельзя, – пояснила Никитична. – Они ж не привитые!
Услышав, что кошкам в Москве делают прививки, мать онемела от возмущения.
Никитичне стало неудобно за подобный столичный разврат, она стала оправдываться:
– Вон Сонька, покойница, на улицу два раза сходила, сперва этих трёх принесла, а потом чумку!
– Так ведь небось орут, когда кота хотят?
– Не то слово, орут! Хор Пятницкого!
А потом мать проявила неожиданную для себя инициативность, пробежалась по соседям, одолжила ручную швейную машинку подольского завода и гладильную доску. Просто звонила в чужую дверь и говорила:
– Помогите, люди добрые, свадьба у нас, артист Кирилл Лебедев женится!
Валя никогда не видела её такой раскованной и предприимчивой. Мать нашила на машинке молодым и Никитичне постельного белья из дорогой ворованной с фабрики ткани с рисунком, как в импортных журналах.
А потом стала реанимировать на гладильной доске Валино свадебное платье. Любовно протирала каждую оборку снизу губкой, опущенной в подкисленную уксусом воду, набирала в рот обычную воду, брызгала ею на оборку изо рта тонкими нитками, ставила сверху утюг и на секунду торжественно замирала, шепча:
– Бог не Тимошка – видит немножко!
С Никитичной они жили душа в душу. Из-за вражды с невесткой Никитична ездила в гости к сыну только на праздники и скучала по внукам. Её пенсионная жизнь была наполнена обследованием ближайших магазинов, где знали про Веру, Надежду, Любовь и оставляли мясные обрезки, потому что кто-то прочитал в журнале «Наука и жизнь», что, если кормить кошек минтаем, у них будет мочекаменная болезнь.
Никитична была тихая трогательная старушка и враждовала с невесткой, поскольку та хотела съехаться, дескать, помрёт Никитична и оставит квадратные метры государству. Но Никитична вовсе не собиралась помирать, потому что долгие годы ухаживала за внуками и парализованным мужем, и вознамерилась пожить для себя и кошек.
Когда Лебедев объявил, что Никитична будет представлять на свадьбе его родню, потому что родне дорого лететь с другого конца страны, Никитичне стало плохо с сердцем. Валя привела сердце Никитичны в порядок, а ночью ей на грудь рядком улеглись Вера, Надежда и Любовь.
Валя понимала, Кирилл не зовёт родню на свадьбу, потому что не хочет показывать, что скитается по углам и живёт от роли до роли. Она по той же причине второй раз не позвала бабушку. Но ничего страшного, они заработают, вступят в кооператив и примут у себя и бабушку Полю, и его родню.
Мать обследовала гардероб Никитичны и обнаружила выходное платье, в котором та тридцать лет назад ходила на свадьбу сына. Моль простегала его за эти годы многочисленными аккуратными дырками, и мать за ночь вышила вокруг дырок такие узоры, что хоть сдавай в художественный салон.
Чтобы не посрамить на свадьбе род Лебедевых, Никитична даже пошла в парикмахерскую, где седым куделькам организовали шестимесячную завивку, отчего стала похожа на комическую старуху на сцене МХАТа.
А Кирилл договорился в костюмерной студии Горького о дорогом костюме и упросил Валю не говорить матери, что это не его костюм. Валя в ответ упросила не рассказывать матери о Лошадине. И после этого перекрёстного опыления они стали парой, сплетённой ещё и тайнами, то есть настоящей парой.
